ая женщина, так любившая сладости вкупе с вином, привязан он был «наглухо».
– Пьер! Луи! – закричал барон. – Луи! Пьер!
В ответ раздался лишь короткий смешок и звон бокала.
– Луи! Пьер! Канальи! Кто-нибудь, эй! – с новой силой завопил Луицци.
– Боже, вот малохольный! – пробормотала женщина.
И, ничуть не тревожась, она взяла огромную губку, что плавала в ведре с ледяной водой, и грубо прижала ее к лицу Армана. Этот способ лечения возымел свое действие: барон решил, что самое время пораскинуть мозгами. «Ну хорошо, – подумал он, – по всей видимости, я был болен, и скорее всего – нервной горячкой; но, должно быть, я уже здоров, ибо чувствую только некоторую слабость во всем теле, а мыслю вроде бы достаточно ясно. Я прекрасно помню все, что со мной случилось, и могу пересказать».
И, перебирая про себя воспоминания, словно нищий, подсчитывающий на ладони медяки, барон громко заговорил:
– Да! Помню, прекрасно помню: госпожа де Фантан – это госпожа де Кремансе, Лора – это госпожа Дилуа; бедняжка, она умерла от отчаяния, я убил ее! О Сатана, Сатана!
– Ну сколько можно, – заворчала сиделка, – опять начинается! Вот одержимый!
Наконец оторвавшись от книжки, она позвала:
– Господин Пьер! Господин Пьер!
Пьер, закутанный в хозяйский халат, появился на пороге, невозмутимо размачивая реймсское печенье в добротном шампанском из запасов барона.
– Что такое? Что-нибудь случилось, госпожа Умбер? – заикаясь и пошатываясь, спросил лакей.
– Он опять бредит. Нужно кого-нибудь послать за пиявками. Господин Кростенкуп говорил, что, если опять начнется бред, нужно поставить штук семьдесят на живот и налепить горчичники на икры и на пятки.
– А стоит ли тратиться на пиявок и горчичное семя? – усомнился Пьер. – У барона, конечно, много звонких монет, и господину Кростенкупу не жалко чужих денег на рецепты для аптекаря.
– Здоровье не может стоить слишком дорого, господин Пьер; это первейшее благо на свете, – наставительно произнесла госпожа Умбер.
– Ну и что? Лучше я буду болеть всю жизнь, чем отдавать по тридцать су за каких-то мерзких пиявок.
– Да, верно, господин Кростенкуп сам составляет счета. Последний раз, когда мы с ним лечили одного одинокого старика, пиявки стоили всего тринадцать су за горсть. Правда, покойник был всего-навсего биржевым зайцем, которому только три раза удалось обанкротиться.
– Ну уж ему-то было что намазать на хлеб!
– Не слишком жирно, господин Пьер. Порой ему и на опохмелку не хватало.
– Кажется, барон успокоился. Разве нельзя избавить его от кровожадных пиявок?
– Ну что вы! Я же говорю, он бредит! Опять начал свои сказки про прекрасных дам. К тому же ведь уже уплачено. Нельзя же не забрать у фармацевта купленный товар…
– Знаете, мне вовсе не жалко кошелек барона, просто мне кажется, нужно пощадить его шкуру. Взгляните на его пузо: оно и так все в дырках, как старая шумовка. Будто на него напала пиявочная оспа. Поставьте пиявок в счет, но не ставьте их ему на живот.
– Что ж, ваше распоряжение будет выполнено в точности, господин Пьер. Вот только как бы господин Кростенкуп не раскусил все завтра: ведь он будет искать дырки – он их каждый раз считает. А потому возьмите, пожалуй, сотню пиявок вместо семидесяти – ведь не все они впиваются в тело как положено…
– И вы заберете их себе, госпожа Умбер, чтобы они затем пользовали других клиентов?
– Нет! Я отпущу их гулять по улицам с тросточкой в руке!
– Скажите, госпожа Умбер… Меня гложет одна мыслишка…
– У вас еще и мысли иногда бывают?
– Вы так много занимались с больными… Вы когда-нибудь видели, как эти гады занимаются любовью?
– Замолчите, грязное животное! – тоном возмущенной недотроги воскликнула госпожа Умбер. – Идите, делайте, что вам велят, и заодно пришлите мне стаканчик винца и печенье. А то у меня пупок уже к позвоночнику прилип.
– Может, шампанского?
– Благодарю, но я терпеть не могу пену – у меня от нее в животе бурчит. Пришлите то же, что и раньше.
– Бордо?
– Да, бордо.
– У вас, однако, забавный вкус. Право, это вино для несмышленых птенчиков, только сон нагоняет.
– Кстати, не забудьте о кофе. А то действительно что-то я такая вся сонливая…
– Ну что ж, прекрасно! Сейчас я сам все принесу. Вот только отправлю Луи к фармацевту.
– Это кучера-то? Да он, поди, еще не проспался!
– Ну и прекрасно! Вот в таком-то виде он и нужен! Никто не правит лошадьми лучше, чем он в мертвецки пьяном состоянии, а уж немножко винца вовсе не помешает ему дойти куда надо пешочком.
– Я смотрю, вино и вам не во вред; что-то вы так разлюбезничались…
– Я? Неужели я выпил лишнего?
– Вовсе нет; но ваши глаза блестят, как распахнутые настежь окошки в ночи.
– А это чтобы лучше вас видеть, госпожа Умбер, – пробасил лакей, приближаясь к сиделке, которая, вопреки обыкновению, вовсе не походила на старую каргу. Этакая аппетитная и весьма дородная пышечка от силы тридцати лет – слишком хороша для господина Пьера.
– Э! Э, господин Пьер! Вы слегка расчувствовались от винца…
– Ах, вам бы хоть капельку моих чувств…
– А что скажет господин Умбер?
– А это еще кто такой? Неужели он существует?
– Вы уж извините великодушно, но да, существует. А где, как вы думаете, я взяла это имя – Умбер? В справочнике вычитала? Или, может быть, откопала в корзине старьевщика?
– Не сердитесь, прошу вас. Ведь на этом свете далеко не все женщины замужем.
– Возможно; но я вовсе не из их котеории – понимаете, господин Пьер?
– А! Какая разница! Разве господин Умбер может нам сейчас помешать? – И Пьер вплотную придвинулся к сиделке.
– Ну вот что! Отправляйтесь-ка в аптеку, кобелина неумытый! И не вздумайте обхаживать меня потом таким манером, а то я прилеплю парочку самых злых пиявочек прямо на кончик вашего красного носа!
– Они от этого только подобреют, да и вы тоже…
– Не говорите глупостей!
– Я предпочитаю их делать.
Здесь Луицци не удержался от раздраженного возгласа:
– Ну и прохвост!
Любвеобильный ухажер вдруг застыл с озадаченным видом и только через несколько секунд заржал, приговаривая:
– Ну и дурак же я! Совсем забыл, что он чокнутый!
– Зато у него гораздо больше здравого смысла, чем у вас, – воспользовалась моментом сиделка. – Слышите – полночь пробило; скоро фармацевт закроет аптеку, и где тогда наши пиявки?
– Бегу. Одна нога здесь, другая там. Но я вернусь! – ответил Пьер.
И он вышел, послав госпоже Умбер нежный воздушный поцелуй.
– Ну и ну! – профырчала сиделка. – Уж если бы я и захотела любовничка, то выбрала бы порасторопнее, чем этот красномордый пузан!
Это рассуждение ничуть не помешало госпоже Умбер прибрать столик, стоявший у постели больного, и придвинуть к нему поближе два удобных кресла: она явно рассчитывала провести еще какое-то время в обществе галантного лакея.
Пусть не удивляется читатель молчанию Луицци в течение почти всей этой беседы; ведь не впервые он оказался в подобной ситуации, когда позади у него был временной разрыв безо всяких воспоминаний. Влажная губка, леденившая ему лоб, и предстоявшая пытка семью десятками пиявок однозначно предупредили барона, что не стоит громко возмущаться и орать – в этом случае обращаться с ним уж точно будут как с сумасшедшим. Кроме того, он понимал, что, будучи в неведении относительно событий после предыдущей встречи с Дьяволом, он может ляпнуть какую-нибудь глупость, и тогда его заслуженно сочтут безумным; поэтому он предпочел хранить молчание и, прислушиваясь и размышляя, искал выход из затруднительного положения, в котором нежданно-негаданно оказался; удобный момент настал, по его мнению, когда он остался наедине с госпожой Умбер, и, дабы доказать ей, что он в полном здравии, вежливо произнес:
– Госпожа Умбер, прошу вас, дайте водички.
– Боже! Бочка ненасытная, а не человек! – взорвалась сиделка. – И пяти минут не прошло, как я давала вам пить.
– Простите, госпожа Умбер, – заискивающе продолжал Луицци, – но прошло намного больше пяти минут… Вот уже добрых полчаса я слушаю, как вы болтаете с Пьером.
– Ну и ну! – Госпожа Умбер подняла повыше свечу, чтобы получше рассмотреть барона. – Вот это да! Так говорит, что можно подумать, будто он в своем уме.
– Со мной все в порядке, госпожа Умбер; я могу это доказать. Будьте добры, развяжите мне одну руку, я попью сам, без вашей помощи.
– Ну да! Как же! Опять та же песня! Я вас давеча пожалела, и что же вышло? Лекарство полетело мне в нос, а кроме того, вы помяли мой чепчик за шестнадцать франков, совсем новехонький, в позапрошлом году купленный! Так что вот – пейте и молчок!
– Клянусь вам, госпожа Умбер, клянусь, – не сдавался Луицци, – я не сделаю вам ничего плохого; уверяю вас – я в своем уме.
– Прекрасно, прекрасно. Тогда пейте и спать!
– Что случилось? – в комнату вошел Пьер с двумя бутылками под мышкой; в одной руке он нес полную сладостей салатницу, в другой – тарелку с печеньем.
– Ничего, – обернулась госпожа Умбер, в этот момент подносившая Луицци чашку с целебным отваром, – опять у него одно из его просветлений; просит развязать.
– Не вздумайте! – воскликнул Пьер. – Вы что, не помните, каких трудов нам стоило не так давно уложить его обратно в постель? Лично я отведал целую дюжину хороших пинков!
– Ты получишь еще больше, холуй, – разъярился Луицци, – дай мне только выздороветь.
Лакей встал в ногах у хозяина; по-прежнему держа бутылки под мышкой, а салатницу и тарелку в руках, он в упор взглянул на барона и, скорчив трезвую, но оттого еще более мерзкую рожу, изысканным тоном ответил:
– Неплохие чаевые! Премного вам благодарен, господин барон.
– Ах ты, мразь! – Луицци рассвирепел и с неимоверным усилием попытался вырваться из пут.
В рывке он нечаянно толкнул плечом чашку, которую протягивала ему госпожа Умбер, и перевернул ее. Сиделка гневно закричала: