— Позвольте мне, — сказал я, — проводить вас к вашему батюшке. Я уверен, что смогу уговорить его простить вас. Услышав это, она ужаснулась еще более: «Я знаю моего отца, — взмолилась она. — Я погибла. Ах, господин аббат, выкиньте лучше меня на улицу и предоставьте меня моей несчастной судьбе».
Я так и должен был поступить, если бы моя осторожность взяла верх над состраданием. Но эти слезы! Я говорил о них часто, и читатель знающий согласится со мной: нет ничего неотразимей потока слез, льющихся из женских глаз. Особенно когда эти глаза принадлежат женщине хорошенькой, порядочной и глубоко несчастной. И я не мог найти в себе сил противиться им.
— Бедная моя девочка, — сказал я наконец, — скоро наступит утро, что же вы будете делать утром?
— Я уйду отсюда, — проговорила она сквозь рыдания. — В этой одежде никто меня не узнает. Я выберусь из Рима и буду идти, куда глаза глядят, пока не свалюсь от усталости и горя.
Едва выговорив эти слова, она упала на пол, смертельно побледнела и лишилась чувств. Ужасное положение! Я расстегнул воротник, распустил шнуровку, брызнул ей в лицо водой и смог вернуть ее к жизни. Ночь было холодна, камин не горел, я предложил перенести ее на кровать, предупредив, что ей нечего меня опасаться. «Ах, господин аббат, я сейчас могу возбуждать только жалость…».
Действительно, я был настолько растроган и встревожен, что никакие желания не могли проснуться во мне. Я положил ее в постель, сама она не могла раздеться — настолько была слаба, и раздел ее. Моим глазам предстало зрелище, способное пробудить неистовые чувства, но я еще раз убедился, что сострадание заставляет смолкнуть голос самых могущественных потребностей. Я заснул, не раздеваясь, в кресле и проснулся с первыми лучами солнца. Я разбудил ее, она смогла сама одеться, и, наказав ей не беспокоиться и ждать моего возвращения, я вышел в город. Я намеревался отправиться к ее отцу и убедить его простить дочь, употребив для этого все возможные средства. Но на Пьяцца ди Спанья я увидел множество подозрительных субъектов: намерения мои изменились, я решил пойти в кафе.
Тут же я заметил, что какой-то странный тип, судя по всему переодетый сбир, следует за мной по пятам. Не показывая, что я обнаружил соглядатая, я вошел в кафе, выпил шоколаду, попросил завернуть мне несколько бисквитов и вышел на улицу. Шпион поджидал меня и не отставал до самых дверей Пьяцца ди Спанья. Я рассудил, что начальник полиции, упустив добычу, берет под надзор всех подозрительных; еще более утвердился в этом убеждении, услышав от привратника, что ночью приходили с полицейским осмотром, но он не пропустил сбиров. Мой разговор с привратником был прерван появлением аудитора кардинала-викария; он пришел узнать, когда можно побеседовать с аббатом Гамой. Я понял, что времени терять нельзя, и поспешил к себе, дабы принять решение.
Предложив бедной девушке пару бисквитов, смоченных канарским вином, я повел ее под крышу нашего дома в место, где ее было бы трудно отыскать, и оставил там дожидаться моего возвращения.
Как только лакей пришел убирать мою комнату, я распорядился, чтобы он, окончив уборку, запер ее и ключ отнес к аббату Гаме, у которого я его буду ждать. В дверях аббата я столкнулся с выходящим от него аудитором. После того как слуга принес нам шоколаду и мы остались одни, аббат Гама дал мне точный отчет о случившейся только что беседе. Дело идет о том, чтобы просить Его Преосвященство нашего кардинала распорядиться выдворить из его дворца некую персону, проникшую туда минувшей ночью. «Надо подождать, — добавил аббат, — когда кардинал примет аудитора, несомненно, что если кто-то проник во дворец без ведома кардинала, он его выдворит незамедлительно». Мы поговорили еще о том, о сем, пока мой лакей не принес мне ключ. В моем распоряжении оставался по крайней мере час, я придумал выход, казавшийся мне единственно возможным, чтобы спасти несчастную Барбару от позора.
Пробравшись незамеченным к месту, где меня ждала моя затворница, я продиктовал ей следующее письмо по-французски: «Я порядочная девушка, монсеньер, обстоятельства вынудили меня надеть платье аббата. Я умоляю Ваше Преосвященство позволить мне открыться Вам лично. Я надеюсь, что Вы по благородству Вашей души спасете мою честь». Я научил ее, каким образом передать это письмо, уверив ее, что, как только Его Преосвященство прочтет его, он распорядится доставить ее к себе. «Оказавшись перед ним, упадите на колени, расскажите ему все без утайки, кроме того, что вы провели ночь в моей комнате; об этом обстоятельстве вы не должны говорить никому, нельзя, чтобы кардинал знал, что я принимал участие в вашем деле. Скажите ему, что как только вы увидели, что ваш возлюбленный схвачен, вы в ужасе бросились бежать, в беспамятстве вошли в этот дом и забрались под самую крышу, где и провели страшную ночь. Что под утро вы решились написать ему и воззвать к его великодушию. Я уверен, что Его Преосвященство как-нибудь сумеет спасти вас от позора. И это, наконец, единственное средство, которое поможет вам соединиться с любимым человеком».
