Было настоящим удовольствием видеть приезд офицеров в Лотарингию, это были настоящие дворяне, но их принимали скорее за свинопасов, чем за тех, кем они были на самом деле. Многие из них были все в перьях, и они думали, как и я, что так они будут выглядеть моложе. Однако это было бы неважно, если бы они хорошо несли службу. Но они не умели подчиняться дисциплине, слушаться людей, которые стали их начальниками, людей, которые знали не больше их и совершали непростительные ошибки. Конечно, назначая начальников, старались найти людей, хотя бы знакомых со службой, но многие так давно ее покинули, что они либо вообще ничего не умели, либо все позабыли, и создавалось впечатление, что они вообще никогда не служили.
Герцог Лотарингский, старый и опытный полководец, имея дело с подобного рода людьми, не особенно церемонился. Однажды он напал на штаб маркиза де Сабле, предводителя дворянства Анжу, полностью его разграбил, а самого маркиза взял в плен. Если бы у де Сабле было хоть немного амбиций, это бы его очень расстроило, но он проводил все время в загулах, а в армию прибыл по необходимости. Действительно, он ничего в этом не понимал, а герцог де Сюлли, который был его кузеном, поручил ему кавалерийскую роту. При этом сам герцог был так же ничтожен в военном ремесле, как и маркиз. Я могу смело говорить об этом, не боясь быть обвиненным в злословии, так как все знают, что с ним произошло в Венгрии, где во время сражения при Сен-Готарде[101] он так напился, что не мог сесть на лошадь. Он так и остался спать в своей палатке, в то время как наши войска сражались с турками, что стало известно при дворе, и все стали относиться к нему с презрением. Что касается меня, то я готов был бы поверить, что это все было случайным стечением обстоятельств, что это на самом деле сильный и храбрый человек, но для этого он должен был сделать то, что сделал герцог де Виллеруа, который, опозорившись так однажды и увидев, что все над ним смеются, сделал все, чтобы погибнуть следующей зимой во Франш-Конте.
Возвращаясь же к маркизу де Сабле, скажу, что его отвезли в Страсбург, где герцог Лотарингский отдыхал со своей новой женой, которая была из семейства д'Апремон[102]. Это была очень красивая женщина, но у нее была небольшая оспа, но герцог все равно женился на ней из-за ее красоты. Он проиграл процесс против ее родственников, длившийся очень долго, из-за того, что он не взял предназначавшуюся ему женщину, а предпочел жениться на ее дочери. Маркиз де Сабле, увидев большую разницу в возрасте герцога и герцогини, задумал сыграть на неприязни между ними, решив, что сможет так утешиться в плену, если красавица ответит ему взаимностью. Трудно сказать, преуспел он в этом или нет. Я не могу судить об этом так, как те люди, которые в это время находились в Страсбурге, однако скажу, что он выглядел весьма довольным, но, имея дело с такими людьми, я добавлю, что часто рискуешь ошибиться, когда судишь только по внешним признакам. Как бы то ни было, это не бросило тень на старого герцога, а чтобы все успокоились, скажу, что маркиз де Сабле быстро вернулся во Францию, и он сам облегчил ему отъезд. Другой человек был бы благодарен за это, но де Сабле, едва получив свободу, все сразу обнародовал в Париже, где тут же нашлись желающие его утешить.
Что касается герцога Лотарингского, то, не имея больше никого, кто нарушал бы его отдых, он использовал время, в которое не нужно было воевать, на совершенно особые занятия. Он посещал самых низких буржуа и имел больше удовольствия от общения с ними, чем с людьми своего уровня. Я видел его, когда был в Брюсселе, он танцевал и пел на улицах, сделал большой подарок дочери одного адвоката, в которую был влюблен. Так как в Брюсселе было модно дарить короны из цветов, он преподнес ей такую корону, но еще украшенную бриллиантами. Из этого сделали вывод, что его сердце было тогда весьма серьезно затронуто.
У этой девушки была мать, которая не одобряла того, что она общается с человеком со шпагой, и он часто переодевался в гражданскую одежду, чтобы ее увидеть, и его девушка утверждала, что он был главным судьей из Нанси, а мать ей верила.
Такие переодевания были для герцога обычным делом, и никто особенно этому не удивлялся, но практиковалось и другое, от чего только он один получал удовольствие. Он поселился на улице старьевщиков, и я его видел однажды одетого в такую поношенную одежду, что его невозможно было узнать, и он делал вид, что он старьевщик. При этом он сидел на стуле, беседуя со своим соседом, как будто они старые друзья. Его действительно трудно было узнать, и даже один дворянин остановился и спросил у него, сколько стоит охотничья птица, сидевшая у него на привязи. Герцог сказал, что перед тем, как продавать, он хотел бы ее попробовать, и напустил ее на него, на что все охотно посмеялись бы, если бы знали, что перед ними сам герцог Лотарингский. Но так продолжалось недолго, и его раскрыли. Вдруг приехал герцог д'Аркор с несколькими офицерами, а несчастный дворянин, поняв свою ошибку, вскочил на лошадь, пока они приветствовали друг друга, но при этом унес с собой и птицу. Герцог Лотарингский, не любивший что-либо терять, побежал за ним, но у того было шесть ног против его двух, так что усилия оказались напрасны.
Возвращаясь к войне, скажу, что враги оказались такими сильными, что господин де Тюренн был вынужден отступить, и они встали на зимние квартиры за Рейном. Наши же войска были разбросаны по разным местам, имея приказ наблюдать за происходящим. Господин де Тюренн оставил в каждом месте опытных людей с тем, чтобы, если что случится, они могли бы справиться сами, чтобы ему не нужно было мчаться туда лично. К тому же невозможно было одновременно быть повсюду, и он предпочел остановиться около Филисбурга, где противник наиболее активно показывал свои намерения.
Лично я так устал за две кампании, что слег больным при штабе господина де Пиллуа, бригадира кавалерии. Я уже думал, что умру, но мне чудом удалось выздороветь. На меня уже почти махнули рукой, но тут один офицер противника, взятый в плен и сидевший в заключении неподалеку от моего жилья, сказал, что поможет мне выздороветь, если у меня есть чем оплатить за него выкуп. Это была такая маленькая сумма, что я даже не стал с ним торговаться. Он сделал мне что-то типа бульона из водки, сахара, перца и какого-то порошка из своей табакерки, и через восемь дней я уже способен был вставать и даже садиться на лошадь. Я был готов ехать к господину де Тюренну, который часто писал мне, осведомляясь о моем здоровье, но господин де Пиллуа не позволил мне это сделать, сказав, что я еще не до конца выздоровел.
Таким образом, пока я остался у него и за это время успел оказать ему одну услугу, которая, без излишней скромности, сделала мне отличную репутацию. Дело в том, что враги осаждали небольшой город Хомбург, а так как он вынужден был обороняться, для подмоги были собраны войска, находившиеся поблизости. Набралось всего две с половиной тысячи человек, хотя все думали, что их будет не менее семи-восьми тысяч. Был собран военный совет, и каждый на нем сказал, что в таких условиях ничего невозможно сделать, не подвергая наши войска большой опасности. В этот момент я взял слово и заявил, что хитрость порой бывает важнее силы, а потом я предложил вариант, принесший такой успех, который я и сам не мог ожидать.
Я предложил отправить человека с письмом к губернатору Хомбурга, в котором говорилось бы, что удалось собрать десять тысяч человек и господин де Пиллуа идет с ними на выручку осажденному гарнизону, что он будет завтра к двум часам дня и надо лишь продержаться до этого времени, чтобы посмотреть, как враг будет разбит. Это было всего лишь письмо, но его нужно было передать не губернатору, а сделать так, чтобы оно попало в руки того, кто командовал осадой. При этом человек, который понесет письмо, ничего не должен был знать о моем замысле. Поэтому, хорошо все продумав, я сказал господину де Пиллуа, чтобы он послал за самым богатым человеком в округе. Этому человеку сказали, что если он не доставит письмо, то ему не только сожгут дом, но и самого повесят. Господин де Пиллуа подтвердил, что пройти через позиции противника будет очень трудно, но это обязательно нужно сделать или погибнуть. Одновременно с этим я пообещал хозяину своего дома, который в душе был французом, щедрое вознаграждение, если он сделает следующее: он должен был пойти вперед, дождаться гонца на дороге, сказать, что им по пути, и пойти вместе с ним.
Так и произошло. Они встретились, и тот, кто нес письмо, рассказал о своем задании, о том, что он в любом случае погибнет, так как его примут за шпиона, и этого невозможно избежать, а не выполнить задание он не может, так как в руках господина де Пиллуа остались его жена и дети, и он грозит поджогом дома и смертной казнью. Он сказал также, что все попытки бесполезны, что он обречен и полностью отдает себя на усмотрение Господа, не имея ни малейшего выбора.
Подготовленный хозяин моего дома «вошел в его положение» и стал обвинять господина де Пиллуа в жестокости. Однако потом он сказал гонцу, что, если бы он был на его месте, он пошел бы к тому, кто командует осадой и все рассказал бы ему про угрозы и про письмо. Далее все просто — ему либо позволят его доставить, либо не позволят, но в любом случае его жизнь окажется в безопасности, а заодно и жизни жены и детей, так как господин де Пиллуа подумает, что его схватили при выполнении его задания, а враги ему ничего не сделают, увидев, что он сдался им добровольно. Гонец нашел этот совет великолепным выходом из положения и принялся благодарить за него. Потом хозяин моего дома оставил его и пошел другой дорогой, а сам вернулся назад к господину де Пиллуа, который двигался к Хомбургу со своими двумя с половиной тысячами солдат. Он обо всем доложил ему, и мы стали ждать, поверят ли враги, получив письмо, в его содержание, тем более что гонцу дополнительно и на словах подтвердили, что к осажденным идет очень мощное подкрепление. К счастью, все так и получилось, и противник, не дожидаясь нашего подхода, отступил.