Так мы победили: у нас лишь один пал на поле боя, а у них все трое. Однако это оказалась не единственная наша потеря. Рана младшего брата тоже оказалась смертельной. Он сначала сопротивлялся силой своей молодости, и я даже был удивлен, когда он вдруг испустил дух у меня прямо на руках. Никогда мне не было так грустно. Я видел себя причиной смерти этих двух многообещающих мальчишек, которых я сам, если можно так выразиться, привел на бойню. Можно себе представить, что почувствовала моя мачеха при этом известии. И мне нечего было ей ответить. Я мог бы многое сказать в свое оправдание, но мне показалось, что лучше будет дать высказаться другим. Тем более что помимо этого несчастья, которое само по себе было немалым, было и еще одно, не дававшее мне покоя ни днем ни ночью.
Хотя господин кардинал и был главной причиной нашего боя, дуэли были запрещены, и он не желал меня больше видеть, словно я был каким-то убийцей. Мне пришлось спрятаться, и мне рассказали, что меня повсюду ищут, чтобы передать в руки правосудия, и этим уже занимается господин генеральный прокурор. Ля Удиньер, остававшийся моим другом, первым предупредил меня об этом и сообщил, что господин кардинал так взбешен, что он даже не решился замолвить обо мне слово. Я тоже не стал его ни о чем просить, опасаясь, что Его Преосвященство догадается, что он виделся со мной. Мне подумалось, что полезнее будет, если он будет делать вид, что ничего обо мне не знает, а сам постарается проследить за обстановкой. Так продолжалось почти три месяца, что весьма долго для человека, вынужденного прятаться. При этом если у меня и были враги или, лучше сказать, завистники, то они не теряли зря времени, и невозможно даже представить, сколько всяких сказок они успели понарассказать обо мне господину кардиналу.
Граф де Молеврье из Нормандии оказался из их числа, хотя я почитал его своим другом и даже дал ему повод считать меня таковым. Благодаря мне, например, он получил младший офицерский чин в гвардии, в котором ему сначала отказали. Потом я представил его господину графу д'Аркуру, чтобы он мог пойти вместе с ним в армию, и могу утверждать, что лишь моя протекция помогла ему. Это был благородный человек из дворянства мантии[25], каких тысячи в провинции. Но к моменту, когда я попал в опалу, он уже превратился в моего смертельного врага. Действительно, мне из многих источников доносили, что он плохо говорил обо мне господину кардиналу. Я был в ярости и только и мечтал о том, чтобы выпутаться из своих проблем, связанных с дуэлью, и восстановить справедливость.
Ля Удиньер был одним из тех, кто рассказывал мне обо всем, и вот однажды он пришел ко мне и сказал, что мне не следует быть злопамятным, так как господин кардинал и без меня наказал этого нормандца. Я захотел узнать, что случилось, и Ля Удиньер поведал мне следующее: когда граф в очередной раз пришел к Его Преосвященству, чтобы наговорить на меня, кардинал вдруг заявил, что это подло — так отзываться об отсутствующих, что он меня знает значительно дольше, чем его, что я никогда не клеветал на людей, что я отважный человек, а не какой-то там фанфарон и что моя опала, возможно, не будет вечной. Я не мог поверить в такой поворот, однако я увидел в нем самое доброе предзнаменование. После этого мне оставалось лишь набраться терпения, а оно, как известно, лучшее лекарство.
Потом прошел еще месяц, но ничего не поменялось. Мне уже начало все это надоедать, и я стал подумывать, что ошибся в своих прогнозах, но тут Ля Удиньер прибыл от господина кардинала и сказал мне от его имени, чтобы я ничего не боялся и позволил бросить себя в тюрьму. Он также сказал, что кардинал проинформирован о моем положении и что он по-прежнему считает меня своим другом.
Не стану говорить, насколько меня обрадовали подобные слова. В ответ я попросил Ля Удиньера передать Его Преосвященству, что я несказанно признателен ему за его доброту. Как бы то ни было, в тот же день я оказался в тюрьме, не имея никаких других гарантий, кроме слов господина кардинала. Те, кто знал, что я сделал, и не ведал того, что сказал мне господин кардинал, подумали, что я совсем потерял рассудок, и страшно жалели меня. Другие, из числа тех, кто не желал мне добра, в частности граф де Молеврье, воспользовались этим, чтобы усилить клевету против меня, но, так как я, как отметил господин кардинал, никогда в жизни не делал никому зла, их было не так много.
Самым опасным из них оказался граф, он был женат на родственнице президента де Байёля, и он старался сделать все, чтобы меня погубить. Если бы этот высокопоставленный господин относился ко мне столь же враждебно, я бы очень рисковал. Но я продолжал верить в лучшее, и дело, в конце концов, было представлено так, что люди, которых мы убили, поджидали меня с братьями в Булонском лесу, когда мы шли из Версаля, что мы вынуждены были защищаться и шпаги вынули лишь по необходимости. Было приведено еще немало деталей подобного же рода, нашлись даже «свидетели» из числа людей, которых я даже не знал, и мое оправдание оказалось делом недолгим и нетрудным. Я не знал точно, кто и как позаботился обо мне, но мне думалось, что это было делом рук господина кардинала. Я и мысли не мог допустить, что человек, настолько добрый ко мне, оставил бы меня столь надолго в беде; к тому же это именно он предупредил меня, чтобы я ничего не боялся.
Выйдя из тюрьмы, я бросился к ногам Его Преосвященства и заявил, что готов вновь повторить все то, что произошло со мной, готов даже сложить голову на эшафоте, но я никогда никому не позволю плохо отзываться о нем.
— Послушайте, — сказал он, поднимая меня, — это я вас вытянул из этой передряги, и пусть этого никто не знает, но если я и послал за генеральным прокурором, чтобы он возбудил против вас дело, так это лишь для того, чтобы вас спасти. Я вас даже не предупреждаю, что я заинтересован в том, чтобы никто об этом так ничего и не узнал. Только что практически за то же самое казнили графа де Бутвиля и графа де Шапелля, а первый из них был родственником первого принца крови, и оба они были связаны с первыми семействами королевства.
Эти слова вернули меня в то же состояние, из которого он меня только что вывел, и я снова бросился на колени и обхватил руками его колени.
— Монсеньор, — сказал я, — когда же мне предоставится такое счастье — умереть за такого замечательного хозяина? Когда же мне будет разрешено драться с теми, кто объявляет себя его врагом?
Ему понравился мой порыв, и он позволил мне высказать еще очень много подобных слов.
То, что он мне сказал по поводу графа де Бутвиля и графа де Шапеля, было чистой правдой. Граф де Бутвиль[26] был отцом нынешнего герцога Люксембургского, родственником принца де Конде или, что точнее, его супруги, но эта честь стоила ему слишком дорого. Нужно сказать, что герцог Энгиенский, его старший сын, женился на мадемуазель де Брезе, племяннице кардинала, и его отец был вынужден пойти на этот брак, чтобы обеспечить себе жизнь или, как минимум, свободу. Его сын рассматривал этот брак как цепи, которые на него навесили, он презирал свою жену и упрекал ее в тысячах разных вещей. С ее рождением все было нормально, и она, без сомнения, происходила из старинного семейства. Тем не менее герцог Энгиенский обратился к специалисту в области генеалогии, чтобы узнать детали, и тот сообщил ему, правда то или нет, что семейство де Майе, из которого она была родом, имело в основе незаконнорожденного ребенка от архиепископа Турского. Для герцога этого оказалось достаточно, чтобы не только унизить свою жену, но еще и посмеяться над кардиналом. А так как ничего не могло произойти, чтобы кардиналу об этом тут же не доложили, он так рассердился, что только и ждал с тех пор предлога, чтобы отомстить. Предлог очень скоро представился, де Бутвиль, вопреки запрету, участвовал в дуэли, и он был схвачен до того, как успел скрыться в Лотарингии. Граф де Шапель, который участвовал в дуэли вместе с ним, также был арестован, и они оба были переданы в руки палача, причем кардинал сделал вид, что все решило справедливое правосудие, но на самом деле это он отомстил из своих личных интересов.
После моего помилования господин кардинал, который стал любить меня больше, чем обычно, дал мне множество знаков отличия и даже спросил, нет ли у меня еще брата, которого я хотел бы устроить на службу. Я ответил, что у меня есть два брата, что один из них владеет последним аббатством, которое господин кардинал был так добр мне подарить, но второго я не хочу вмешивать в наши дела, так как я уже имел несчастье быть обвиненным в смерти троих моих братьев и не хочу больше подставляться под подобные упреки.
Я также сказал, что у меня есть сестра, которая вроде бы достаточно красива, что я хотел бы выдать ее замуж за одного из моих друзей — дворянина из Бретани, но для этого мне нужен положительный ответ моего отца и моей мачехи. Кардинал слушал все это с доброй улыбкой. При этом я знал, что моя мачеха не перестает упрекать меня в том, что я дал все одному из своих братьев, а другому — ничего, и я просто обязан что-то сделать для несчастного. Я решил дать ей возможность высказаться, ожидая ответа по поводу моей сестры, а тем временем уже прошло три месяца, как мне его не давали. Наконец, мой отец приехал в Париж по судебным делам и письменно сообщил мне о месте своего жительства. Я тут же пришел к нему и после дежурных приветствий спросил, почему от него так долго не было ответа.
— Из-за ее матери, — ответил мне он, — которая думает, что вы хотите ее обмануть.
— Но, месье, — спросил я, — неужели вы верите в подобное?
— Бог мой, — сказал он, — я не знаю, что и сказать. Когда речь идет о согласии между женщиной, которую любишь, и сыном, перед которым имеешь обязательства, всегда чувствуешь себя в таком затруднительном положении.
— У вас нет обязательств передо мной, месье, — сказал я, — но мне кажется, что вы могли бы хотя бы отдать мне должное.