Она пообещала исполнить в точности все, и я, несколько успокоившись, привел себя в надлежащий порядок и отправился, как обычно, на мессу, чтобы кардинал увидел меня. Затем я вышел из дому и вернулся только к обеду, во время которого все только и говорили, что об этом деле. Лишь аббат Гама хранил полное молчание, и я следовая его примеру. Из всех этих пересудов я уловил, что кардинал взял мою бедную Барбару под свое покровительство. Это было все, чего я желал, и, поняв, что мне нечего опасаться, я в молчании любовался своей стратагемой, казавшейся мне маленьким шедевром. После обеда, оказавшись наедине с Гамой, я спросил его, что же это была за интрига, и он рассказал мне следующее: «Некий отец семейства, я пока еще не знаю его имени, хо>-датайствовал перед кардиналом-викарием о пресечении попытки его сына бежать вместе с одной девицей за пределы Государства Святого Отца. Побег должен был случиться ночью, и свидание любовников должно было произойти на Пьяцца ди Спанья. Кардинал-викарий, известив нашего кардинала, о чем я вам рассказывал вчера, приказал начальнику полиции устроить засаду и схватить молодых людей; Приказ был исполнен, но только наполовину: когда арестованных доставили к начальнику полиции, выяснилось, что женщина, оказавшаяся- в экипаже с юношей, совсем не та, которую искали. Тут подоспел шпион с донесением, что видел, как какой-то молодой аббат опрометью бросился от места происшествия к Палаццо ди Спанья и скрылся там. Явилось подозрение, что под личиной аббата прячется разыскиваемая. Начальник полиции сообщил обо всем кардиналу-викарию, и тот обратился к Его Преосвященству с просьбой выдать мнимого аббата. Кардинал Аквавива принял сегодня в девять часов утра аудитора, которого вы встретили у меня, и обещал ему выполнить эту просьбу.
Действительно, сразу же было отдано распоряжение провести тщательный осмотр всего здания, но через четверть часа управляющий получил новый приказ: прекратить розыски.
Дворецкий рассказал мне, что в десятом часу один молодой аббат, в котором он сразу же заподозрил переодетую женщину, пришел к нему, умоляя передать письмо в собственные руки Его Преосвященства. Кардинал, прочитав лисьмо, тотчас же принял этого аббата, который, наверное, не кто иной, как ускользнувшая от сбиров девушка».
— Его Святейшество несомненно выдаст ее, но не в руки сбиров и не в руки кардинала?
— Даже и не в руки папы, — ответил Гама. — Вы еще не знаете, как далеко простирается милость монсеньера. Юная особа находится не только в его дворце, но и в его собственных покоях, под его защитой.
История была занимательна, и мое любопытство не должно было вызвать подозрений у Гамы, даже при всей его наблюдательности, я же, разумеется, не собирался доверить ему свою тайну.
На следующее утро аббат Гама явился ко мне с сияющим видом и объявил, что кардинал-викарий знает, что соблазнитель был моим приятелем, и предполагает, что и я здесь не без греха, поскольку отец девушки был моим учителем французского языка.
— Он уверен, — сказал Гама, — что вы знали всю эту историю и что именно в вашей комнате провела ночь сбежавшая девица. Я должен признаться, что восхищен вашим умением держаться. Во время вчерашней беседы мне и в голову не приходило, что вы хоть что-нибудь знаете об этом деле.
— Это правда, — отвечал я с самым серьезным видом. — Я узнал все только сейчас. Я знал эту девушку, но не видел ее уже шесть недель с тех пор, как прекратились мри уроки. Молодой доктор знаком мне гораздо лучше, но он никогда не сообщал мне о своих планах. Каждый волен думать, что ему угодно. И хотя вы говорите, что вполне естественно предположить, что девушка провела ночь в моей комнате, я могу только смеяться над теми, кто путает свои предположения с действительностью.
— Это, — откликнулся аббат, — порок всех римлян, мой милый друг; счастлив тот, кто может над этим смеяться, но эта клевета вам много может стоить, даже при всем уме нашего патрона.
В этот вечер не было спектакля в Опере и я отправился на ассамблею к кардиналу. Я не заметил никакого изменения ни тоне разговора кардинала со мной, ни в отношении ко мне других персон, а маркиза была со мной мила даже более чем обычно. На следующий день я узнал от Гамы, что Его Святейшество решил поместить девушку в один из монастырей, где она будет содержаться за счет кардинала, и, как надеется кардинал, она покинет монастырь только для того, чтобы стать женой молодого доктора. Через два дня, придя навестить отца Джорджи, я узнал от него, что главная новость сегодняшнего дня в Риме неудавшийся побег дочери Дельаквы и честь устройства всей этой интриги молва приписывает мне. Добрый старик был этим крайне удручен. Я отвечал ему в тех же выражениях, что и аббату Гаме, и видел, что он поверил мне. «Но, объяснил он, — Рим предпочитает видеть не то, что есть на самом деле, а то, что ему нравится видеть. Известно, друг мой, что вы проводили каждое утро в доме Дельаквы, известно, что молодой человек быва