– Я хочу все знать.
– Что ж, я могу рассказать, если только задача, которую тебе предстоит решить, оставит хоть немного времени, чтобы выслушать меня…
– Какая еще задача?
– Генриетта Бюре находится здесь, среди умалишенных, а девочка, которую ты видел у госпожи Дилуа[345], погибает в нищете.
– Нужно спасти их!
– Хорошо. Но сначала нужно выйти отсюда. Следуй за мной.
И Дьявол пошел вперед…
Конец четвертого тома
Том пятый
IСестра милосердияВстреча с шуанами[346]
Речь шла о побеге из сумасшедшего дома, и Луицци охотно поспешил за своим спасителем из преисподней. Пока они пробирались по, казалось, бесконечному заведению для умалишенных, все шло как нельзя лучше: двери и решетки распахивались перед Сатаной по мановению его руки, Арман торопливо проскакивал следом. Но как только они оказались в чистом поле, началась настоящая жуть. Стояла непроглядная темень; порывистый ветер сек лицо барона нескончаемым ледяным потоком дождя. Раскисший от непогоды дорожный грунт прилипал к его когда-то модной обуви, превратившейся в некое подобие болотных мокроступов; время от времени грязная жижа, словно трясина, засасывала один из башмаков, заставляя нашего героя на ощупь разыскивать его в темноте. Сатана же с легкостью вышагивал по почти непролазной топи, словно прогуливался по привычным для своих владений пылающим углям. Он терпеливо и безмолвно дожидался, пока в очередной раз обуется ругавшийся на чем свет стоит Луицци. Затем дорога втянулась в тесную ложбину между обрывистыми кручами, увенчанными колючей лесной чащобой. Необъятные дубы и столетние вязы, там и тут возвышавшиеся над густым кустарником, простирали толстенные сучья над узкой дорожкой и перекрывали ее на всю ширину, как бы стремясь обменяться рукопожатием с ветвистыми собратьями на противоположной стороне.
Ветер, словно полк небесных драгун в лихой атаке, с неистовым победным ревом проносился через заросли и деревья, унося с собой плененные толпы листьев, похожие во мгле на удирающие в панике воробьиные стайки. И вдруг, как если бы незримые эскадроны натыкались на стойкую оборону, все затихало ненадолго; побитое войско откатывалось и возвращалось назад, но уже расстроенными и стонущими от ран рядами; завихрения листвы, постепенно успокаиваясь, опускались на влажную землю, будто рассеянные и поредевшие от картечных залпов отряды утомленных воинов. Стихия, взяв минутную передышку, умолкала, и тогда слышался шелест падающего на деревья дождя, заунывное уханье совы и отдаленный петушиный крик. Но грозная буря не сдавалась и опять раскалывала пространство на части, то нанося могучие глухие удары, то разрывая слух исступленным визгом; гроза – не из тех, гремучих и величественных, что вспарывают небо всесокрушающей молнией, заполняют небо повелительными раскатами грома и объемлют душу святым и восхищенным ужасом, внушая неодолимое желание с непокрытой головой впитывать ее живительную теплую влагу и наэлектризованную атмосферу, нет, эта буря принадлежала к тем рожденным во мраке, что сжимают сердце тоской и обволакивают тело холодом; в такую черную грозу тщательно закрывают окна и двери, держатся поближе к пылающему очагу или же с головой прячутся под одеяла, укладываясь спать.
Тем не менее Луицци покорно плелся за Сатаной, а утомительная ходьба не оставляла ему возможности для расспросов. По мере продвижения он уставал все больше и больше и, в конце концов не выдержав, раздраженно проворчал:
– Вот чертова дорога! Она что, ведет прямо в ад?
– Дорога в ад, о повелитель, – откликнулся Сатана, – легка и удобна; посередине она вымощена камнем для колесных экипажей знатных господ, а по обочинам обустроена асфальтовыми тротуарами для пешеходов попроще; ее затеняют огромные липы и цветущие деревья, несущие приятную прохладу; она пролегает между симпатичными домиками с многочисленными злачными заведениями и шикарными ресторанами, где всем заправляет рулетка и развеселые девицы, выряженные под великосветских дам. Там можно вкусно поесть, вдоволь попить и поспать; там в любой час и на каждом шагу проматывают состояния, здоровье и самое жизнь – дорога в ад по своему великолепию напоминает мне Итальянский бульвар[347], каким он однажды станет.
– Тогда, должно быть, мы идем по пути к добродетели, – с горечью хохотнул барон.
– Возможно.
– Уж очень этот путь тернист и неприветлив.
– Никак притомились, ваша милость? Вы что, полуголодный подросток в лохмотьях, как большинство крестьянских детей в здешних краях? Или согнутый над палкой слепец? Или слабая бледная девица? К тому же господин барон спешит по этой дороге, как мне кажется, не во имя спасения несчастного незнакомца; он мужчина в самом расцвете сил, и других забот, кроме созданных его же дурной головой, у него нет.
