– Достаточно будет моего заверения, чтобы ее убедить.
– Возможно, ведь она уже убеждена, – рассмеялся Дьявол, – но это не объяснит ей, почему ты-то так уверен.
– Открыть ей, что я прочел письмо Луизы?
– Это было бы самым простым и разумным, но в то же время означало бы навсегда потерять надежду на ее расположение.
– Значит, у нее есть другой?
– Слышишь, уже бьет полдесятого. Садимся в экипаж.
– Ты хочешь надуть меня, – сказал Луицци и позвонил, требуя карету.
– Нет, искренне тебя уверяю, ты узнаешь о госпоже де Серни все, что можно, – во всяком случае, все, что ты должен знать.
Минуту спустя они сидели в карете, направляясь в предместье Сен-Жермен.
– Теперь, будь добр, начинай историю госпожи де Серни.
– Ну, слушай, вот она.
IIИстория госпожи де Серни
Устроившись в углу кареты, Дьявол начал:
– Представь себе, я еду к молоденькой женщине, которая, без сомнения, просто исключение для нашего времени. Она мила, грациозна, прекрасно сложена, белокожа; она хорошего происхождения, одним словом, достойная женщина, ни больше ни меньше; такая не допустит компрометирующей связи или любовного приключения. Тем не менее определенная страстная восторженность и большая самоуверенность позволяют сделать из нее, если она попадет в надежные руки, очередную заурядность, погрязшую в несметном количестве маленьких тайных грешков и скандалов за закрытыми дверями. Впрочем, женщины и почти всегда их мужья подобное существование почитают за счастье.
– Ты рассказываешь историю госпожи де Серни?
– Всему свое время, – ответил Дьявол и продолжил: – Одно время я полагал, что мне нет смысла тратить время на эту крошку, и оставил людям заботу развратить ее. Но ее мать вздумала доверить дочь заботам старого кюре, и тот обратил к религии пылкую душу, которую я намеревался использовать себе во благо. Помимо того, кюре добросовестно выполнял свой долг, настойчиво предохраняя ее от любого неправильного шага. Моя маленькая барышня превратилась в набожную и серьезную особу; она вышла замуж по любви, выбрав в мужья достойного человека, стала порядочной женой, потом чуткой и бдительной матерью двух милых детишек. Я посчитал, что это уж слишком, и занялся приведением ее превосходных качеств в соответствие с моими представлениями. «Черт возьми, сударыня! – сказал я себе. – Вы набожны – я сделаю вас ханжой, настойчивы – я сделаю вас упрямой, скромны – я сделаю вас стыдливой до глупости, бдительны – я сделаю вас подозрительной; ваш дом рай – я сделаю его адом».
– Какая жестокость!
– Оставь! – хмыкнул Дьявол. – Я больше всех вас похожу на христианина, я отношусь к ближнему как к себе самому.
– Каким же милым способом ты добился своего?
– Тем же, каким она заработала все свои прекрасные качества.
– Как это? – не понял барон.
– Она стала безупречной особой благодаря стараниям добродетельного наставника, я дал ей наставника безнравственного.
– Чтобы он подорвал твердые принципы этой женщины и перечеркнул старания благочестивого кюре?
– Да нет! – Дьявол вальяжно развалился на шелковых подушках кареты. – Я не подкапывался под добродетель, я просто воспитывал ее сверх меры. Чтобы разрушить здание, есть два превосходных способа: разрушить фундамент или перегрузить верх. Я догадался воспользоваться самым оригинальным из всех изобретенных до сих пор убеждений.
– Что за убеждение?
– Нужно сказать, что существует некая религиозная мораль, согласно которой грехом считается все, что доставляет удовольствие. Аскеты и трапписты – вот секты, проповедующие эту мораль. Для них преступление не только съесть больше, чем необходимо, но и делать это с удовольствием – грех. Итак, я сначала сделал моего кюре главным викарием, заставив поверить в его собственные заслуги, – маленькая мимоходная подножка его добродетели, затем я заменил его молодым, еще тепленьким после семинарии и теологических дискуссий священником из разряда аскетов и направил к нему мою душку.
– И он в нее влюбился?
– Святый Боже! Святый Боже! Дорогой мой, как вы порой бываете глупы! – огорчился Дьявол. – Право, вы меня расстраиваете. Я же сказал, что воспользовался оригинальным убеждением. По-моему, это не имеет ничего общего с тривиальной и набившей оскомину историей влюбленного духовника.
– Ладно, оставим это. – Барона оскорбило восклицание Дьявола. – Так какое убеждение ты выбрал?
– То самое, о котором я упомянул и которое состоит в том, что любое удовольствие считается грехом, приводя к самым поразительным мукам совести. Итак, однажды моя милая набожная особа во время исповеди…
– Она на самом деле так набожна?
– Настолько, что носила власяницу.
– Как власяницу?
– Да вот так, власяницу.
– Где, черт возьми, их берут в наше-то время?
– Там, где люди твоего сорта не могут их увидеть, тем более что женщины, которые их носят, не имеют привычки выставлять себя напоказ.
– Должно быть, это занятное зрелище – богомолка!
