Князь Шарвашидзе хорошо знал несостоявшегося Михаила Второго. До 1912 года, пока великий князь Михаил Александрович не нарушил запрет августейшего брата и тайно не женился морганатическим браком на графине Брасовой, они жили под одной крышей – в Аничковом дворце, который занимала вдовствуюшая императрица.
После нескольких дней, проведенных в Могилеве, на улицах которых к тому времени появились первые красные флаги, князь Шарвашидзе и вдовствующая императрица уже несуществующей империи вернулись в Киев, где впервые за сотню лет царский поезд никто не встретил.
Зато теперь Мария Федоровна и Георгий Дмитриевич свободно могли быть вместе, без оглядки на мнение двора и пропасть, разделяющую их статусы. На письмах, которые они будут получать в Киеве, поверх их перечеркнутых титулов цензоры писали «гражданке Романовой» и «гражданину Шервашидзе».
Лето 1917 года Шарвашидзе и Мария Федоровна провели в разлуке. Поначалу они решили, что ее величество уедет в Крым, а князь, отлучившись в столицу, к ней присоединится. Но в Петрограде Георгия Дмитриевича арестовали. Только через несколько месяцев он был освобожден и смог отправиться к морю, где его с нетерпением ждали.
Строки из дневника вдовствующей императрицы от 23 сентября 1917 года: «…все же надеемся, что дорогой наш Шервашидзе будет здесь в начале октября». Радостное событие произошло 14 октября, о чем Мария Федоровна не замедлила записать: «Мы весь день ждали приезда моего дорогого Шервашидзе, но он приехал только в 10 вечера. Великая радость снова видеться с ним».
Более развернутую запись императрица сделала на следующий день: «Завтракала наедине с Шервашидзе и была рада снова слушать его рассказ. Приезд князя оказался лучшим лекарством и весьма меня взбодрил. Я сказала, что сегодня впервые за долгое время снова засмеялась, чем он остался весьма доволен и заявил: «Non, vraiment vous etes contente de me revoir?[59]» Он еще раз зашел ко мне после обеда, но, к сожалению, на следующий день его свалила простуда, так что мне не удалось повидать его – распрекрасные обстоятельства моего существования не позволяют мне выходить…»
Присутствие Георгия Дмитриевича было важно для Марии Федоровны. 21 октября 1917 года она пишет: «Каждый вечер у меня Шервашидзе… и всякий раз у него находится какое-нибудь веселое замечание, способное рассмешить нас. Он больше других может ободрить нас, с ним я могу говорить обо всем». Запись от 4 ноября: «…он приходит каждый день, и мы играем в безик, и всякий раз в его присутствии я действительно приободряюсь».
Князь, в свою очередь, тоже заботился об императрице. В письме от 20 ноября 1917 года, адресованном великому князю Николаю Михайловичу, он описывал жизнь царской семьи в Крыму.
«Ваше Императорское Высочество! Мы, обитатели Ай-Тодора, находимся под наблюдением Вершинина, депутата Севастопольского исполнительного комитета морского подпоручика Жоржелиани и 17 матросов. Я познакомился с Вершининым и Жоржелиани (гуриец); они оба произвели на меня недурное впечатление. Первый представляет из себя тип добродушного, но темного утописта непереваренных социалистических теорий, а второй – сына «Картвелия страна», который отлично понимает, что все чепуха и что здесь, к счастью, вся сила в нем…
Здоровье Ее Величества за последнее время совершенно поправилось. Она начала свои прогулки и ходит так быстро по здешней пересеченной местности, что я не могу за нею следовать. Ее Величество приводит нас всех в восторг тем достоинством, с которым себя держит. Ни одной жалобы на стеснительное, не снившееся Ей положение, в каком она пребывает, спокойное и приветливое выражение, одним словом, такая, какою всегда была. Какою была Она некогда в Москве, в светлый день Своего коронования, какою бывала в снегах Абастумана и на банкетах а la Buckingham Palais, такою же была и здесь 14-го числа, когда мы с нескрываемым волнением поздравляли ее с днем рождения. Совершенно естественно и весело она выражала Свое удовольствие, что по случаю торжества к завтраку подали пирог, а к чаю – крендель и т. п. Такое Ее поведение немало подымает и наше расположение духа и помогает нам легче переносить тягости заключения и царящего уныния.
…мы живем в эпоху чрезвычайных неожиданностей, и ежедневно приходится восклицать по-тифлисски: «Удивился, что случился»…
Георгий Дмитриевич Шарвашидзе скончался 26 марта 1918 года. Месяц спустя после смерти своего кузена, светлейшего князя Георгия Михайловича.
Шарвашидзе похоронили в Крыму. К сожалению, выполнить последнюю волю князя и предать его тело абхазской земле было тогда невозможно.
Смерть князя Шарвашидзе стала для ее величества большим ударом.
Даже полгода спустя она скорбела по поводу смерти своего друга. Запись в ее дневнике от 26 сентября 1918 года: «Уже 6 месяцев со дня кончины дорогого, милого Шервашидзе! Все так же остро ощущаю эту страшную утрату… Отправились в церковь Ай-Тодор, а затем – панихида у могилы Шерв.».
Память о князе Мария Федоровна сохраняла до последнего дня своей жизни. 19 января 1919 года она писала: «…вернулась после обедни, продолжавшейся так долго, поскольку отслужили также панихиду по дорогому мне Шервашидзе, у которого сегодня день рождения».
Не забывала императрица и о сыне князя. Дмитрий Георгиевич Шарвашидзе (до 1917 года занимавший пост витебского вице-губернатора) должен был приехать в Крым, о чем Мария Федоровна записала 18 февраля 1919 года: «Долгорукий отправился в город, чтобы повидаться с молодым Шервашидзе, который, как ожидалось, должен был приехать из Одессы по пути в Новороссийск».
Однако сын Георгия Дмитриевича так и не появился. «Бог весть, где он теперь находится!» – переживала Мария Федоровна.
Судьба Шарвашидзе-младшего оказалась трагичной. Он отказался от эмиграции и вместе с семьей был выслан в Сибирь, где погиб в 1937 году.
Приложение № 3
Она владела великой силой – пленять окружающих красотой и одаривать вдохновением. Благодаря этому и вошла в историю Мери Шарвашидзе.
Где еще, как не в высшем круге Петербурга, могла оказаться дочь члена Государственной Думы генерала Прокофия Шарвашидзе? Тем более что ее троюродный брат князь Георгий Шарвашидзе был управляющим делами двора вдовствующей императрицы Марии Федоровны.
Но успеху Мери в свете способствовали не только влиятельные родственники. О ее красоте говорили еще в Кутаиси, где она жила до замужества. А в Петербурге она и вовсе стала настоящей легендой. Популярный в десятые годы прошлого века журнал «Столица и усадьба» поместил на своих страницах фотографию фрейлины императрицы Александры Федоровны княжны Шарвашидзе как знак того, что жизнь в столице, несмотря на мировую войну, продолжается.
Однажды княжна Александра Николаевна, герцогиня Лейхтенбергская, правнучка императора Николая Первого, увидев Мери во дворце в Петербурге, не удержалась от восторга: «Я бы с закрытыми глазами вышла замуж за грузина, который хотя бы немного был похож на вас».
Мери тут же ответила: «А я вас познакомлю с грузином, который еще красивее меня». И привела своего знакомого князя Левона Меликишвили, который в этот вечер нес службу в императорских покоях. Тот действительно был очень красив. Герцогиня вышла за него замуж, у них родился сын Теймураз.
Сама Мери Шарвашидзе тоже в октябре 1917-го вернулась в Грузию, которая до 1921 года сохраняла независимость. Тифлис тех лет оставался последней обителью свободы для художественной богемы окончательно погибнувшей Российской империи. Недаром грузинскую столицу сравнивали с Парижем.
Из занятого большевиками Крыма сюда перебрались художники Сергей Судейкин и Савелий Сорин, балетной труппой оперного театра руководил знаменитый партнер Анны Павловой Михаил Мордкин, последний свой концерт на территории бывшей императорской России дал Сергей Рахманинов. Все они потом из порта Батуми уедут в Константинополь.
Для Мери приезд в Грузию ознаменовался тем, что здесь она вышла замуж. Ее мужем стал бывший флигель-адъютант императора Николая Второго Георгий, Гигуша, как все его звали, Эристави. Он был прапра-внуком грузинского царя Ираклия Второго.
Пока Грузия оставалась свободной, художественная жизнь в ней била ключом. Савелий Сорин, написавший здесь несколько портретов грузинских красавиц, был восхищен Мери Шарвашидзе. Уже переехав во Францию, он говорил своим будущим моделям: «Почему вы так себя ведете? Воображаете себя Мери Шарвашидзе-Эристовой? Так знайте, что второй такой женщины не существует!» Портрет Мери после своей смерти Сорин завещал музею Грузии. Однако работа так понравилась его вдове, что та решила оставить портрет красавицы, украшавший ее дом в Монте-Карло, себе. А после смерти вдовы Савелия Сорина, согласно ее завещанию, портрет Мери перешел в собственность принцессы Монако Грейс Келли.
Сохранился и портрет Гигуши Эристави. В 20-х годах прошлого века его писала Тамара де Лемпика, которая была дружна с цветом парижской эмиграции.
Покинуть родину Мери с мужем, родственниками и друзьями пришлось в 1921 году. Первое время вынужденные эмигранты жили в Константинополе, а затем перебрались в Париж.
Там Мери тоже была окружена поклонниками. Не осталась она и без работы. Коко Шанель предложила ей стать моделью в ее Доме моды. Для того чтобы заработать на жизнь, Шарвашидзе пришлось забыть о своих принципах и согласиться.
«Иначе бы тетя Мери на подиум ни за что не вышла», – рассказала мне Татули Гвиниашвили, дочь княжны Дадиани, ближайшей подруги и родственницы Шарвашидзе.
Муж Мери Георгий умер в 1947 году. Замуж она больше так и не вышла, хотя претендентов на ее руку и сердце было предостаточно. Своих детей у Мери не было. В Париже она воспитывала детей сестры – Нануку и Константина. Нанука рано умерла. Говорили, что Мери после ее смерти отчаялась, целыми днями не хотела выходить из дома. Еще более сильным ударом для нее стала смерть любимого племянника Константина.