Графиня сначала пробежала глазами по строчкам, но, поняв, что не в состоянии вникнуть в смысл написанного, быстрым движением вытерла глаза и перечитала письмо медленно и с особым вниманием. Потом она подняла на барона взволнованный взгляд:
– Кому я должна ответить, Арман? – В голосе графини слышались и радость, и слезы.
– Мне, Леони! – крикнул он, падая перед ней на колени.
– Вам, Арман? Вы уверены? Здесь, сейчас?
– Да, сейчас и мне, человеку, который умрет ради вашего спасения!
– Так и быть, Арман! – вздохнула Леони. – Я отвечу: я не буду любить вас и помнить… потому что я люблю вас!
– О! – Барон схватил все, что они написали, и в порыве переполняющей его гордости разорвал бумаги. – Пусть приходит граф, ему потребуется убить меня десять раз, прежде чем он доберется до вас, Леони!
– Нет, Арман, нет, если ты умрешь, я умру тоже! – Леони выглядела растерянной и возбужденной одновременно. – Я умру униженной для всех, безгрешной для тебя одного!
Она гордо взирала на Луицци, глаза ее сверкали:
– Или грешной для тебя одного, если хочешь!
– Леони, – барон заключил ее в объятия, – ты не обманываешь меня?
– Нет, нет, нет… – лепетала она слабеющим голосом, – я твоя, твоя, я тебя люблю!
Безумная от отчаяния графиня прятала лицо, пока Луицци нес ее к дивану, на котором всего час назад она возлежала, прекрасная и спокойная.
Она позволила уложить себя, все еще закрывая глаза руками и бормоча сдавленным голосом:
– О, какой яркий свет!
Луицци решил задуть горящую в стеклянной лампе свечу, но у него не получилось. Леони прятала лицо в подушках, как бы прячась от собственного стыда, а барон вдруг заметил туфлю Дьявола, быстро взял ее и накрыл свечу, как колпачком.
Стало темно, как в аду, и туфля Дьявола заплясала на свече.
VIОбъясненияГлава романа
Пока в будуаре события разворачивались подобным образом, граф вернулся к себе и долго думал о страшном замысле, на который его толкнул страх превратиться в посмешище. Этот страх гораздо сильнее, чем можно представить, ибо есть люди, кончающие из-за него жизнь самоубийством.
Однако, оставшись наедине с самим собой, господин де Серни хладнокровно обдумал свой поступок и признал, что переоценил свои возможности, возомнив себя способным на убийство. Тем не менее надо было как-то выпутываться из сложившейся ситуации. Он не мог просто открыть дверь своим пленникам и дать им свободно уйти, если они не написали любовные письма. Он же лишился решимости, чтобы путем преступления – единственно надежного средства – добиться их молчания.
Тогда он принялся искать окольные пути на случай, если Луицци и графиня откажутся предъявить так называемую любовную переписку, и в конце концов ему пришла простая мысль: если они оба из тех людей, кто предпочитает смерть бесчестью, значит он может смело положиться на них.
Смущало одно: как воспользоваться этим обстоятельством. В результате размышлений граф умудрился придумать такие экстравагантные варианты, что остановился на самом простом и выполнимом из них, так же как он пришел к самой простой идее, позволяющей ему выкарабкаться из той пропасти, в которую он сам себя затащил.
Сей способ заключался в следующем: он честно признает мужественное поведение барона и графини, поздравит их, а затем скажет, что не сомневался в их порядочности, а хотел лишь устроить испытание, чтобы убедиться в ней окончательно. Потом добавит, что теперь, когда он считает их людьми чести, он доверяет им и не просит никакой гарантии, кроме честного слова.
Для такого случая граф приготовил великолепную речь и стал с нетерпением ждать. Он не собирался идти раньше назначенного им самим времени, прежде всего потому, что хотел сохранить перед своими пленниками видимость твердости принятого им решения, и еще потому, что он хранил в глубине души надежду, что они согласятся написать компрометирующие их письма, а он все же предпочитал этот вариант любому другому.
Наконец, когда пробил назначенный час, граф, вооружившись пистолетами, направился в будуар. Как бы там ни было, он пребывал в глубоком замешательстве по поводу роли, которую ему предстояло сыграть. Он взял оружие, предвидя, что все его комбинации могут и не сработать, что может завязаться борьба, и тогда придется предпринять крайнюю меру – убийство жены и барона.
Все в доме уже давно спали, когда граф пересекал длинную череду апартаментов с будуаром жены в конце. Подойдя к двери, он прислушался, но ничего не услышал. Предположив, что барон и Леони погружены в раздумья о безнадежности своего положения и молчат от страха, он, как никогда, рассчитывал на эффектное появление с оружием в руках, чтобы получить от них все, что хотел. Он повернул ключ, однако дверь не поддалась. Граф был крайне удивлен.
Самая простая мысль о том, что пленники могли закрыться, чтобы защититься от него, не пришла в голову господину де Серни, и в приступе ярости от непредвиденного препятствия он заорал:
– Откройте!