– О да! – Дьявол сладострастно облизнулся. – Вот уж кто необычайно вкусен, чрезвычайно пикантен, восхитительно сладок! Влюбленная святоша – это рагу с медом и перцем: сладость и горечь обволакивают и обдирают нёбо, но для такого лакомства желудок должен быть покрепче твоего. Чтобы вкушать подобного рода любовь, нужно иметь закаленный желудок, такой, как у моего обжоры-архиепископа, – кстати, нередко сластолюбие и чревоугодие прекрасно себя чувствуют под одним и тем же платьем. Но вернемся к нашей богомолке в исповедальне. Вот наш диалог…
– Так там был ты?
– Везде, где зло, там и я. Говорил аббат Молине, но суфлером был я. Итак, спокойно, елейным голосом я говорю моей курочке: «С тех пор как я стал вашим духовным наставником, дочь моя, я признаю, что во многом вы на правильном пути к спасению. Но меня терзает сомнение. Когда встречаешь добродетель такой чистоты, как ваша, кажется, что она претендует на совершенство, но разве можно обладать тем, что принадлежит лишь Господу Богу?»
– Это ты сказал, Сатана?
– А почему бы и нет? – ухмыльнулся Дьявол. – Бог совершенен, ведь он создал меня. Он совершенен уже потому, что он это сделал, ибо, если зло исходило бы не от меня, ему самому пришлось бы этим заниматься, и тогда к черту покатилось бы все его совершенство. Но ты меня без конца перебиваешь. На мои слова святоша ответила:
«Я хорошо подумала и, уверяю вас, не вспомнила ни одного другого греха, кроме того, в котором уже призналась».
«Но зачастую грехи совершаются по незнанию».
«Какие грехи, отец мой?»
«Серьезные».
«О, я от них избавлюсь! Говорите, я слушаю вас».
«Ответьте мне искренне: сколько времени прошло со дня ваших родов?»
«Полтора года».
«Полтора года! Два раза по девять месяцев, – произнес я мрачным голосом, – целых восемнадцать месяцев вы жили целомудренно, соблюдая воздержание?»
«Я замужем, отец мой, и полагаю, что подчинение желаниям мужа не означает нарушения устоев веры».
«И каков результат исполнения этих желаний?»
«Отец мой, я не знаю, что ответить и…»
«За эти восемнадцать месяцев у вас не родились дети?»
«Нет, отец мой, мои последние роды были крайне тяжелыми, и доктор предупредил меня о нежелательных последствиях, если я решусь родить еще одного ребенка».
«Какой позор!» – воскликнул я.
«У меня слабое здоровье…»
«Презренное создание! – Я перешел на шепот. – У тебя слабое здоровье, чтобы произвести на свет дитя, желающее родиться, но у тебя достаточно сил, чтобы подчиняться желаниям мужа, как ты изволишь выражаться. Теперь ваш союз не представляет собой священные узы, отныне – это вызывающее отвращение распутство, противоречащее воле Господа, который говорил: плодитесь и размножайтесь».
«Но я думала…» – задрожала она.
«Ты думала, несчастная! – Я негодовал. – Ты думала, это и привело тебя к падению: самомнение и тщеславие. Ты думала!»
Я произнес несколько восклицаний и пробормотал какие-то обрывки латинских слов, поскольку несколько «um», «us» или «о», вовремя произнесенные после шевеления губами, производят впечатление отличной церковной латыни. Я сделал вид, что успокоился, и объяснил кающейся грешнице, что наши ученые отцы теологи рассматривают как один из семи смертных грехов любое удовольствие, не имеющее никакой цели, кроме наслаждения, и нагнал на нее страх столь долго продолжающимся детоубийством, соучастницей которого она стала.
– Да она дура, – рассмеялся Луицци, – и стоила того, чтобы наткнуться на такого же.
– Господин мой, – заметил Дьявол, – я знаю женщину, которая девять раз меняла исповедника, чтобы получить отпущение своего греха, и даже искала священника, который бы не задавал ей подобных вопросов. В конце концов она отказалась.
– От чего? – удивился Луицци. – От греха?
– Нет, от отпущения. Но в данном случае все было по-другому.
– И чем же все закончилось? – поинтересовался Луицци.
– Она заявила мужу, что он должен спать отдельно, во всяком случае до тех пор, пока не захочет третьего ребенка.
Сначала муж кричал – она была непреклонна; потом требовал – она отвечала как экзальтированная святоша; он относился к ней как к сумасшедшей, она к нему – как к низкому развратнику; они раздражались, оскорбляли друг друга, сердились, потом возненавидели один другого. В результате удачно запущенного мною дела жена ходит каждое утро исповедоваться, а муж по ночам уходит в город.
– Вот как? – засомневался Луицци. – Ты не врешь?
– Если не веришь, – заявил Дьявол, – давай поднимемся к ней, мы уже у дверей госпожи д’Арнете.
– Нет, спасибо. Попросить остановиться?
– Не стоит, – ответил Дьявол.
– Тогда открой дверцу.
– Не стоит, – снова сказал он.
– Опусти стекла.
– Не стоит, – повторил Сатана.
Он провел ногтем по периметру оконного стекла, оно выпало, будто его вырезали наилучшим алмазом стекольщика, и Сатана тут же выскользнул через импровизированное отверстие.