И третий юбилейный стол каждый кореец принимает в день 60-летия со дня рождения – хангаби. В знак огромной благодарности дети склоняются в глубоком поклоне перед родителями, которые дали им жизнь.
А юбиляр подводит итоги прожитой жизни и начинает отсчет нового круга – второй зодиакальный цикл по лунному календарю. Он задает себе вопросы: «Все ли я сделал для детей? Не обидел ли кого незаслуженно? Нет ли долгов, которые надо отдать при жизни, чтобы за них не расплачивались потомки?»
У меня не было пышной свадьбы в банкетном зале с танцорами и певцами. Во дворе дома, где я выросла, сколотили длинные столы. Я несла в приданое вместе с подушками и одеялами свой диплом об окончании высшего учебного заведения.
Папа встал из-за стола и ушел за сарай, где стояла деревянная рисорушка. Я увидела, как он тыльной стороной ладони смахивал слезы – старшая дочь уходила из дома навсегда.
Шестидесятилетний юбилей дети мне справили в России. За неделю до праздника прилетели мои братья и сестры из разных городов, друзья из Узбекистана, Казахстана и Германии. Я пела и пила, танцевала и радовалась, что все долги при жизни выплачены с лихвой.
Но я испугалась своих шестидесяти лет и опять все сделала наоборот. Не стала кичиться заслуженным отдыхом, а побежала работать.
Повторилась история с министерством и школой, куда я устроилась добровольно уборщицей. На новом месте работы была зачислена официально служащей. Пути господни привели меня к «невестам божьим».
До аббатства надо было добираться на автобусах с пересадкой, потом идти пешком минут пятнадцать через поля. Огромное старинное здание примыкало к церкви, рядом стоял гостевой дом. По темным коридорам монастыря бесшумно скользили монашки в темной одежде. Их было девять разного возраста. Аббатиса Патрисия шестидесяти пяти лет – самая молодая, с гордой осанкой и пронзительным взглядом. Успевала смотреть за всем, что происходило под ее началом. После утренней молитвы монахини неторопливо шли завтракать, потом каждая занималась своим делом. Одна присматривала за поварами на кухне, другая сервировала стол к завтраку, обеду и ужину, третья следила за работницами, которые стирали и гладили. Все были заняты. В двухэтажном здании работал лифт, но они ходили пешком. Боялись раньше времени сесть в инвалидное кресло. Две уже сидели постоянно, не могли ходить.
Меня удивляло все. В коридоре висел плакат: «Нет такой старости, которая не позволяет выполнять физическую работу». На столике были разложены журналы с рекомендациями: как ходить, как садиться в кресло, на диван, какую носить обувь во взрослом возрасте.
Монашки днем не ложились отдыхать, только сидели в креслах-качалках.
Полные сестры должны были крутить педали на велотренажере в подвале. Там же стоял телевизор, по которому им разрешали смотреть передачи только про природу и животный мир. Разговаривали тихо, почти шепотом, ходили медленно и чинно. После обеда отдыхали в общей комнате и развлекались: собирали пазлы, вязали и читали газеты и журналы. Только один раз в месяц им позволялось громко разговаривать и смеяться. Сестры отличались суровым характером, потому что не ведали земных чувств. Они любили Бога и себя. Три раза в день молились и пели песни, восхваляя Всевышнего. Во время обеда на столе стояли бутылки с вином. Пили часто и немало. Глядя на их красные лица, я сказала про себя: «Даже монашки пьют вино, им очень нравится оно». Это было одно из немногих удовольствий, которые они позволяли себе вместе с любовью к Богу.
Сразу бросились в глаза три монашки одного года рождения с абсолютно разными характерами, которые определяли их поведение. Даже болезни дорисовывали отношение к жизни. Одна ходила с блаженной улыбкой на лице, светилась тихой радостью. Выполняла любую работу на твердую пятерку с плюсом, была перфекционисткой. Но она страдала забывчивостью и здоровалась с одним и тем же человеком столько раз, сколько встречалась. Пока Альцгеймер посещал ее только в легкой форме.
Вторая монашка распоряжалась гостевым домом, который назывался «Наедине с мыслями». Холодные глаза, плотно сжатые губы, резкий голос заставляли собеседника стоять по стойке смирно. Как она могла любить Бога при такой мощной ненависти, которая сочилась из нее? Три раза с небольшим перерывом ей удаляли раковые опухоли в разных органах. Она продолжала всех и все ненавидеть и болеть.
И третья, с которой хотелось встречаться всегда. Высокая и дородная. Она степенно ходила по монастырю, помогала аббатисе с финансовыми расчетами, разбирала кучу бумаг. К обеду спускалась в столовую и проверяла сервировку. Украшала стол изящно сложенными салфетками, скромными цветами. Я подглядела у нее несколько приемов и удивляла потом своих гостей. Она жила по принципу: «Жизнь должна идти так, как идет. Я все принимаю с радостью. Живу в согласии с Богом и собой».
У этой монашки было отменное здоровье. В свободное время часто гуляла по тенистому двору аббатства с улыбкой на лице. Мне она сказала слова, которые я уже однажды услышала в Брюсселе на собеседовании: «Ты слишком хороша для этой работы».