Ему не ответили. Граф изо всех сил стукнул ногой в дверь, чтобы распахнуть ее, но она оказалась крепко запертой изнутри. Тогда господин де Серни, озлобившись оттого, что ему осмелились оказать сопротивление, принялся стучать в дверь как сумасшедший то ногами, то рукоятками пистолетов.
В Париже есть много домов, где прислуга, находясь в своих комнатах или в прихожей, зачастую слышит, как в покоях хозяев хлопают двери, раздаются угрожающие крики, грохочет мебель, передвигаемая из одного угла гостиной в другой, рушатся зеркала, бьются окна, звенит фарфор, вылетающий наружу. Но лакеи не волнуются, они знают: «Господа выясняют отношения».
Притаившись, как полагается смышленым, умеющим соблюдать тайну, воспитанным слугам, они не вмешиваются, и ураган с громом и молниями проносится над покоями. Назавтра они соберут осколки, при этом как бы сгинет в суматохе несколько прелестных безделушек, которые спрячутся в недрах их сундучков или появятся у торговцев подержанными вещами.
Но следует сказать, что дому господина де Серни не был свойствен этот замечательный обычай, там все происходило достойно и тихо. Поэтому когда слуги услышали сильные удары в дверь, они подумали, что что-то случилось с графом или графиней: пожар, воры, кто знает, – и несколько полуодетых человек поспешили на помощь. Они прибежали как раз в тот момент, когда граф, небывалым усилием проломив дверь, врывался в комнату, опрокидывая нагроможденную позади нее мебель.
Он оказался в полной темноте и закричал в бешенстве:
– Где вы оба, где вы?
Вдруг он увидел в дверях силуэт и, скорее второпях, чем осознанно, бросился в ту сторону и выстрелил из пистолета. Тут же послышался звук падающего человеческого тела, потом громкий крик и не принадлежащий ни барону, ни графине возглас:
– На помощь, на помощь!
То был голос камердинера господина де Серни. Разъяренный граф, преисполненный решимости заставить расплатиться за только что пролитую кровь, продолжал искать в темноте своих пленников. Он двигался на ощупь вдоль стен, ударяясь о мебель, пока не дошел до окна с опущенной портьерой. Подумав, что несчастные спрятались там, он гневно отдернул занавеску. Окно оказалось открытым.
Опять граф не подумал о самом простом: ему не пришло в голову, что окна, как и двери, могут послужить выходом, хотя и более опасным, но в любом случае более предпочтительным, чем пуля или угроза лишиться чести без причины.
Поняв это, граф окаменел. Но, обратив внимание, что стоит в окружении прибежавших на помощь слуг, и увидев камердинера, ощупывающего себя, чтобы убедиться, все ли у него цело, граф перешел от замешательства к сумасшедшей злобе. Он приказал своим людям зажечь свет и убираться.
Один из слуг принадлежал к тому типу, кто понимает свои обязанности крайне прямолинейно и даже во время страшной катастрофы будет выполнять их так, как до`лжно. Этот слуга привык для освещения будуара зажигать стеклянную лампу в середине комнаты, и, соответственно, поскольку граф просил света, дисциплинированный лакей, вместо того чтобы взять с камина первый попавшийся подсвечник, встал на стул и принялся зажигать лампу. Первое, что он увидел, была туфля Дьявола. Слуга бросил ее на пол, как будто дотронулся до змеи, и заголосил:
– Боже, что это?
Саму туфлю, равно как и ее применение, граф воспринял как жестокую насмешку. Он стал гневно топтать ее ногами, понимая, что оказался во власти не только ее владельца, но также барона и Леони.
Но благодаря своей несдержанности граф заметил то, что иначе могло ускользнуть от его внимания. Он увидел на полу разорванные бумаги: разбросанные клочки писем, написанных Луицци и графиней.
Господин де Серни бережно собрал их и соединил таким образом, чтобы понять, что это такое. Он прогнал слуг и, прочитав своеобразную корреспонденцию, понял, что по неосмотрительности беглецы оставили в его руках опасное оружие.
Несомненно, для обвинения женщины в супружеской измене подобных писем было недостаточно, но они могли погубить беглецов, поскольку являлись не чем иным, как уликами, в подлинности которых не приходилось сомневаться. То, что графиня и барон вместе сбежали среди ночи через окно, рискуя жизнью, и наличие свидетелей недвусмысленному, даже жестокому поведению мужа давали основание поверить, что он хотел разоблачить их преступный сговор. Граф сразу же сообразил, что все эти обстоятельства, сгруппированные таким прекрасным образом, помогут ему обвинить жену в адюльтере.
Впрочем, правда слишком походила на фантастическую сказку, даже если бы сам Луицци или графиня осмелились ее рассказать. Тем не менее они все же могли тотчас отправиться к судье или прямиком к виконту д’Ассембре, и господин де Серни, прежде чем предпринять ход в каком-либо направлении, захотел проверить, как они поступили.
Не желая, чтобы кто-то из прислуги знал о его действиях (он и так против своей воли посвятил их в бегство жены), граф взял деньги, трость-шпагу и покинул особняк. Было примерно час ночи. Сев в первый встречный экипаж, он направился к тестю. В дом виконта он не вошел, а лишь позвал привратника и убедился, что с одиннадцати часов – времени, когда он покинул будуар жены, – никто не приходил.