– Ox, ox, ox! Вы в каком романе вычитали столь прекрасную фразу? Хорошо звучит, ничего не скажешь, только совсем не к месту. Я желаю, слышите, желаю, чтобы вы убедили господина де Воклуа принять присягу!
– Я не могу взяться за такое поручение.
– Слушайте, – разъярился Гийом, – ваш отец примет присягу, как только я захочу; но мне не подобает самому побуждать его к такому решению. Нужно, чтобы именно вы внушили ему эту мысль. Мне претят насильственные решения, но ваш отказ вынудит меня.
– Насилие? Вы угрожаете насилием моему отцу! – вскрикнула я. – Да как вы смеете, сударь!
– Не нужно трагедий, прошу вас. Вы хотите избавить меня от удовольствия устроить презабавную сцену вашему папеньке? Да или нет? Идите; я предупредил его, что вы желаете переговорить с ним наедине; он ждет. И поскольку вы, оказывается, умеете говорить красиво, то у меня наготове есть одна фраза, а именно: он дал за вами единственное приданое – право на наследование пэрства, и, как человек чести, он должен любыми средствами, какие только в его власти, оставить его за мной.
– Любыми, кроме клятвопреступления.
– Строптивая овца! Так вам мало? – заорал Гийом в бешенстве. – Так вы отказываетесь! Примите во внимание, я терпеть не могу скандалы и крики, но, если нужно, я готов, и тогда… Но вы пойдете.
Если первая угроза Гийома в отношении отца мало меня встревожила, то последние слова он произнес поистине ужасающим тоном; скрывая испуг, я ответила:
– Мой отказ, верно, не так уж важен; вы должны понимать, что, даже если я сделаю то, что вы требуете, все окажется совершенно бесполезным.
– Посмотрим.
– Ну раз вы так настаиваете, – покорилась я, – то завтра я попытаюсь…
– Сегодня же.
– Хорошо, позже. Я только с мыслями соберусь…
– Немедленно! Боже правый! Раз я говорю, значит – так надо! Пойдемте; я провожу вас до дверей его спальни, и не забудьте – вы должны преуспеть, иначе…
Совершенно убитая от сознания собственного бессилия и полагая, что моя уступчивость остудит Гийома, я поплелась-таки за мужем, дабы избавить батюшку от обещанного грязного скандала. Супруг проводил меня до дверей отцовской спальни и знаком приказал войти.
XIПрисяга на верность
Я повиновалась молчаливому приказу Гийома и с дрожью в ногах вошла в спальню отца. Но тут же выскочила обратно.
– Он лежит на постели в одежде, – прошептала я.
– Ну и что? – фыркнул Гийом. – Я знаю.
– Но он спит.
– Ну и что! – крикнул он как можно громче. – Будите!
– Кто там? – пробормотал отец, зашевелившись.
Гийом втолкнул меня в комнату, и я ответила:
– Это я.
– Опаздываешь, доченька. Я уж боялся, что уеду, не попрощавшись.
– Как! – удивилась я. – Вы хотите ехать уже сейчас?
– Ни минуты лишней я не останусь на территории Франции после того, как ее покинул король. Я буду рядом с его величеством и в минуты невзгод…
– Ах, папенька, – вздохнула я. – Вы понимаете, что значит жить в изгнании в ваши годы?
– Король старше меня.
– Но вы оставляете меня здесь одну…
– Как одну? А твой супруг? Ты не думаешь, что говоришь.
– А он знает о ваших планах?
– Мне все равно. Должно быть, догадывается.
– Однако, папенька, вы могли бы и посоветоваться с ним.
– Зачем? Чтобы выполнить свой долг, мне не нужны советы.
– Но эта неожиданная разлука может вызвать у него досаду.
– Досаду? С чего вдруг?
Мне пришлось собрать все свои силы; опустив глаза, я пробормотала:
– Женитьба дала ему надежду, которую ваш отъезд может разрушить…
– Что-то я не пойму, о чем ты.
– Батюшка, уезжая в изгнание, вы отказываетесь от титула пэра Франции.
– Ты думаешь, я смогу носить этот титул, если останусь в этой стране?
– По меньшей мере у него сохранится надежда.
Отец приподнял за подбородок мою опущенную голову и, глядя мне в глаза, тихо спросил:
– Луиза, это ваши слова?
– Но разлука с вами столь мучительна для меня… Поэтому я хотела убедить вас…
– Нарушить клятву!
– Нет, батюшка, нет, но…
– Тебя заставили прийти сюда, Луиза; в душе твоей нет такой низости, как нет и честолюбия. Я прощаю тебя, но не будем больше говорить об этом.
– С ней – да, – вошел Гийом, громко хлопнув дверью позади себя, – но со мной вам поговорить придется.
– Так я не ошибся, милостивый государь, и все эти намеки в вашем последнем письме…
– Вы их прекрасно поняли, эти намеки, как я вижу; а раз вы оставили свой экипаж на почтовой станции, значит рассчитывали улизнуть от меня.
– Э! Кто может помешать мне уехать?
– Я.
– Вы с ума сошли.
