Получив отповедь пастыря, Эжени решила вернуться к себе и не показываться на улицу как можно дольше. Передав госпоже Жиле, что просит разрешить ей работать на дому, она закрылась на ключ, надеясь, что наконец-то она в безопасном убежище, куда не посмеет проникнуть ее мучитель. Всю неделю она провела в добровольном заточении, а в воскресенье пришла Тереза и предложила отправиться на прогулку подальше, куда-нибудь на природу:
«Матушка твоя все равно сегодня не вернется; ты же знаешь, что госпожа Боден нашла ей неплохую работенку».
«Да, – подтвердила Эжени, – она дежурит у постели какой-то старой англичанки, и вот уже два дня, как я тут сижу совсем одна».
Думаю, барон, ты уже догадался, кто именно указал госпоже Боден на пожилую англичанку, нуждающуюся в уходе.
«И ты еще не умерла здесь со скуки, бедненькая?» – спросила Тереза.
«И правда, веселого мало», – вздохнула Эжени, сожалея о своей бедной, но безопасной жизни; страх перед встречей с Артуром начал проходить за ту неделю, что она с ним не виделась.
«Ну тогда пошли, чего тут сидеть!»
Эжени задумалась на какое-то мгновение, потом отказалась наотрез:
«Нет, нет, ни в коем случае. В следующее воскресенье или – еще лучше – через две недели я пойду, но не сейчас».
«Ну вот что! Одну я тебя все равно не оставлю! Будем скучать здесь вдвоем; только я сбегаю домой, предупрежу, что проведу вечер у тебя».
И Тереза выскочила ненадолго; когда она вернулась, подружки, устроившись за маленьким столиком, повели беседу конечно же о причине переживаний Эжени. Но Эжени, получившая неделю назад такую отповедь в ответ на свои откровения от мужчины, который, казалось бы, должен ее понять, не хотелось изливать душу хорошо знакомой ей своими ветреностью и непоследовательностью девчонке, порой пугавшей ее сумасбродными советами. К тому же Тереза сама была не слишком опытна и не умела расхваливать все то, что может выиграть красивая девушка, потеряв честь, хотя на ее стороне был могущественный союзник – подавленное состояние Эжени, которой до смерти надоело вынужденное затворничество. Потому напрасно Тереза пытала подругу все более прямыми вопросами – вытянуть что-либо определенное ей так и не удалось. Неожиданно в дверь легонько постучали, и в комнату уверенно шагнул мужчина: то был Артур. Эжени вскрикнула, а Тереза сказала непринужденно:
«А, вот и он!»
«Так ты с ним знакома? И посмела пригласить его сюда?»
«Ну ладно тебе, Эжени, не будь такой врединой! Да, я с ним познакомилась; но я не могу повидаться с ним у себя дома; тебе-то хорошо, ты сегодня вольна делать все, что заблагорассудится, – матушка не придет, соседи все гуляют, так что позволь нам поболтать здесь немного».
Что-то странное произошло в душе Эжени, и только растерянность от неожиданно раскрывшихся близких отношений Терезы и Артура помешала ей выгнать немедленно обоих на улицу.
Судя по тому, что она слышала и видела, Артур бегал за Терезой; и пришел он сюда не к ней, а к Терезе! Так чего боится она, Эжени? Что за бред, в самом деле? Что она о себе возомнила? Размечталась, что внушила чувство, которого нет и в помине! Так, значит, все, что она навоображала о своей красоте и исключительности, поставлено таким человеком, как Артур, ниже прелестей Терезы? Эжени была жестоко унижена в собственных глазах. Припомнив слова старого епископа, она спросила себя: может, она и в самом деле всего лишь тронутая умом от чрезмерного самомнения нахалка? Эжени и в голову не пришло, что если бы это было правдой, то она не задавалась бы подобными вопросами. Ни при каких условиях, ни при каких разочарованиях тщеславные душонки не сомневаются в себе.
– Однако ты, похоже, весьма незавидного мнения о тщеславии, Сатана! – ухмыльнулся Луицци.
– Только потому, что людская глупость порой ставит его рядом с гордостью, а настоящая гордость принадлежит только мне, понимаешь, мэтр?
– Тебе, и еще Эжени.
– И ей тоже. Бедное дитя, она решила наказать себя только за то, что почувствовала себя оскорбленной, и от стыда за ту роль, которую отводил ей внезапный разворот событий, позволила Артуру свободно ворковать о любви с Терезой. Все глубже проникала ей в сердце жестокая истина – что, оказывается, она вовсе не так прекрасна и желанна, как она воображала, что никто и не думал искать с ней знакомства и лишь по случайности она стала игрушкой своей собственной пугливости. Тереза окончательно убедила ее в этом:
«Теперь ты все знаешь, так что выбрось из головы свои глупые страхи; а вы, господин Артур, не вздумайте еще так забавляться – разве можно так издеваться над ребенком! Еще немного – и она бы совсем чокнулась!»
Ты не представляешь, насколько пала духом Эжени. До сих пор девушка жила только надеждой, что однажды кто-нибудь поймет и признает всю необычность и возвышенность ее души. Преследование Артура больно задевало ее, потому что было чересчур наглым, а она хотела всего сразу – и любви, и уважения. Но, убедившись, что с ней всего лишь играли, Эжени разом утратила веру в себя. Она сидела неподвижно, не в силах вымолвить ни слова, не замечая, что происходит, и думая только об одном: она ничтожество, полное ничтожество, она даже хуже Терезы!
