– Ты читай, читай лучше.
И Луицци рухнул обратно на указанное ему место. Зато адвокат в мастерском прыжке поймал посланный Риго мяч, понимая, откуда идет его ярость:
– Сударь! Будь Эжени Пейроль хоть бедной, хоть богатой, но здесь найдутся честные люди, готовые предложить ей руку и сердце!
– Конечно, – выкрикнули в один голос клерк и приказчик, вскочив с места, – конечно найдутся!
– И я тоже не против, – послышался голос Малыша Пьера.
– Эжени, послушай меня, – сказал старый Риго. – Выбери мужа из тех, кто здесь; эти господа не так уж плохи, как я сначала думал, они даже чем-то мне по душе…
– Нет, дядюшка, нет! Слишком уж все отвратительно, Господь мне свидетель!
– Просите прощения у матушки, – шепнул граф де Леме Эрнестине, – или мы погибли.
Эрнестина застыла в нерешительности; Луицци наблюдал за происходящим и, повсюду узнавая руку Дьявола, тихо сказал ему:
– Ты был прав: бедная мать, лучше не скажешь.
– Погоди, хозяин, то ли еще будет, – хмыкнул в ответ Сатана.
Тут Эрнестина подошла к Эжени, встала на колени и очень-очень трогательным голосом, но с сухими и жесткими глазами, проговорила:
– Простите меня, матушка… какое-то минутное помешательство, не иначе… Должно быть, это любовь… Я совсем потеряла рассудок… Вы сами, верно, знаете, до чего может довести сильная страсть.
– Замолчи, замолчи, несчастная! – ответила Эжени. – Не оскорбляй меня своими мольбами, как оскорбляла злобой. Раз уж Бог дал мне жизнь лишь затем, чтобы я жертвовала ею ради других, я отдам ее до конца; раз уж нет другого пути, то придется мне положить свою жизнь на алтарь твоего счастья.
Умолкнув, она обернулась к адвокату, собираясь с духом, но тут, казалось, силы оставили ее, и она еще раз с надеждой взглянула на Луицци; в ее глазах светилось последнее предложение человеку, у которого, как она считала, сохранилась хоть капелька совести, раз он смог отказаться. Но Дьявол опять издал свой противный смешок, и Луицци опустил глаза.
– Сударь, – обратилась тогда Эжени к адвокату, – желаете ли вы взять меня в жены?
– Да, сударыня, – ответил господин Бадор, – и Бог мне свидетель – как я буду почитать и уважать вас до конца дней своих!
– Ну вот и хорошо, – крякнул Риго, – сказано – сделано. А теперь, господин нотариус, вскройте конверт с дарственной; я буду придерживаться ее положений в любом случае, женятся они или нет, а тот, кто будет недоволен, может проваливать. Читай, чернильная твоя душа, читай.
Нотариус не спеша взял в руки конверт и сломал одну за другой пять печатей. Он делал все нарочито медленно, словно задавшись целью вытянуть все жилы из женихов; клерк и приказчик, лично уже не заинтересованные, потешались вовсю над перекошенными физиономиями счастливцев, а Луицци с грустью смотрел на несчастную Эжени, закрывшую лицо руками. Нотариус тем временем торжественно развернул лист бумаги, а потом, взяв в руки очки, начал тщательно их протирать.
– Отлично, отлично, – одобрительно отозвался Риго, – спешка нам не впрок; все будет, господа, все будет.
Наконец нотариус водрузил очки на нос и, прокашлявшись как полагается, прочел дарственную, из жестокой любви к порядку не пропустив ни слога этого варварского протокола, пока не дошел до пресловутой статьи, гласившей, что Риго отдает в приданое два миллиона франков, в настоящее время хранящиеся на счету во Французском банке, своей внучатой племяннице Эрнестине Турникель, внебрачной дочери Эжени Пейроль.
Эрнестина испустила радостный крик, граф де Леме припал к ее ногам, а госпожа де Леме сжала обоих в материнском объятии непомерно удлинившихся вдруг рук. Эжени обронила слезу и сказала господину де Бадору:
– О сударь, простите меня…
– Ах, оставьте, оставьте, сударыня, у меня в кармане лежит неплохой документик, по которому с этого момента граф де Леме должен вам пятьсот тысяч франков.
– Как? – закричала на жениха Эрнестина. – Вы посмели распоряжаться моим приданым?
– А если бы оно досталось не вам? – усмехнулся адвокат.
– Мы еще оспорим содержание этого документа, – взъерепенился пэр.
– Оно в полном порядке как по содержанию, так и по форме.
– А это мы еще посмотрим!
– Ну хорошо, хорошо, – вмешался Риго, – в конце концов, вы можете и не жениться, если не хотите. Что сделано, то сделано, и приданое будет дано так, как предписано дарственной.
– Если, конечно, господин де Леме признает законность соглашения, – ухмыльнулся адвокат.
– Не вздумайте! – опять крикнула на будущего мужа Эрнестина.
– Это нечестно! – сказал граф. – Расписку вырвали у меня обманным путем!
– А как насчет моих десяти тысяч? – поинтересовался клерк.
– Как?! Еще?! – заверещала Эрнестина.
– И моих, – добавил приказчик.
– И, по всей видимости, барона, – расплылся в улыбке Риго.
– Я лично не участвовал в этой грязной дележке, – возразил Луицци.