– Еще не совсем. Слушайте внимательно, господин де Воклуа. Час назад вы передали мне адресованное палате пэров письмо с отказом от титула; оно сейчас находится у курьера, который готов отправиться в любую минуту. Если пожелаете, он уедет. Завтра утром он будет в Париже, к полудню вы уже не будете являться пэром Франции и, значит, лишитесь всех своих привилегий; поэтому послезавтра коммерческий суд вынесет постановление о вашем заключении в долговую тюрьму. Это постановление будет подлежать немедленному исполнению – с помощью денег в наше время можно многого добиться, и, где бы вы ни были, в каком бы городе ни остановились, на какой бы станции ни меняли лошадей, вас ждет арест, и демонстрировать свою верность его величеству королю Карлу Десятому вы сможете сколько угодно, но в Сент-Пелажи.
– Какая гнусность! – в отчаянии закричала я.
– Ох, избавьте нас от этих реплик, сударыня; ваш батюшка прекрасно поймет меня и без них.
Действительно, тот первый гнев, который легко читался на лице отца, мгновенно уступил место полному спокойствию.
– В самом деле, мне все понятно, господин де Карен, – промолвил он, – вы правы, пусть будет по-вашему. Верните мне письмо, я не буду его отправлять.
Я не успела даже удивиться такой уступчивости, как Гийом захохотал:
– Неплохо придумано, господин де Воклуа! Если ваша отставка не будет отправлена, то вы, оставаясь пэром и на свободе, преспокойненько едете в Париж, потом в Гавр и, уже будучи в безопасности на борту английского корабля, отошлете заявление об отставке. Нет, господин де Воклуа, нет. Я не такой дурак.
– Тогда что же вы от меня хотите?
– Я предлагаю вот что, – продолжал Гийом. – Через час курьер уедет в Париж; он повезет письмо либо с вашей отставкой со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо с присягой на верность новому правительству, и тогда…
– Это низость, я на это не пойду.
– Вот что, господин де Воклуа, не нужно придавать словам значения, которого они не имеют. Представьте себе, что присяга королю – это подписанный вами вексель. Уж вам ли не знать, как можно забыть о его своевременной оплате…
– Но вы тоже хорошо знаете, что бывает с теми, кто не платит в срок.
– Да. С ними заключают новую сделку, если в том есть необходимость, и именно сделку я собираюсь вам предложить. Присягните – и я добьюсь, что все ваши кредиторы, все, до единого, выдадут вам расписку.
– Нет, – отрезал отец, – нет. Пусть курьер увозит мою отставку.
– Вы приняли во внимание, что приносите в жертву и пенсию, которая положена вам как пэру Франции?
– Да.
– Вы понимаете, что это ваша последняя надежда?
– Да.
– И знаете, что выбираете Сент-Пелажи?
– Да.
– Сударь! – закричала я. – Вы не посмеете!
Гийом устремил на меня взгляд, который заставил меня содрогнуться, а отец продолжил:
– Посмеет, Луиза, еще как посмеет. Ты плохо его знаешь. Я-то нисколько не сомневаюсь, и уже давно, что он способен на все.
– Он не сомневался в моих способностях и до нашей свадьбы, – хохотнул Гийом. – Так что вы, милочка, можете еще раз поблагодарить папеньку – быстро он вас окрутил!
Я смотрела в пол, чтобы не видеть этих двух мужчин, из которых один был моим отцом, а другой – мужем. Тем не менее беда, нависшая над одним, и преступление, которое задумал другой, заставили меня взять себя в руки, и я осмелилась еще раз подать голос.
– Ради бога… – взмолилась я. – Дайте друг другу один день на размышления, и тогда, немного успокоившись…
– Необходимо немедленно принять решение, – оборвал меня Гийом. – Завтра будет поздно.
– Что ж! – поднялся с места отец. – Пусть курьер едет.
Услышав эти слова, Гийом отшвырнул стул с бешенством, ясно говорившим, как мало он ожидал подобного исхода.
– Да, – продолжил отец; ярость моего мужа только укрепила его в своем решении. – Я закончу свою карьеру честного и преданного делу человека последним актом верности и чести.
– Чести? – исступленно заорал Гийом. – О какой чести может говорить человек, понимающий порядочность как пошлую игру в «у кого бы побольше занять», который выставил на продажу собственную дочь и…
– Отправляйте вашего курьера, сударь, – перебил его отец. – Я предпочитаю суму и тюрьму присяге этой отвратительной новой власти. Да, – продолжал он возбужденно, – мой долг верности королю свят и неприкосновенен, я считаю его куда выше остальных и потому – да простится мне моя бедность и то, что не всегда я с честью боролся с нею. И в этот час, когда появилась возможность принести долг в жертву состоянию, всю жизнь от меня ускользавшему, я ею не воспользуюсь. Да, остаток своих дней я проведу в нищете, да, умру в тюрьме, но титул пэра, объект ваших вожделений, вам не достанется, и такой ценой я искуплю свою вину за то, что чуть было не сделал вас своим преемником.
– Да будет так, – вне себя от злости прошипел Гийом и, открыв окно, позвал курьера.
– Сударь! – окликнула я мужа. – Подождите.
Он обернулся; и так не крепкий здоровьем отец, ослабленный ко всему прочему спором, рухнул в кресло. Гийом закрыл окно и, казалось, внезапно успокоился.
– Еще два слова, – сказал он. – Наша беседа приняла слишком резкий оборот, и мы оба потеряли голову. Возьмите же себя в руки и выслушайте меня внимательно. Почему, господин де Воклуа, вы считаете, что раз я предлагаю вам принять присягу, то это будет изменой или предательством? Нет. Разве вам не известно, как и мне, что присяга на верность – узы условные, которые еще никого не обязывали?