– Пусть так, – вздохнул Луицци, – но я сильно сомневаюсь, что еще хоть одно сколько-нибудь разумное существо отважится на подобный переход в такую непогоду! Разве что господа ночные разбойники, но, как мне кажется, они никак не похожи на умирающих от голода детей, немощных слепцов или бледных девиц.
– Скоро конец, – утешил Дьявол Армана. – На перекрестке нескольких дорог ты повстречаешь мальчика, старика и девушку. Попросись у них на ночлег.
– Под каким предлогом?
– Скажи, что заблудился.
– Они мне не поверят; это же абсолютно невероятно – встретить посреди ночи благовоспитанного с виду человека на забытом Богом и людьми проселке. Они примут меня за грабителя.
– Ты меня удивляешь. Разве нет в этой жизни других вариантов, кроме богача, который несется по большой дороге в почтовой берлине, или бандита, что выходит в темную ночь на разбойную тропу? Бывает, расчет, бедность или несчастье гонит людей на улицу в бурю пострашнее.
– Но они же спросят, как меня зовут… Неужели поверят, что барон де Луицци оказался здесь в столь роскошном выезде?
– Если ты назовешься, то они примут тебя за сбежавшего из сумасшедшего дома, что, впрочем, святая правда, ибо имя твое известно в этих краях. Так что лучше бы тебе придумать имя и род занятий, чтобы опять не попасть впросак.
– Ты меня бросаешь?
– А что я тебе обещал? Вернуть свободу? Ты на воле. Состояние? В Париже тебя ждут двести тысяч ренты. Твоему банкиру, в отличие от многих других, Июльская революция пошла на пользу; он поправил свои дела и в том числе заставил Риго отказаться от претензий на твои владения.
– А добрая репутация?
– Ты оправдан судом присяжных; ведь все свидетельствовало о твоей невменяемости в течение долгого времени, а поскольку нотариус выздоровел и прекрасно себя чувствует, то прения по делу были недолгими.
– И я вернусь в общество подобно беглому каторжнику.
– Заблуждаешься, повелитель; проступки такого рода общество легко прощает и быстро забывает.
– Но почему?
– Потому что нет видимого мотива. Если бы ты попытался прикончить человека, чтобы завладеть его деньгами, женой или именем, то, конечно, стал бы отверженным; если из ненависти или мести, то считался бы отъявленным мерзавцем; но ты хотел убить, чтобы убить, ты просто одержимый, тебя охватил приступ безумия, а современная юриспруденция припасла массу неопровержимых аргументов в защиту таких людей и только разжигает интерес к ним. Этими недавними нововведениями я обязан одному молодому адвокату, который и в будущем, надеюсь, окажет мне немало услуг. К тому же в революционной буре, пронесшейся только что над Францией, твое дело совершенно затерялось. Большая часть знакомых тебе людей и не слышала о нем, а переменив круг общения, ты и вовсе будешь чистеньким.
– Но где мы сейчас? Далеко ли от Парижа?
– В восьмидесяти лье.
– Как называется эта местность?
– Мы неподалеку от Витре.
– А как я доберусь до столицы без гроша в кармане?
– Это меня не касается.
– Наверное, есть какой-либо способ раздобыть деньги…
– Целых три: занять, украсть и заработать. Выбирай. А я сдержал все свои обещания. Удачи.
Они добрались как раз к месту, где дорога расходилась в нескольких направлениях; Дьявол исчез, а Луицци различил в считаных шагах силуэты трех путников и услышал громкий вопрошающий голос:
– Кто идет?
– Ой, люди добрые, – жалобно запричитал Луицци, – я невезучий путник, подвергшийся разбойному нападению; бандиты отобрали все деньги и документы, бросили в каком-то лесу, и я плутаю уже битых два часа в поисках дороги из Лаваля в Витре[348].
Едва Луицци закончил говорить, как к нему бойко подскочил сорванец лет двенадцати, тщательно изучил со всех сторон и с легким презрением в голосе заключил:
– Это барин, дедушка.
– Смотри хорошенько, Матье, – отозвался старик.
Тут же послышался нежный женский голосок:
– И что же вы хотите, добрый человек?
– Укрыться где-нибудь на ночь, если это вас не очень стеснит…
– Ничуть, – ответил старик. – У нас еще никто не спит; одним больше у печки – теплее будет. Идемте же, сударь, вам, должно быть, нужно согреться.
– Дедушка Брюно, – сказал мальчишка, – мы уже в двух ружейных выстрелах от дома; я побегу вперед – предупредить, что с нами сестра Анжелика и барин; здесь вы уже не собьетесь с пути, нужно только идти прямо по этой тропинке.
– Хорошо, – ответил старик, ступая на указанную дорожку, – давайте же поторопимся.
Луицци удивлялся легкости, с которой слепец поверил в его басню; но еще больше он изумился, когда старик заговорил о его вымышленных приключениях словно о самом обыденном деле.
– И сколько их было, этих разбойников?
– Дюжина, не меньше. – Тщеславие не позволяло барону поскупиться на численность его победителей.
– А вы не подметили среди них этакого высоченного крепыша с козьей шкурой на плечах и в красном колпаке вместо шляпы?