Нотариус оборвал поднявшийся гвалт столь едким и громким на этот раз смехом, что все тут же умолкли, приготовившись слушать.
– Однако, господа, я ведь не закончил еще чтение документа, – напомнил он, – слушайте дальше. Так вот, вышеуказанная сумма будет вложена в государственные облигации под пять процентов годовых.
– Недурственно! – тут же подсчитал приказчик. – Облигации у нас сейчас идут по сто десять, так что в сумме это составит девяносто девять тысяч девятьсот девять франков и девять сантимов в год[311].
– Я бы предпочел вложить их в ипотечный банк, – задумчиво ковырнул в носу клерк.
– Тише, тише, господа, – раздраженно шикнул на них граф де Леме, – дослушаем же до конца.
– Вышеуказанная рента, – продолжил нотариус, – будет выплачиваться как узуфрукт[312] от суммы в два миллиона франков госпоже Эжени Пейроль, в девичестве – Турникель, до конца ее дней; ее же дочь, Эрнестина Турникель, обладает правом собственности без права пользования доходами от нее.
– Просто восхитительно! И до чего же умно придумано! – воскликнул адвокат.
– Очень даже глупо, – возразил граф, – а на что же мы будем жить «до конца ее дней»?
– У вас есть расписка на полмиллиона, – сказал клерк. – Господин Бадор только что так ее расхваливал…
– Да-да, – вспомнил пэр, – неплохая была сделка.
– Она недействительна, – тут же отозвался адвокат. – Ведь я даже не коснусь этих денег, они ваши, так что извините.
– Мошенник!
– А вы – жалкий нищий!
– Ну-с, – громовым голосом заглушил их перепалку Риго, – говорите, ваше сиятельство, согласны ли вы жениться на таких условиях? Да или нет?
– Ну и ну, – забегал по комнате пэр, – ведь один Бог знает, сколько придется ждать эти два миллиона… Прекрасная, конечно, перспектива, но очень уж отдаленная…
– Ах, сударь! – возмутилась Эрнестина. – Вот она какая, ваша любовь!
– Но, барышня, – пробормотал граф, – сами подумайте – ведь ваша матушка слишком молода.
– Какой ужас! – вскрикнула Эжени.
– Не переживайте вы так, – обеспокоенно шепнул ей адвокат, – а то, не ровен час, заболеете…
Эжени отвернулась от него и встретила ничего не выражающий, словно помутненный головокружением взгляд Луицци. В этот момент Риго опять рявкнул:
– Ну так что, господин граф, согласны вы или нет?
Граф никак не мог решиться, и нотариус вкрадчиво шепнул ему:
– Ваше сиятельство, госпожа Пейроль и в самом деле молода, но вот бабулька уже давно на ладан дышит; стоит только немножко умаслить ее – и ее миллиончик достанется вам, не пройдет и пары годков.
– Верно, – поддакнула Эрнестина.
– Я согласен, – выдохнул граф.
– Не подать ли лошадей столичным франтам? – тут же спросил Малыш Пьер.
– Хоть бы тебя черти унесли! – ответил клерк.
– Этого ему не миновать, – заметил нотариус.
– Черт бы вас побрал всех и меня вместе с вами! – вскричал взбешенный приказчик.
– Это его долг, – ухмыльнулся нотариус, – и он его с удовольствием выполнит. Прекрасно, господа, – продолжил он, – но мы еще не закончили. Нам предстоит еще узнать, кого выбрала госпожа Турникель.
– И правда. – Малыш Пьер выдвинулся на первый план, галантно выпятив грудь.
– Я лично в этом не участвую, – заявил приказчик.
– И у меня что-то пропало всякое желание жениться, – сказал клерк.
– В таком случае остаются только двое, – подвел итог нотариус, – Малыш Пьер и барон де Луицци.
– Я?! – перекосился Арман.
– К месту было бы отметить, – нотариус до такой пронзительной ноты возвысил голос, что заглушил всякое шушуканье в гостиной, – что брачный договор госпожи Турникель составлен исключительно в пользу жениха. Ибо ее миллион не определен в качестве приданого; она как бы признает, что это деньги будущего мужа, откуда следует, что ее счастливый супруг может распоряжаться этим миллионом целиком по своему усмотрению.
– Но это же совсем другое дело! – воскликнул приказчик.
– Да, это круто меняет положение, – подтвердил клерк.
– Вовсе нет, – сказала старуха, – вы оба мне отвратительны, так что до свидания, господа пижоны[313].
– И правильно, – расправил плечи Малыш Пьер, – брысь, вертихвосты! Не про вас красавица Жанна!
– Что да, то да, – продолжала госпожа Турникель, – и чтобы моя внучка не очень-то заносилась, раз стала графиней, то меня вполне устроит титул баронессы.
– Вот как, – огорченно вздохнул форейтор, – что ж, прощайте, Жанна. Вы пренебрегаете старой дружбой – смотрите, как бы вам потом не пожалеть.
Притворившись, что уходит, он вдруг резко обернулся:
– Кстати, дон барон из берлины о четырех лошадях, совсем забыл! Я же не отдал вам письмо от того сухаря в черном платье. Затерялось где-то в кармане…
Малыш Пьер бросил конверт на стол, и Луицци принялся за чтение. Тем временем в гостиной все бурлило: адвокат пытался успокоить Эжени, а граф де Леме громко переругивался с Эрнестиной из-за уплывающего из рук бабушкиного наследства. Вот что прочел Луицци: