– Я просился только на ночлег; как только рассветет, я перестану вам докучать.
– Как вам будет угодно, сударь, – сказал Жак, – хочу только предупредить, что мы не можем предложить вам кровать на ночь…
– Нисколько на это не рассчитывал, – ответил барон. – С превеликим удовольствием побеседую до утра с сестрой Анжеликой, если, конечно, она мне позволит.
Монашка кивнула в знак согласия и впервые с начала ужина оторвала взгляд от барона, опустив глаза. Луицци рассматривал ее с нескрываемым интересом, но, не в силах припомнить, где он видел невинное и прекрасное личико сидевшей напротив девушки, вынужден был признать, что память опять подводит его.
Ужин подходил к концу в воцарившейся за столом полной тишине, на фоне тоскливых завываний бури, сотрясавшей двери и ставни. Общую встревоженность и смущение нарушила сестра Анжелика, обратившаяся к Жаку:
– В предписании доктора сказано, что нужно пропитать бинты и компресс как можно более холодной влагой, дабы успокоить болезненное раздражение. Было бы прекрасно, если бы в моем распоряжении имелась свежая вода.
– Жан, – распорядился хозяин, – принеси ведро воды из колодца.
Подручный выскочил во двор, а Луицци только сейчас заметил, что отсутствовал и тот работник, которому Жак приказал сбегать на почтовую станцию. Барон призадумался, предвидя новые неприятности, а Жак, поднявшись, крайне раздраженным голосом произнес:
– Ну, по последней – за здоровье раненого, и все, кому положено спать сегодня ночью, – на боковую!
Каждый налил себе, готовясь завершить трапезу по приглашению хозяина, как вдруг в проеме двери, оставленной подручным мальчишкой открытой, появился неясный силуэт и раздался насмешливый голос:
– Без меня пьете?
Все вскочили, а слепец вскрикнул, схватив лежавший на столе нож:
– Бертран! Бертран, старый прохвост!
Жак остановил отца; остальных обитателей дома, застывших на своих местах, казалось, охватил глубокий ужас. Марианна бросилась к своему мужу, но Жак, легонько отстранив ее, холодно проронил незваному гостю:
– Хочешь пить, приятель? Сидр для тебя всегда найдется.
– И винцо тоже есть, как я посмотрю, – сказал Бертран, подходя к столу и протянув руку к бутылке.
То был человек очень высокого роста, с длинными рыжими с проседью волосами, ниспадавшими на плечи, прикрытые козьей шкурой – обычным одеянием крестьян Нижнего Мена[353] и Бретани. Вооружение его состояло из довольно дорогой двустволки и охотничьего ножа с изысканным орнаментом на рукоятке и ножнах. Все смотрели друг на друга со страхом и тревогой, ожидая дальнейших событий; только Жак, положив руку на бутылку, за которой тянулся шуан, спокойно, но решительно отрезал:
– Не наглей. Бери, что дают.
– Как прикажешь, хозяин, – хмыкнул Бертран, не выказывая, впрочем, никакого раздражения.
Схватив кувшин с сидром, он залпом осушил его. Не успел он утереться рукавом, как со двора донесся неясный шум, а потом что-то загрохотало.
– Кто там? – спросил Жак.
– Это я, хозяин, – послышался голос Жана.
– Он принес холодную воду для раненого, – сказала сестра Анжелика, – пропустите мальчишку.
– Ага! – не предвещавшим ничего хорошего тоном произнес Бертран. – Значит, офицеришка здесь. Пропустите, – добавил он, – и смотрите хорошенько по сторонам!
Работник, вернувшись с ведром воды, поставил его в углу.
– Закрой дверь, – приказал ему хозяин дома.
Мальчик замялся.
– Оставь. Пусть будет открыта, – возразил Бертран, – так мои парни согреются хотя бы от вида огня в очаге.
Два человека с ружьями тут же заняли места по сторонам от порога, наполовину высунувшись наружу.
– Все на постах? – спросил предводитель шуанов.
– Да, – ответил один из часовых.
– Хорошо, – задумчиво пробормотал Бертран, подойдя к двери и пристально всматриваясь в темноту.
Жак не спускал с него глаз, в то время как Марианна следила за малейшими движениями мужа.
– Ну, – Жак обратился к Бертрану, – ты скажешь мне наконец, зачем пришел?
Бертран молча прошел к очагу и неторопливо расположился у огня; Жак знаком приказал жене, сыну и батракам отойти в глубину помещения, а сам сел рядом с отцом, напротив шуана. Монахиня и Луицци тоже подошли к огню и встали между шуаном и крестьянином; казалось, они взяли на себя роль незаинтересованных посредников, ищущих примирения сторон в грядущих непростых переговорах. Бертран, опустив голову, поигрывал перевязью, на которой носил ружье, и как будто не осмеливался заговорить. В наступившей тишине ясно различался только молодецкий посвист бури, пытавшейся новым приступом расшатать дом.
– Я жду, – помолчав, напомнил Жак.
– Ты приютил у себя раненого офицера линейных войск, – резко бросил ему Бертран, словно обрадовавшись, что его наконец спросили.
– Ну?
– Отдай его нам.
– Он же умирает! – воскликнула сестра Анжелика. – Это означало бы добить его!
– Даже если бы он чувствовал себя не хуже меня самого, ты не получил бы его, – с достоинством возразил Жак.