Молясь усердно Богу, сестры отсекали от себя мирские хлопоты и, как я уже говорила, оставались бездушными.
Многие поступки заставляли меня вздрагивать и внимательнее присматриваться к ним.
Я должна была находиться при одной сестре постоянно. Это была бывшая директриса большой католической школы в Брюсселе. На столе в ее келье стояла фотография девочки в нарядном платье, аккуратно причесанные волосы прихвачены красивым бантом. Большие глаза, умные и живые, светились на снимке, сделанном восемьдесят пять лет назад. В первый день, когда я ввезла ее на коляске в лифт, она улыбнулась и сказала важно:
– Добрый день!
Помахала рукой и еще раз улыбнулась. Не мне, а своему отражению в зеркале.
Глаза под набрякшими складками век не подавали признаков жизни. Безумные и пустые. Два раза в неделю я должна была читать ей книги. Читала я на нидерландском языке, который к тому времени сносно освоила. Я начинала произносить слова, и с ней происходило превращение. Глаза оживали на бледном лице, она прислушивалась к чтению, поднимала палец и говорила:
– Повторяй за мной. Эти звуки должны звучать иначе.
Взглядом искала предложение в книге, палец останавливался на найденной строке. Она смотрела на меня, заставляя перечитывать до тех пор, пока я не произносила правильно то или иное слово. Глаза тускнели, когда я закрывала книгу. Передо мной опять сидела безумная старуха.
Увидев выражение ужаса на моем лице, аббатиса развела руками:
– Альцгеймер особенно жесток к тем, кто занимался умственным трудом.
Видимо, нейроны перерабатывают и теряют связь между собой. Так что я вовремя перешла от умственного труда к физическому! «Что ни делается, все к лучшему», – мелькнула в голове расхожая фраза.
Самой старшей в команде сестер было девяносто четыре года. Однажды я увидела, как она плачет в своей келье. Бесцветные слезы текли ручьем по лицу, носовой платок промок насквозь.
Старшая из монахинь, когда я рассказала ей о плачущей сестре, ответила:
– К сожалению, она будет с сегодняшнего дня принимать пищу отдельно от всех. Нам пришлось принять это решение, потому что ее поведение вышло за все рамки приличия. Мы предупреждали, чтоб она держала язык за зубами, контролировала себя и не облизывала губы языком.
Смешная трагедия?
Я подумала о том, что язык доводит человека не только до Киева. Он досаждает всю жизнь и еще умудряется и в старости дать ему по лбу. Мой лоб, наверное, к старости будет весь в синяках. Не умею держать язык за зубами никогда. Всю жизнь он надоедал мне, только подумаю, а он уже молотит ерунду разную. Натерпелась от него. Врагов и недоброжелателей болтливый язык нажил много.
Учитесь, дорогие мои, пока не поздно, держать его за зубами.
От всего, что я увидела в монастыре, стало страшно жить. Пропал сон, исчез аппетит. Нейроны в голове бегали и создавали панику. В одну из бессонных ночей я закричала:
– Заткнитесь и не наводите на меня ужас! У меня в запасе двадцать пять лет, чтобы приготовиться к встрече с Альцгеймером, который придет со своим букетом. Все. Пошли вон из моей жизни.
И еще я поняла, что последний отрезок жизни должен стать не марш-броском в безумие и одиночество, а красивым и ровным догоранием свечи. Нужно сделать шаг назад и спокойно наблюдать, понимая, что и в такой позиции есть свои преимущества. Не надо кидаться на амбразуру и принимать на себя весь огонь. Ответить, если спросят, сказать, если будет нужно, посоветовать, если твой совет нужен.
Может быть, не такой он и подлец, этот Альцгеймер. Что можно сделать, когда ты становишься бессильным в конце жизни, если даже всегда был при параде и в орденах? Как перенести насмешки и одиночество? Наверное, лучше махать рукой в зеркале своему отражению и улыбаться, а не плакать от страха. В эти дни я поняла, почему корейцы возвели уважение к старшим в высшую степень человеческих отношений. В старости человек нуждается в любви и внимании больше, чем в молодости, потому что он слаб и немощен.
В один из дней рождения пригорюнилась и успокаиваю себя:
– Хватит причитать. Часики тикают, их не остановить. Еще недавно кокетничала: «Не стыдно быть бабушкой, стыдно спать с бабушкой». Может быть, и в этот раз пронесет? Ладно, что буду делать в ближайшей пятилетке?
1. Выучу канкан к свадьбе внучки. Если успею, то повторю на бис у остальных внуков.
2. Сгоняю в Америку, посмотрю, с чем ее едят.
3. Заеду по пути на Ниагарский водопад со стороны Канады.
Вроде бы он тоже из списка юности, в котором Байкал, Рица, Килиманджаро, Новая Гвинея.
В разгар моих печальных раздумий врывается муж с радостным возгласом:
– С днем рождения, дорогая!
В руках два березовых веника.
Молчу и думаю, переломать эти веники об него или с миром похлестать себя в парной? Тут он встал на колени, как в мелодрамах: