– Это черт знает что такое! Кошмар! Ну и сумма!
Господин де Воклуа приложил палец ко рту, и король быстро взглянул на меня. Я поняла, что этим знаком отец просил не позорить его перед дочерью. На какое-то время моя персона явно стала предметом их беседы, так как невольно время от времени они обращали взгляды в мою сторону. Вскоре и этому тихому разговору пришел конец, и тогда я услышала недовольное восклицание короля:
– Если я и сделаю это, сударь, то не ради ваших прекрасных глаз, а лишь из желания, чтобы эта красавица не умерла в нищете, а также из уважения к вашему достойнейшему имени.
Король лишь слегка возвысил голос, но я хорошо расслышала его слова; затем он быстро подошел ко мне; отец еле поспевал за ним; лицо его перекосилось, он бросал на меня отчаянные взгляды, сложив руки в как бы умоляющем жесте и тем причинив мне страшную боль.
– Кажется, вас хотят выдать замуж, барышня? – спросил меня внезапно король.
– Да, ваше величество.
– И вы, конечно, очень счастливы, не так ли?
Я взглянула на отца, хотевшего было подать мне какой-то знак.
– Пусть ответит сама, – резко обернулся к нему король. – Итак, барышня, вы рады, соглашаясь на этот брак?
– Да, ваше величество, я очень рада! – ответила я с удивительным для короля восторгом.
С грустью и неподдельной жалостью в глазах и нежностью в голосе он проговорил:
– Прекрасно, барышня; что ж, я не имею никакого права противодействовать столь достойной самоотверженности.
Он взялся за шнурок звонка.
– Ваше величество, не сейчас, – сказал де Воклуа.
– Нет, нет, сейчас или никогда! Я не желаю больше об этом слышать!
И король попросил бесшумно вошедшего камердинера вызвать секретаря, который также появился почти тотчас с объемистым портфелем в руках; Карл X, вышагивая туда-обратно по кабинету, коротко приказал ему:
– Указ относительно зятя де Воклуа!
Секретарь протянул ему какую-то бумагу; король быстрым движением подписал ее и протянул отцу:
– Вот и все, сударь. – Затем он обернулся ко мне и с легким поклоном попрощался: – Удачи вам, барышня. Будьте счастливы.
Мы вышли, поспешно пересекли многочисленные покои и спустились вниз, к экипажу.
– Домой! – крикнул отец кучеру. – Гоните во весь опор!
Мы тронулись, и тотчас же возбуждение, которое отец так долго сдерживал, заставило его забиться в истерике, изрядно меня смутившей:
– Как мы его, а? Как мы его! И однако, не без труда… Если бы не ты, я бы погиб… Но ты была просто великолепна! А как кстати я отдал королю совсем не те бумаги… Ну будто нарочно получилось – лучшего для успеха и придумать трудно! Впервые вижу, чтобы опись судебного исполнителя пошла кому-то на пользу… Сегодня, видимо, наш день, сегодня все сходит с рук… Ах, бедненькая моя Луиза, ты и не подозреваешь, какое счастье тебя ожидает! Несметное состояние, которым ты заставишь себя уважать… Ах, какой мастерский ход! И он должен был принести удачу сегодня, обязательно должен был… иначе завтра… Но вот он, вот он у меня в руках!
И он с наслаждением перечитывал и перечитывал королевский указ.
Что касается моих чувств, то меня больше беспокоила бурная радость отца, чем собственное отчаяние. Понимаете ли вы, какая неопределенность и тревога царили в моей душе после всего увиденного? Я сознавала, что принесла себя в жертву, но не понимала еще, в чем же она состояла. Меня вроде бы жалели, но почему? Спросить отца я не решалась, ибо то было явно несвоевременно. Я только грустно смотрела, как отец сияет от переполняющей его радости, надеясь и в то же время опасаясь объяснения, которое не должно было заставить себя ждать. Так мы подъехали к нашему особняку.
IXПервое свиданиеСобрание кредиторов
Едва мы вышли из экипажа, как привратник доложил:
– Господин Карен ждет вас в гостиной…
– Прекрасно, прекрасно! – прервал его на полуслове батюшка. – Идемте же, идемте, девочка моя, нужно сообщить ему радостную весть.
И отец увлек меня в гостиную.
– Вот он! Вот он, у меня в руках! – размахивая королевским указом, заявил с порога отец.
– Подписан? – бросился к нему господин Карен.
– А как же! Идемте, я расскажу вам все по порядку.
Они вышли, оставив меня наедине с неким молодым человеком, который скромно стоял у оконного проема, и потому, видимо, отец не заметил его.
Он молча поклонился, и я не успела ответить на его приветствие, как де Воклуа и господин Карен уже скрылись за дверью. Я поначалу пребывала в некотором замешательстве, ибо первым делом встретила его взгляд, а вернее, даже его лорнет, направленный на меня. Посчитав это за дерзость, я тоже уставилась прямо на него, не опуская глаз. Буду откровенна с вами, Эдуард: он показался мне необычайным красавцем. Обнаружив мой гнев, он опустил лорнет с изяществом побежденного на поле брани, отдающего свою шпагу. Я хотела удалиться, но он подошел ко мне и без тени смущения заговорил:
– Позволительно ли мне представиться самому, мадемуазель де Воклуа?
Я не нашлась, что ответить, и, почувствовав, что краснею, лишь слегка кивнула. Досада на собственное смущение все более разрасталась – я видела, что оно не осталось незамеченным, причем человеком, который явно испытывал ко мне недюжинное любопытство; я расслышала концовку прерванного отцом доклада привратника: господин Карен ожидает вас в салоне вместе с сыном, сказал он; значит, передо мной стоял не кто иной, как мой будущий муж. А если вспомнить также все недавние и столь впечатляющие события, окружающую меня таинственность, непонятную жалость по отношению к моей персоне, необычность всего происходящего и в довершение всех странностей – это внезапное свидание, без какой-либо передышки или подготовки… На моем месте и не такая скромница, как я, разволновалась бы до глубины души. Не стану скрывать, Эдуард: среди одолевавших меня ночью кошмаров образ моего незнакомого суженого был не из последних. Я нарисовала себе его по описанию папаши Карена, и мыло из Виндзора вкупе с античным маслом изрядно меня ужаснули. Представьте же мое удивление, когда вместо придуманной мною карикатуры я встретила редкой изысканности юношу и, повторяю, совершенного красавца; его внешность сразила меня наповал, ибо далеко превосходила все, что может вообразить себе еще не любившая женщина; к тому же я увидела его впервые в тот момент, когда уже решила, что связана судьбой с жалким уродом. Простите за сравнение, но я испытывала приятное удивление девственницы, со страхом явившейся на берег Скамандры, но вдруг увидевшей богоподобного юношу, на коленях умоляющего о любви[328].
Тем не менее я не могла выговорить ни слова, и мне показалось, что и жених мой глубоко смущен, так как он тоже молчал. Я осмелилась взглянуть на него, чтобы убедиться в его взволнованности: он смотрел на меня с улыбкой, которую я не смею вам описать и теперь, когда, думается, мне уже вполне ясно ее значение; она внушила мне безотчетный страх, тем более что досада и волнение довели меня уже чуть ли не до слез. Его самоуверенность раздражала, и в то же время я бы не хотела, чтобы он воспользовался ею и пришел мне на помощь. В ту минуту я бы много дала не то что за выдержку, а скорее даже за нахальство некоторых женщин. Мне стало стыдно, что я так безвольно поддалась влиянию этого человека, и, желая любой ценой выйти из глупейшего положения, я начала с настоящей нелепости.
– Вы хотели бы поговорить с моим батюшкой, сударь? – Я постаралась придать как можно больше сухости своим словам.
– По правде сказать, нет, мадемуазель; вот с вами – с превеликим удовольствием…
– Но разве это возможно… я не знаю, позволительно ли мне…
– Судя по тому, как наши старики ведут дела, есть некоторые опасения, что они еще не скоро вспомнят о том, что неплохо было бы все-таки представить нас друг другу. Сделаем же вид, что они не забыли о своем долге, тем более что все равно рано или поздно это случится. Так что, надеюсь, вы поддержите беседу – я так страстно ее жаждал…
Его тон свидетельствовал, насколько этот человек уверен в себе и раскован в мыслях и поступках. Я чувствовала себя перед ним совсем маленькой девочкой, и если бы не видела, как он молод, то подумала бы, что разговариваю с суровым наставником, который собирается победоносно обсудить какой-то важный вопрос.
Он подал мне руку, вежливо усадил и расположился рядом со мной.
– Нас хотят поженить, – жеманно произнес он, – но этот брак может состояться только с высочайшего соизволения; как вы думаете, это возможно?
– Вы же видели, как счастлив мой батюшка; насколько я могу судить, король дал разрешение…
– Простите, сударыня, король может разрешить, а вы – запретить.
Почувствовав, что краснею, я отвернулась.
– Его величество – повелевает, а вы – располагаете, – не без самолюбования щегольнул он красным словцом. – Что вы на это скажете?
Столь прямой вопрос задел меня и привел в полное замешательство. Мой жених слишком хорошо знал, что сказать взволнованной до крайности девушке. Мне пришлось припомнить одну из готовых фраз, почерпнутых в дешевых любовных романах, и я пробормотала, запинаясь:
– Сударь, я повинуюсь воле отца…
Непринужденным движением господин Карен слегка отстранился от меня, и, даже не глядя на него, я знала, что он дерзко разглядывает меня. Помолчав минуту, он опять взял меня за руку, поцеловал ее с преувеличенно уважительным видом и произнес с едва скрываемой насмешкой:
– На всем белом свете не найти такой же прекрасной и… доброй девушки, как вы.
Интонация, манера, с которой он произнес слово «добрая», показались мне оскорбительными. Проблеск гнева пронзил мою душу, но всего только проблеск, ибо он быстро угас, не позволив мне найти равно обидный ответ или же силы на то, чтобы немедленно встать и уйти. И тут в гостиную вернулись батюшка и господин Карен.
– Хе-хе, – заулыбался господин Карен, – ты только посмотри на них! Они уже познакомились! Ну-с, Гийом