Последняя, нужно заметить, была типичной вульгарной девушкой из народа; она обожала маленькие радости, удовольствия и буйные развеселые пирушки, и по одному только знаку Артура она направилась к выходу с возгласом:
«Ах! Нам предстоит прекрасная посиделка! Поужинаем втроем – вот будет здорово!»
И она вышла, чтобы раздобыть все необходимое для вечеринки. Продумал ли Артур заранее всю сцену, или же ему на помощь пришел злой рок, который имеет обыкновение появляться всегда именно в тот момент, когда в обороне уже есть щелочка, в которую можно просочиться? Это его тайна, а вернее – моя[290]. Но только в одном случае он мог заставить Эжени выслушать его, и случай этот представился. Бедная девушка сидела перед ним, вся в отчаянии; ее гордость была раздавлена и положена на лопатки; она сомневалась сама в себе, подобно гению, который видит, что ему предпочли посредственность, и спрашивает сам себя, не хуже ли он этой посредственности? То был крайне удачный момент, чтобы сказать ей правду.
«Я обманул Терезу, – сказал Артур. – На самом деле я люблю только вас; именно вас я хотел видеть. Раздосадованный вашей неприступностью, я написал в Лондон, попросил прислать мне рекомендательные письма и таким образом проник в дом старого епископа, куда время от времени заходите и вы».
Эжени слушала, слушала очень внимательно и мало-помалу приходила в себя от мысли, что она не тщеславная дура, как многие другие, столь ею презираемые. Артур меж тем продолжал:
«Но вы все-таки опять исчезли из поля моего зрения; и поскольку я дал себе клятву непременно увидеть вас, мне пришлось убедить вашу подружку, что я влюблен в нее, чтобы получить возможность сказать: я люблю вас!»
Ох, с какой жадностью вслушивалось в его слова самолюбие Эжени, с каким наслаждением распрямлялось оно вновь по мере того, как все ниже опускалась та, которая, как она только что возомнила, взяла над ней верх!
«Да, – все говорил Артур, – я обманул Терезу, пожертвовал ею ради того, чтобы увидеть вас хоть на минуту, хоть на мгновение и довести до вашего сведения, что пойду на все; нет ничего, что помешает мне добиться вас».
Значит, она вовсе не ошибалась; ее любит, и любит со страстью, с исступлением человек, чье положение, по общему мнению, так высоко, что он никак не может даже увидеть ее оттуда; ее любит мужчина, по которому сохнет, забывая о приличиях, ее подружка, а она, Эжени, не любит его! Да, барон, Эжени со все возрастающей радостью слушала признание в любви, и Артур еще не договорил, а гордость ее уже ожила, и она готова была чуть ли не благодарить того, кто заставил ее сомневаться, но столь неожиданно вернул веру в себя, причем веру, возросшую во сто крат.
Тереза появилась в тот момент, когда Эжени уже сообразила, что, оставаясь так долго в обществе Артура, она совершает ошибку. Но уж очень ей хотелось увидеть, как Артур будет выкручиваться во взятой на себя роли, находясь меж двух огней. Но этот еще совсем зеленый на вид юнец обладал искусством, а точнее – дьявольским даром свободного общения на языке любви, и, расточая сомнительного свойства комплименты Терезе, он в то же время подпитывал самолюбие Эжени уважительной и малозаметной заботой, что воспринималось пустоголовой Терезой как полное равнодушие, а счастливой Эжени оставалось только с радостью отмечать дистанцию, которую впервые отмеряли между ней и той, что считалась ее подружкой.
Артур был вполне доволен: теперь он знал, что в определенные часы определенных дней он может беспрепятственно войти в эту комнату, и, хотя Эжени строго-настрого приказала ему не появляться больше у нее, он знал, что вернется; и он вернулся один раз, два и десять. После того как он нашел способ войти в дом господина де Сувре, уговорил госпожу Боден заманить туда Эжени, вскружил голову Терезе, чтобы настигнуть в последнем убежище преследуемую жертву, он предпринял еще кое-какие, куда более эффективные меры: он указал собственной матушке на госпожу Жиле как на самую престижную портниху города Парижа и убедил ее при этом, что Эжени – лучшая работница в ателье госпожи Жиле; после чего лично помог леди Ладни забраться на пятый этаж в каморку Эжени, где они сделали ей заказ, от которого бедная девушка никак не могла бы отказаться, ибо Артур заранее обговорил все условия с Жанной и назначил такие заоблачные цены, что любвеобильная матушка скорее удавила бы собственное дитя, чем позволила бы ей отвертеться от столь выгодной сделки.
И вот наконец-то пришло мое время, – с оживлением в голосе продолжал Дьявол, – настало то времечко, хозяин, которое всецело принадлежит мне, тот час, когда добродетель истомлена в борьбе с невезением, одиночеством, всеми искушениями и соблазнами; этот период для Эжени начался, когда она рассказала матери всю правду об Артуре и получила в ответ следующую тираду: