Его глаза излучали жгучую любовь и неотрывно смотрели в глаза Каролины.
«Все потому, что ты не знаешь, какое несказанное блаженство чувствовать, как дрожит в твоей руке рука той, кого любишь, чувствовать, как ее сердце бьется рядом с твоим, как ее губы касаются твоих губ, как все ее тело принадлежит тебе».
При этих словах Эдгар нежно взял ее руки в свои, обнял за талию и, прижав к себе, прижался губами к ее губам.
– И она, конечно, сдалась? – в гневе и отчаянии вскричал Луицци.
– Ты считаешь, что она способна на это? – насмешливо спросил Дьявол.
– Любая другая женщина, столь же невинная, как Каролина, столь же несчастная и одинокая, сдалась бы на ее месте, – печально промолвил Луицци.
– Любая другая, несомненно, барон, – сказал Дьявол, – любая другая, возможно, не устояла бы, но только не Каролина.
– Каролина! – радостно воскликнул Луицци.
– Да, Каролина, в которой ты усомнился, только это тебе оставалось – усомниться в добродетели единственной непорочной женщины, – Каролина, с силой вырвавшись из рук Эдгара, вскричала, как бы внезапно озаренная светом свыше (ибо должен тебе признаться, барон, тут вмешался сам Господь):
«О! Так вот он – грех! Никогда! Нет, никогда!»
И тут Эдгар одним словом уничтожил весь проделанный путь, у него в руках была женщина, которую он, возможно, и смог бы убедить, что не в этом грех, но он имел неосторожность тут же воскликнуть:
«Если это грех для других женщин, то это не грех для вас, для вас, бедная, несчастная, всеми брошенная женщина, для вас, которую неосторожный брат отдал в руки бесчестного мужа, для вас, лишенную имени вашего отца, для вас, которая ничего не должна обществу, ибо оно ничего для вас не сделало!»
Дьявол умолк, а Луицци, внимательно посмотрев на него, спросил:
– И что она ответила на столь справедливые обвинения против нас всех?
– Она ответила очень просто, указав на небо: «Общество не судья мне, сударь».
Сатана наблюдал за впечатлением, которое произвели слова Каролины на Луицци, а тот сказал:
– Ты осмелился повторить мне ее слова, ты не боишься, что я воспользуюсь ими?
– Когда ты узнаешь, чем закончилась история твоей сестры, – ухмыльнулся Дьявол, – ты воспользуешься ими, если захочешь.
После столь достойного ответа было бы справедливым, не правда ли, хозяин, чтобы небо послало на помощь несчастной Каролине какого-нибудь защитника, который спас бы ее, какое-нибудь событие, которое избавило бы ее от новых домогательств дю Берга, поскольку подобные сцены повторялись вновь и вновь, и, однако, Каролина устояла, черпая в себе самой больше сил, чем другим дают семейные узы, она устояла не только перед своим одиночеством и покинутостью, но и перед своей любовью, ибо она полюбила Эдуарда, и после того горя, которое ты ей принес, ей пришлось противостоять тому, которое принес ей дю Берг, поскольку, решив во что бы то ни стало завладеть этой женщиной, он не остановился ни перед чем, чтобы сломить ее сопротивление. Понемногу он дал ей почувствовать приближение нищеты, он оставил ее один на один с безжалостными кредиторами, дал почувствовать хамство слуг, все, что приносит сердцу отчаяние, которое заставляет пасть, и беспрестанно повторял ей, когда видел, как она плачет и расстроена:
«Будь моей! И я верну тебе богатство, счастье и уважение».
На что Каролина отвечала ему раз за разом:
«Мое богатство не на этом свете, мое счастье нисходит на меня свыше, а уважение я ношу в себе самой».
– Достойная сестра!
– В самом деле достойная сестра, – согласился Дьявол, – так как новость о нависшем над тобой обвинении наконец дошла до нее, она застигла ее в тот момент, когда нищета была уже полной, в час, когда у нее уже почти не оставалось сил, чтобы бороться за себя, но, когда она узнала о твоем несчастье, она нашла в себе мужество, чтобы прийти к тебе на помощь. Госпожа де Серни тайком бежала с тобой, со своим возлюбленным, который спасал ее. Каролина бежала тайком, чтобы ускользнуть от того, кого она любила, и помочь брату, который бросил ее на произвол судьбы. Леони бежала с богатым человеком, и стоило ей испытать несколько часов лишений рядом с тобой, как ты уже жалел ее, а она спала на твоих коленях. Каролина ушла одна, пешком, она просила милостыню, чтобы принести слово утешения тому, кто погубил ее, ибо ты погубил ее. Ничто не миновало ее: ни грубость трактирщиков, ни гнусные предложения прохожих, ни голод, ни жажда, ни усталость, от которой засыпают на краю дороги, и таким образом день за днем, час за часом, минута за минутой. Смертельно уставшая и изнуренная, она добралась до того самого постоялого двора в Буа-Манде, который Жюльетта покинула, чтобы пойти путем порока, и где ты встретил ее в роскошном экипаже.
Луицци повесил голову под градом жестоких обвинений Дьявола, а тот продолжал:
– На этом проклятом постоялом дворе, хозяин которого уступил ей нищенское ложе, находились еще две страдающие женщины: Эжени и госпожа де Серни.
– Как? Обе?
– Обе, обе, хозяин, – ответил Дьявол.
– А как они там оказались?