– Слушай, Жак, – заговорил снова Бертран, – я пришел к тебе как друг и пока что вежливо прошу то, что легко мог бы забрать силой…
– Что верно, то верно, – горько усмехнулся крестьянин, – ты запросто можешь перерезать мне горло, а также всем старым и малым в этом доме; что ж, давай действуй, если это тебе по нутру…
– Ты прекрасно знаешь, Жак, что я ничего не сделаю, – с досадой оборвал его Бертран, – хоть ты и отказался сражаться вместе с нами за правое дело.
– Сделаешь. Ведь по доброй воле я тебе офицера не отдам; а чтоб добраться до него, тебе придется переступить через мой труп, а также тела моих домочадцев и гостей…
– Ты изменился, – подозрительно прищурился Бертран. – Или полюбил вдруг новую власть? С чего вдруг ты заступаешься за незнакомого тебе человека?
– Я заступаюсь за него только потому, что, кем бы он ни был, он находится в моем доме, и я не позволю тронуть его хоть пальцем, так же как не дам в обиду жену, отца, детей…
И Жак, как будто внезапно вспомнив о чем-то, пришел в ярость и злобно закричал:
– Я не хочу, чтобы его трогали! Ни гвоздя, ни соломинки ты не тронешь в моем доме!
– Нам не нужны ни солома, ни гвозди в твоем доме, – с подчеркнутым спокойствием продолжал Бертран. – Но офицеришка – чужак, на кой ляд он тебе сдался? И вот еще что… Сегодня утром жандармы схватили Жоржа; они отправили его под конвоем в анжерскую кутузку. Так что, сам понимаешь, нам нужен заложник; если ты отдашь нам лейтенанта…
– Что ж вы не подобрали его сами сегодня утром, раз он так уж вам необходим? – едко спросил Жак. – Когда он подыхал там, на дороге?
– Так получилось. Мы могли бы подобрать его и попозже… – замялся шуан.
– Когда он уже скончался бы от ран? – вставила сестра Анжелика.
– Возможно. Ну и что – одним воякой стало бы меньше. Но раз уж он остался в живых, то пусть послужит для благого дела. Мы обменяем его на Жоржа. Ну, где он?
Бертран встал и направился прямиком к комнате, в которой находился раненый. Но сестра Анжелика, бросившись к двери, опередила его:
– Не смейте! Малейшее беспокойство убьет раненого!
– Бертран! – громко окликнул шуана папаша Брюно. – Ты спрашивал меня не так давно, почему мой сын не взялся за оружие и почему я не настоял на этом. Так вот теперь слушай мой ответ: я не хочу, чтобы мой сын участвовал в бойне, затеянной мародерами и душегубами.
– Ты кому это говоришь? Мне? – с угрозой в голосе спросил Бертран.
– Тебе, кому же еще, – грозно сказал слепец, приближаясь к шуану.
– Погоди, я отвечу тебе, но чуть позже, – прошипел Бертран. – Сначала я взгляну на этого подранка. Прошу меня простить, сестричка, – обратился он к Анжелике, – не вынуждайте меня применять силу. Мне нужно пройти, и я пройду, так или иначе…
– Что ж, рискните! – Сестра милосердия закрыла спиной дверь и вытянула перед собой святое распятие, висевшее у нее на цепочке.
Бертран отпрянул и, сняв шапку, перекрестился. Оглянувшись по сторонам затравленно и злобно, он не решился все-таки поднять глаза на юную монахиню и вернулся к огню, ворча, словно бойцовый пес, выбирающий момент для броска на новую жертву.
– Ну, скоро ты закончишь эту комедию? – с усмешкой спросил его Жак.
– Хоть сейчас, раз ты так этого хочешь! – вдруг истошно завопил Бертран, резко вскакивая.
Быстрым движением он взял Жака на мушку; но пока шуан, следя за крестьянином через прорезь прицела, передвигался боком к двери комнаты, где находился раненый, малыш Матье незаметно схватил припрятанное в углу заряженное ружье и, проскользнув за спину отца, передал ему оружие, которое крестьянин тут же направил на врага; в то же время мальчишка молнией метнулся к Бертрану и пригнул к земле его двустволку. Все произошло в мгновение ока – никто и шелохнуться не успел; громовым голосом Жак закричал:
– Не двигаться! Если кто из твоих головорезов шевельнется, Бертран, то ты – труп!
Наступившую страшную тишину нарушали только шквальные завывания безразличного ко всему ветра и шум бьющего о каменное крыльцо дождя; но вдруг прогремел выстрел – пуля ударила Жака в плечо, и ружье выпало из его рук.
Один из бойцов Бертрана, скрывавшихся в темноте двора, смог незаметно для находившихся в доме прицелиться и метко выстрелить между часовыми.
– Кто стрелял? – закричал папаша Брюно.
– Шуаны, – простонал Жак.
По жалобному воплю Марианны и реву малыша Матье слепец догадался, что ранен его сын; последовала полная невыразимого ужаса суматошная сцена: старик, схватив длинный нож, бросился к тому месту, где, как он считал, находился предводитель шуанов.
– Бертран! Бертран! – кричал он.
Но Бертран легко уклонялся от схватки, и старик в бешенстве заметался по комнате, потрясая оружием:
– Бертран! Где ты, убивец? Ты опять за свое, душегуб?
Натыкаясь на мебель, он прошел зигзагами через все просторное помещение, размахивая ножом и не переставая кричать: «Бертран! Бертран, где ты?» – а все те, кто попадался ему на пути, в ужасе торопились назвать ему свое имя или поспешно отступали в сторону. Так он добрался до сына и, схватив его за рукав, хриплым от ярости голосом заорал: