– И в чем же оно выражается?
– Я спрашивал тебя о докторе, а не о медицине в целом. Да, глупость человеческая всегда и везде одна и та же – вы любите распространять на явление в целом ошибки отдельных индивидуумов: на религию – грешки священников, на правосудие – промахи судей, а на науку – невежество ее адептов.
– Возможно, – нетерпеливо сказал Луицци, – но сейчас у меня нет никакого желания выслушивать проповеди.
– Может, ты хочешь выслушать тогда какую-нибудь историю?
– Пока нет, только в нужный момент; ты помнишь, что обещал мне? Если я встречу чистую и светлую женщину, ты должен рассказать мне всю правду о ней.
– Я это сделаю.
– А ты уверен, что сможешь?
– Дитя ты неразумное! – молвил Дьявол с холодной яростью. – Думаешь, я не знаком с ангелами? Ты забыл, что я когда-то жил на небесах?
– По-твоему получается, что чистое и невинное создание я найду только на небесах?
– Не знаю, не знаю. Ищи, – засмеялся Дьявол, – ищи, мой господин, но не забудь, что у тебя всего два года.
– А ты не забывай, нечисть, что я могу сейчас опять взять в руки колокольчик…
– У меня память получше, чем у тебя, – заметил Дьявол, – ведь я сдержал свое слово – вернул тебе здоровье.
– Ты? Разве ты не отказался вмешиваться в мое излечение?
– Физически – да, но в духовном смысле…
– Это как же?
– С помощью гнусной человеческой природы. Кто, по-твоему, внушил госпоже Умбер идею окунуть тебя обратно в пучину бреда, угостив тебя противопоказанным бульончиком? А кто всячески поддерживал тебя в желании не повиноваться твоему лекарю?
– Твой анализ валит наповал. Я и забыл уже о подлости этих лакейских душонок.
– Просто ты считаешь их гораздо ниже себя, чтобы вот так взять и умереть ради их выгоды; хотя ты сам ничуть не лучше: примитивной шутки ради ты позволяешь шарлатану опереться на твое имя, чтобы затем травить общество омерзительным ядом!
– Я их выгоню.
– Барон, барон, – вздохнул Сатана, – и правильно поступишь, ведь ты унижался и плакал перед ними, а потом вы вместе сыграли школярскую шутку с твоим врачом, причем ты был зачинщиком; в результате они презирают тебя.
– Презирают? Хамы! – зашелся от гнева Луицци.
– Барон, – заржал Дьявол, – мало кто в мире удостаивался такой чести…
– Что ты хочешь этим сказать?
Но Сатана с хохотом исчез, бросив на Луицци издевательский взгляд. Не прошло и четверти часа, как барон появился на Елисейских Полях[207] в роскошном экипаже; стоял полный неги теплый весенний день, и Луицци повстречал многих бывших друзей, одних в прогулочных колясках, других верхом; но никто, казалось, не хотел его узнавать. Госпожа де Мариньон, проехав мимо с господином де Мареем в открытой коляске, демонстративно отвернулась. Луицци вернулся домой в яростной решимости мстить и мстить. Тогда-то ему в первый раз пришла в голову мысль спросить список лиц, навещавших его во время болезни. Список состоял из двух имен: господина Гангерне и госпожи де Мариньон.
IIIПлатоническая любовьМаркиз
Луицци был оглушен увиденным, особенно отсутствием в списке других имен. Господин де Марей ни разу не справился о его здоровье, и теперь барон не сомневался, что тот был заодно с госпожой де Мариньон, высокомерно оскорбившей его на Елисейских Полях; барон тут же принялся обдумывать способы отплатить. Человек наедине с собой не может избежать злых мыслей, а уж тот, кто находится в сношениях с Дьяволом, и подавно. Господин де Марей скоро должен жениться на девице де Мариньон – нельзя ли увести невесту у него из-под носа? Луицци долго размышлял на эту тему и пришел к выводу, что может осуществить такое похищение, если только сам встанет в ряды претендентов на руку девицы; но, несмотря на необходимость в двухгодичный срок найти себе жену, он не испытывал ни малейшего желания связываться с кругом людей, который, как он знал, скрывал столько отвратительных преступлений.
Воображением барон не блистал, и, возможно, он так и остался бы со своими планами злобной мести без всякой надежды на их исполнение, но в этот момент ему доложили о визите господина Гангерне.
– Отличный денек, барон! – заверещал балагур прямо с порога. – Говорят, вы были страшно больны? И что я вижу? Барон розов и свеж, как спелое яблочко!
– Да, я окончательно поправился.
– Прекрасно, прекрасно! Ну-с, что скажете о Париже, друг мой? Какой город, какая блестящая публика, какой гомон на улицах! Поистине, страна богов!
– А также богинь, не правда ли, господин Гангерне?
– Это вы о женщинах? Ах, барон, здешние женщины дьявольски холодны. Где черные блестящие глаза, где призывная поступь наших тулузских девиц!
– Так что же вы делаете в столице?
– Как! – Гангерне выпучил глаза. – Я вам не говорил? Я приехал на свадьбу.
– И вы тоже… – неосторожно проговорился Луицци.
– Вот это да! Вы женитесь? И на ком же?
– О! На самом совершенстве, – соврал барон. – А вы?
– Я не говорил, что женюсь. Я приехал на свадьбу своего сына.
– У вас есть сын? Что-то мне не приходилось слышать до сих пор о госпоже Гангерне.
Балагур расцвел счастливой улыбкой:
– Но не могу же я жениться на женщине при живом муже!
– Ничего себе! – воскликнул Луицци с отвращением. – И что же, ваш отпрыск носит теперь имя, которое ему не принадлежит?
– Уж вы извините меня великодушно, но оно принадлежит ему по праву; он его купил.
– Купил? Но как?
– Не очень дорого. Это такой пройдоха, ну весь в меня – уверяю вас! Вы знаете пьесу господина Пикара под названием «Найденыш»?[208]
– Да, кажется, не так давно я даже видел ее на сцене.
– Так вот, мой сын решил действовать по ее рецепту. Писаный красавец, он довольно долго играл роль Элевью[209] где-то в провинции. Женщины сходили по нему с ума. Как-то, оставшись без ангажемента, он по дороге в Париж погостил у меня в Тулузе. Славно мы тогда покутили! Едва он уехал, как я получил письмо от старого друга, большого, я вам скажу, зубоскала. Мы познакомились еще при Империи, когда он был в Тулузе вместе с маршалом Сультом[210]. Так вот господин Риго пригласил меня попировать от души в свой замок Тайи, что около Кана[211], и между прочим сообщил, что у него на выданье племянница и внучатая племянница с двумя миллионами приданого.
– Два миллиона? – Луицци недоверчиво хмыкнул.
– О, это еще одна презабавная история, – громко захохотал Гангерне. – Дело в том…
– Я вам верю; но давайте не будем смешивать ее с первой.
– Ну хорошо. Так вот, я не мешкая черкнул пару слов сыну, желая, чтобы он принял участие в авантюре. Если мы правильно все разыграем, написал я ему, то ты получишь одну из краль; приготовим же великолепный фарс для моего закадычного дружка Риго! Меня смущало только одно обстоятельство: то, что мой сынок звался коротко – Гюставом, а Риго уж очень хитрый мошенник и к тому же сам вышел из простых, а потому для своих дорогих племянниц наверняка хочет муженька с громким именем.
– Поразительно, – развел руками барон.
– Ба! Чего ж тут удивительного? – возразил Гангерне. – Все хотят выбраться из своего болота, не важно каким образом. Точно так же девицы не очень строгого поведения всегда дают прекрасное воспитание своим дочерям.
– Вы полагаете? – засмеялся Луицци.
Гангерне надул щеки, попыхтел немного и продолжил мелодраматическим тоном:
– Зная мели и подводные камни, не так уж трудно предотвратить крушение другого корабля.
– Возможно; ну так где же ваш отпрыск нашел себе имя?
– А, сейчас… сейчас. Так вот, когда он получил мое письмо, он собирался подписать ангажемент в Опера-Комик[212]. Там подвизался один презабавнейший тип, глава группы клакеров[213].
– Они есть везде.
– Да, но этот весьма своеобразен. Короче говоря, то был не кто иной, как маркиз де Бридели.
– Маркиз де Бридели, из Тулузы?
– Младший из четырех сыновей того маркиза де Бридели, которого вы имеете в виду. Он учился в семинарии, но с началом революции скинул сутану, и, в то время как его отец и три брата вступили в армию Конде[214], он отважно сражался за республиканцев. Отец и братья погибли, и он стал маркизом Бридели, но не больше того. Храбрый как лев, он получил крест за Аустерлиц[215], но так и не смог достичь даже капральского чина и остался рядовым, ибо надирался четырнадцать раз в неделю, за исключением разве что дней больших сражений. Уволенный в тысяча восемьсот пятнадцатом году, он стал профессиональным старым солдатом.
– Это что же за профессия?
– Неужели не знаете? – Гангерне принял воинственную позу ворчуна-ветерана и грозным голосом продекламировал: – «Старый солдат Империи, маршировавший по всем столицам Европы, сто тысяч чертей! Да здравствует Наполеон! Отважный француз, патриот до гроба! Получивший на поле битвы орден и двадцать ранений! Да здравствует император!» С этими словами и послужным списком, более-менее соответствовавшим истине, он в течение двух или трех лет собирал монеты по сто су с изображением императора у всех бонапартистов, офицеров, генералов и т. д., которым он представлялся.
– Забавная профессия.
– И очень известная, не так ли? – усмехнулся Гангерне. – Но вскоре его одолели конкуренты, и тогда он занялся прямо противоположным делом, а именно: ремеслом последнего отпрыска великого, но разоренного рода.
– А это что такое? – поинтересовался Луицци.
Гангерне приподнялся на носках в высокомерной и в то же время изящной позе, лицо его вытянулось и приняло презрительное выражение, и он прогундосил себе в нос: