Тем временем, проведя большую часть жизни среди сильных мира сего, я жил словно всеми забытый, и если бы не моя небольшая рента, мне было бы совсем худо. Мой отец был еще жив, но на моей жизни это никак не отражалось. Мне даже казалось, что он спокойно позволил бы мне умереть от голода, не дав мне и стакана воды. Когда я думал об этом, мне становилось нехорошо, но, слава Богу, я не был совсем нищим и принимал все это с терпением, тем более что в этом не было моей вины.
Был уже конец 1663 года, и вдруг я получил письмо от нашего кюре, в котором он просил меня срочно приехать, чтобы успеть еще повидать отца перед смертью. Меня ничего не задерживало, я тут же отправился в путь, и через шесть часов я уже был дома. Отец был удивлен, увидев меня, и сказал, что и сам хотел послать за мной, что его преклонный возраст не позволяет ему надеяться выздороветь, что он хотел бы распорядиться своим наследством, но при этом очень не хотел бы судебных разбирательств между родственниками. Он выразил надежду, что я смогу наладить отношения с его женой и с моими братьями, а потом заявил, что хочет поделить все наследство на равные части, но основное отдать жене, так как она заслужила это и привнесла в его жизнь так много хорошего. Я ничего не ответил на эти несправедливые слова, ибо этим отец лишал меня состояния моей матери, а оно было весьма значительным, не говоря уж о том, что я был старшим из его сыновей. Он же счел мое молчание за согласие с его волей и велел послать за нотариусом.
Состояние отца заставляло меня страдать, и я не стал возражать, надеясь, что он все же поймет несправедливость своего решения. Но когда пришел нотариус, я увидел, что он собирается начать диктовать ему свою волю, и тогда я попросил его подождать, пока мы не обсудим кое-какие детали. Я попросил отца вспомнить, что я его сын, как и другие, но они всегда пользовались гостеприимством в его доме, а я всегда был этого лишен. Я сказал, что его старший сын от второго брака и так имеет достаточно имущества, что сам может помогать своим братьям, что я устроил замужество сестре, которая, благодаря этому, стала вполне обеспеченной женщиной и ни в чем теперь не нуждается. Я попросил отца исключить их из наследства, предложив дать моей мачехе большую пенсию. То же самое я предложил дать и моему младшему брату, если его старший брат откажется ему помогать. Но относительно всего остального я попросил его еще раз подумать, как поступить.
Мое предложение было честным, и речь в нем не шла о том, чтобы обобрать всех остальных. Но мой отец был так влюблен в мою мачеху и в своих детей от нее, что если бы он мог встать и избить меня, я не сомневаюсь, что он так бы и поступил. Он сказал, что видит еще одно доказательство того, что ему всегда обо мне говорили, что я хочу ускорить его смерть, что в его предложении и так содержится множество преимуществ для меня, но он скорее вообще лишит меня всего, чем позволит рассорить семью. К этому он добавил, что не удивляется теперь, почему я все время имел проблемы со своими хозяевами, что любой другой на моем месте уже сам сделал бы себе состояние, но Бог обошелся со мной именно так, как я того заслуживаю, а посему я должен убраться и оставить его в покое.
Уверяю вас, что я и сам в этот момент предпочел бы оказаться где-нибудь далеко-далеко. Я попытался успокоить отца, постарался убедить его, что не прошу ничего, кроме справедливости. Я сказал, что мне не хотелось бы, чтобы все было решено в пользу одной моей мачехи и ее детей, что я нуждаюсь не меньше остальных, потому что уже шли разговоры о том, что Лионский банк будет упразднен и я могу лишиться своей ренты, а мой брат-аббат уже стал богаче нас всех, вместе взятых, и при этом я ни разу не получил от него ни одного су, хотя он прекрасно знал, что я в этом порой очень даже нуждался.
Не знаю, то ли мои чувства заставили меня думать, что мое предложение было самым разумным из всех возможных, то ли это и вправду было так. Однако мой отец придерживался совершенно иной точки зрения, и он так и умер, настроенным против меня.
Я не чувствовал в этом своей вины, так что это не помешало мне подумать о своих делах и попытаться завладеть его имуществом. Нетрудно догадаться, что моя мачеха тут же начала сетовать на несправедливость всего происходящего, и это делала женщина, которая всегда обходилась со мной так жестоко. Я поступил, как поступал и раньше, то есть дал ей выговориться, а потом предложил ей тысячу экю ренты, но при условии, что она откажется от всех остальных своих претензий. По-моему, это был подарок, который я сделал ей вполне честно, так как она имела право рассчитывать лишь на свое личное имущество, но она твердо стояла на том, что я должен согласиться с решением моего отца.
Ее слова не произвели на меня никакого впечатления, но при этом я не сомневался, что мне будет объявлена настоящая война. Думая о том, как мне защитить свои права, я поговорил с адвокатами и прокурорами, которые посчитали, что я могу забрать все имущество, по крайней мере самую существенную его часть. Я не думал ни о чем другом, кроме как быстрее начать судебный процесс, тем более что я нашел в бумагах указание на то, что имущество моей мачехи было отделено брачным контрактом, что доказывало отсутствие ее прав, так как мой отец не мог нарушить этот контракт, официально не отменив его. Я рассказал ей об этом, думая, что это ее хоть немного образумит, но она ответила мне, что все равно пойдет до конца и что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я не понял тогда, что это могло означать, но небольшое беспокойство все же охватило меня.
Впрочем, эта загадка довольно быстро разрешилась. Чиновник, который занимался инвентаризацией имущества, нашел сумку с бумагами, показал мне ее, и я увидел следующие слова, написанные рукой моей мачехи: «Возмещение, сделанное из моих личных средств, которые мне должен мой муж, на имущество которого я имею первостепенное право». Это меня очень удивило, я достал бумаги из сумки и обнаружил там долговые контракты еще моего деда в пользу отдельных частных лиц. Самый крупный из них составлял пятьдесят тысяч экю, и это уже было совсем не смешно. Я ушел из дома совсем молодым и абсолютно не был в курсе семейных дел, а посему я ничего не мог сказать по этому поводу. Однако я сразу заподозрил в этом какое-то мошенничество, тем более что из бумаг следовало, что, когда мой отец умер, у него не оставалось и десяти франков. В самом деле, было обнаружено лишь восемь с половиной франков наличными деньгами (неплохой капитал для такой большой семьи), что свидетельствовало о том, что моя мачеха обо всем заранее позаботилась. Как бы то ни было, было совершенно невозможно, чтобы мой дед оставил столько долгов, и это притом, что две сестры отца были замужем, и каждой было дано по двадцать пять тысяч приданого. Короче говоря, мне стало очевидно, что мой отец не мог иметь таких долгов, что это были какие-то старые контракты, которые обновили путем тайных сделок с кредиторами, все из которых «случайно» оказались родственниками моей мачехи.
Я рассказал о своих подозрениях знающим людям, и они лишь подтвердили мои догадки. Адвокаты тоже были того же мнения, но они сказали, что перед тем, как начинать судебный процесс, я должен доказать фальшивость этих бумаг. Я обратился к нескольким честным людям из наших мест, которые были в курсе того, что происходило у нас в доме, и они уверили меня, что люди, с которыми сговорилась моя мачеха, никогда ни в чем не сознаются, так как получили за это неплохую компенсацию. Они сказали, что все мои попытки могут оказаться бесполезны, а процесс может затянуться очень надолго. Тогда я написал об этих фальшивых долговых претензиях и развесил объявления в церковных приходах тех, кого я подозревал в обмане, в надежде на то, что приближающееся Рождество заставит их серьезно задуматься о своих неблаговидных поступках.
Моя сестра в этих обстоятельствах показала себя с наилучшей стороны. Она нашла меня и сказала, что хотя это и может поссорить ее с матерью, но она готова свидетельствовать в мою пользу, доказывая, что у отца никогда не было ни су долгов, напротив, перед самой смертью он получил восемь тысяч франков наличными. Она сказала, что может подтвердить это, если мне это поможет, под присягой. Я поблагодарил ее за искренность, но ответил, что не хочу навлекать на нее ненависть ее матери, что мне вполне достаточно ее доброго отношения ко мне и совсем не нужны такие жертвы с ее стороны. Я пообещал ей, что лишь она будет моей наследницей, так как она единственный честный человек в нашей семье. Через пару дней она написала отказ от всего, что ей было положено от моей матери и что никогда не принадлежало моему отцу, отдав все это в мою пользу. Она и своего сына просила в случае своей смерти на это не претендовать. Эту бумагу она передала мне в руки, но я разорвал ее в ее присутствии, заявив, что мы всегда и так найдем общий язык между собой.
Наш процесс, который сначала начался у меня на родине, вскоре был перенесен в Париж. Это произошло по воле так называемого кредитора моей мачехи, который подумал, что ему так будет выгоднее. Я не противился этому, так как был уверен, что в столице у меня не меньше друзей, чем у него, и они не оставят меня одного в таком деле. И действительно, каждый предложил мне свои услуги, и я, ненавидя судебные дела больше всего на свете, с такой горячностью принялся за свой процесс, что не мог даже есть и пить. Моя мачеха потрепала мне немало нервов, но и я со своей стороны доставил ей много неприятностей. Однако заседатели оказались против меня, и все говорили мне, что я проиграю дело, если не смогу доказать несправедливость, которую хотели со мной совершить. Я поднял брачные контракты моих двух тетушек, желая доказать, что, давая им пятьдесят тысяч франков, мой отец наверняка должен был иметь гораздо больше, но адвокаты лишь посмеялись надо мной, когда я сказал, что это и есть мое доказательство.
Я, конечно, оказался в большом стеснении, услышав подобное, и даже подумал, что мне придется платить штраф, когда советник Большой палаты сказал мне, что, если я захочу жениться на его дочери, он сделает так, что я выиграю процесс. Я спросил у того, кто сделал мне это предложение, кто этот советник, на что он мне ответил, что ему запрещено это говорить, тем более что я не согласился, но как только я дам слово, меня познакомят с тестем и с самой девушкой. На это я заметил, что странно было бы обещать жениться, не зная на ком, что перед тем, как что-то сказать, я хотел бы знать, о ком идет речь, что такое предложение выглядит смешным или, если называть вещи своими именами, даже несерьезным, что мой возможный тесть предлагает сделку с правосудием, так как он фактически покупает его в обмен на мою свободу, что я предпочитаю остаться в полной нищете, чем покупать себе имущество таким позорным способом. Этот человек дал мне высказаться, не прерывая меня, потом пожал плечами и сказал, что простил бы подобное двадцатилетнему юнцу, но для почти пятидесятилетнего мужчины это непростительно, что речь идет об одном из самых уважаемых людей в Парламенте, что все дрожат перед ним, что если о нем и злословят, то лишь из зависти и от неумения повернуть дело так, как надо, что я проиграю процесс, так как я сам все делаю именно для этого, что меня приговорят к оплате судебных издержек, когда он узнает мой ответ, а он сам первый скажет, что я именно этого и заслуживаю.