– Я расскажу тебе, если ты сочтешь, что у тебя еще есть время слушать, уже четыре часа прозвонили.
Луицци подсчитал, что у него остается еще двадцать часов, чтобы сделать свой выбор, и приказал Дьяволу продолжать.
– Однако, – добавил он, – сократи свой рассказ, особенно собственные комментарии, которым ты с таким удовольствием предаешься, я избавляю тебя от необходимости тратить на них время.
– Что такое, хозяин? – с деланой обидой проворчал Дьявол. – Ты обращаешься со мной как с литератором, который получает построчную оплату, в моих размышлениях есть смысл, любой порядочный писатель превратил бы то, что я рассказал тебе за несколько часов, по меньшей мере в целый том.
XIДед и внучка
– Предупреждаю, ты много теряешь, – продолжил Дьявол, – ибо у меня в запасе есть превосходная сцена, сцена тайного совещания между Жюльеттой, Серни и Гюставом Бридели. Ты бы увидел яростное бессилие знатного вельможи, опускающегося до уровня мелких подлостей публичной девки и интригана; ты бы увидел порок, озлобленность и жажду злата, которые продвигаются шаг за шагом, прощупывают друг друга, затем приходят к взаимному признанию, без стыда снимают маски, приветствуют друг друга и пожимают друг другу руки. Там Жюльетта продала господину де Серни тайну твоего бегства с Леони за обещание добиться от господина де Парадеза, дяди жены господина де Серни, признания ее как своей внучки и помешать госпоже де Кони, ныне госпоже де Парадез, признать Эжени как дочь, которая была у нее похищена.
– А какую цену заплатил за эту услугу маркиз де Бридели? – прервал Луицци Дьявола.
– Он заплатил именем и состоянием, которые украл: на этот час уже объявлена помолвка между маркизом Гюставом де Бридели и Жюльеттой, твоей сестрой.
– А разве она не любит Анри Донзо?
– То есть ей было выгоднее быть любовницей Анри Донзо, которому некий дуралей дал двадцать пять тысяч ливров ренты, чем публичной женщиной или послушницей, но еще лучше быть законной супругой господина маркиза де Бридели. Твоя сестра не колебалась ни секунды.
– И разумеется, она преуспела во всех своих планах? – вздохнул барон. – А я, узнав слишком поздно о том, что представляет из себя эта женщина, не смог ей помешать.
– Что верно, то верно, – согласился Дьявол. – Но клянусь, нужна была самая малость, чтобы все случившееся не случилось.
– Как это?
– Предположи, что моя история о Матье Дюране не произвела бы того впечатления, на которое я рассчитывал: Фернан не оставил бы нас и тем более не оставил бы нас наедине друг с другом.
– Да, да, – подхватил Луицци, – ты опять обманул меня, когда сказал, что эта история вовсе меня не касается. Ладно, вернемся к Жюльетте.
– Хорошо, но, прежде чем вернуться к ней, хочу тебе сказать, что, если бы Фернан не оставил нас, он рассказал бы тебе историю Жанетты, а ты, узнав, что она твоя сестра, смог бы воспользоваться этим и помешать ей совершить зло.
– Так она его совершила?
– Суди сам. Я тебе рассказывал как-то о Брикуене, ты его не знаешь, хозяин, и, следовательно, не знаешь, что происходит с одной из самых дурных натур, когда она достигает дряхлости.
Человек, убивший господина де Кони, чтобы жениться на его вдове и завладеть ее состоянием, человек, выкравший ее дочь, которая мешала исполнению его планов, должен обладать особой страстью к деньгам. Ты, вероятно, никогда не видел эту страсть, когда она доходит до крайней степени, до безумия, когда старость, отнимая у того, кто одержим этой страстью, все, что связывало его с миром, и в том числе силы, чтобы бороться с нею, отдается ей полностью.
Это уже не алчность скупого, который копит сокровища в тайниках, гордясь собственным могуществом, и уверяет себя и других, что сможет воспользоваться ими, как только пожелает: горькое удовольствие, ничтожная гордыня, которыми скупость скрашивает вызываемые ею лишения. Это упадок, это загнивание самого порока, это окруженный богатствами, полными сундуками, полными закромами, полными чердаками старик, который боится умереть с голоду и жажды, это само слабоумие, которое таскается по двору замка, по кухням, по кладовкам и спорит из-за каждого зернышка для кур на птичьем дворе, подбирает крошки хлеба, чтобы спрятать их в укромном уголке своей комнаты, крадет грошовую монетку, забытую слугой, и добавляет ее в мешок с экю, принесенный накануне арендатором, это нечто низменное, идиотское, жестокое и слабое одновременно, нечто, что не может вызывать ненависти, – столько слабоумия в этой жадности[516], нечто, что не может вызывать жалости, – столько хитрости и злобы в способах, изобретаемых ею для своего удовлетворения. Таков был Брикуен, ставший господином де Парадезом.
И в течение долгих лет женщина благородная, с возвышенными и нежными чувствами, терпела жизнь, которой не могла избежать и которую создавал ей подобный супруг. Она тоже была слабой, поскольку все в ней было разбито, юная и прекрасная Валентина д’Ассембре стала старой, трясущейся женщиной, истощенной в лишениях, прячущейся, чтобы никто не видел ее лохмотья, и опустившейся до такой степени, что в свою очередь воровала угли, чтобы согреться, хлеб, чтобы поесть, и вино, чтобы опьянеть и забыть хоть ненадолго, что ей холодно и голодно.