Кирилл потрепал белобрысого по голове. Потом зачем-то порывисто приобнял. Получилось, как и все у Кирилла, – неуклюже. Они зашли в класс вместе.
Вскоре с перемены вернулись все остальные. Учитель долго не мог начать урок. Один из хулиганов традиционно утащил тряпку и передал ее дальше по партам. Кириллу обязательно нужно было вернуть эту дурацкую тряпку: на доске громоздились древние письмена предыдущего урока. Он путешествовал вслед за клочком ткани по кабинету, пытаясь его перехватить, но постоянно опаздывал. И тут тряпка оказалась у белобрысого.
Несколько секунд Кирилл стоял напротив белобрысого. Класс затих и напряженно следил за ними. Кирилл протянул руку.
Белобрысый посмотрел на учителя. Потом на учеников. И швырнул тряпку дальше своим соседям сзади.
Вокруг снова поднялся гвалт. Тряпка пошла на второй круг.
Никто никогда не слышал от Кирилла дурных слов. И в тот раз их никто не услышал. Никто, кроме белобрысого. Тихо, так, чтобы мог расслышать только автор рассказа «Ежиная нора», Кирилл вполголоса сказал:
«Дерьмо».
И пошел к своему стулу. Его плечи стали острыми настолько, что грозили порвать пиджак…
Я специально рассказываю эту историю от третьего лица. Уже много лет. Чтобы не потерять ни одной детали. Чтобы припомнить все в точности.
На самом деле белобрысый – это я. И история эта – про меня.
И уже много лет я рассказываю ее себе, чтобы не забывать про то, как однажды я был дерьмом.
Дьявол – это не эпическое чудовище из фильмов ужасов. И уж точно это не романтический Воланд.
Дьявол – это человечек в клетчатых панталонах, как у Достоевского.
Незаметная моль, которая садится на нашу ладонь под видом бабочки.
Никакого грома и разверзшихся небес: моль тихонько взмахивает серыми крыльями, и тотчас становится неуютно, будто по душе проползла змея.
И вот к твоему начищенному ботинку уже прилипло дерьмо.
Ничего страшного, мелочь, но ты знаешь, что оно там, на подошве.
И ни в один приличный дом не войти.
35. Сон в руку
До сих пор вспоминаю период полового созревания с ужасом. Какая-то полярная Вальпургиева ночь.
Радует, что пострадали все. Среди людей нет ни одной бабочки, которой удалось избежать этого липкого кокона.
Самый характерный случай произошел с моим школьным приятелем боксером Юлькой. Однажды в седьмом классе школы мы с Юлькой стояли на перемене. Так просто стояли, бесцельно, как обычно на перемене в школе, ругались матом, беседовали. К нам подошла Сидорова.
И как только Сидорова подошла к нам, Юлька моментально из нормального человека превратился в ненормального.
Он принялся утробно гоготать. Гортанно охать. Издавал прочие неопознанные звуки разными частями тела. Три раза покраснел, два раза побледнел. За секунду сгрыз два ногтя. Начал пятиться, приседать и подпрыгивать на месте одновременно.
«Ты чего, дебил», – нежно поинтересовалась Сидорова.
Она явно шла к нам спросить про что-то другое, но пришлось про это.
«Ы-ы-ы», – ответил Юлька.
«Да ну вас», – устало сказала Сидорова и пошла дальше.
«Это чего было?» – спросил я приятеля.
«Понимаешь, – начал свой былинный рассказ Юлька, – Сидорова мне вчера приснилась. Голая».
«Ого, – сказал я, – и как Сидорова голая?»
Это был, конечно, самый важный вопрос. Настолько же важный, насколько и логичный.
«Да голая была не Сидорова. А Ким Бейсингер. То есть голова – от Сидоровой, а голое тело – от Ким Бейсингер. Мы вчера с пацанами в видеосалон ходили на „Девять с половиной недель“. Вот у меня и наложилось одно на другое».
«И чего? Приснилась и приснилась…» – удивился я.
«Ага! Конечно! Сидорова же в этом сне ползла ко мне по полу, как Ким Бейсингер в фильме. Я когда сейчас увидел, как она к нам идет, сразу все опять представил».
Я мечтательно закатил глаза. Голая Ким Бейсингер с головой от Сидоровой, ползущая к нам, очевидно, должна была вызвать эротические ассоциации. Но мне стало страшно.
Потом, во взрослой жизни, я часто утешал знакомых девушек этой историей, резюмируя:
«Если кто-то из ваших знакомых мужчин при виде вас вдруг начинает вести себя странно, не переживайте. Просто накануне вы ему приснились».
36. Миниюбкина. Начало
В советской школе было много странного.
Например, фестиваль союзных республик. В нашей школе такой проводили.
В рамках этих мистерий каждый класс представлял одну из пятнадцати республик. Национальный костюм, блюда, история.
Мне особенно запомнился один такой фестиваль.
Наш класс изображал, кажется, Эстонию. Про еду, обычаи и прочее деталей в моей памяти не сохранилось. А вот национальные наряды до сих пор стоят перед глазами. Наши девочки пришли в мини-юбках. Не знаю, что их торкнуло. Может, они так трактовали вольный дух Прибалтики, близость к Западу. А это был уже восьмой класс, на секундочку. И девочки у нас уродились на славу, лошадка к лошадке, как на подбор. Это мы, мелкопородистые самцы, в те годы были еще пони.
Мне в то время нравилась одноклассница. Так, ничего серьезного, в режиме легкой простуды, навылет, кость не задета. Ну, пару раз проводил до дома. Ну, дал списать на литературе. Даже на прелюдию не тянет.
Голые ноги моей симпатии на том празднике были самыми голыми. Она и без этой злосчастной Эстонии считалась самой ногастой девочкой в школе. Ее за это так и прозвали – «Миниюбкина».
Фестиваль пятнадцати союзных республик в тот день удался на славу: Эстония подралась с Киргизией.
Моя Миниюбкина и девочка из другого класса, представлявшего Киргизию, тоже, кстати, ничего себе, сцепились из-за батона хлеба. Буквально. Всем участникам в конце мероприятия начали раздавать оставшиеся национальные блюда с собой по домам (хлеб – это же национальное киргизское блюдо, общеизвестный факт), и красотки не поделили этот батон.
Они немилосердно трепали друг друга за волосы, катаясь по полу. В мини-юбках. Бодро так, не по-эстонски. Физрук с трудовиком честно пытались их растащить.
Мальчишки все как один столпились вокруг: стоим, не дышим.
Ко мне тихо, со спины, подошла наша классная руководительница. Она, добрая душа, решила воспользоваться моментом для спасения хорошего мальчика от плохой девочки и с этой целью прошептала мне на ухо:
«Вот видишь, Батлук, срам-то какой, а ты с ней дружишь».
Я стоял, охал, поддакивал и осуждающе качал головой, приговаривая:
«Да, Надежда Васильевна, ужас, ужас».
А сам уже влюблен в нее до смерти и хочу лишь одного – чтобы эта драка никогда не закончилась.
37. Диссидент
В школе я был очень влюбчив. Мог влюбиться в фонарный столб.
Одно время я сходил с ума по девочке старше себя. Никаких деталей ее светлого образа на подкорке не сохранилось. Помню только ее школьную юбку, короче обычной, и сверкающие коленки.
Это была страсть с марксистско-ленинским уклоном. Она занимала какой-то ответственный пост в пионерской организации нашей школы. Мы вместе с ней состояли в совете дружины. Я провожал ее домой после заседаний. Теперь, с высоты возраста, я понимаю, что тогда во мне булькал странный коктейль из чувств. Такой романтический ерш, водка с пивом. В этой пионерской диве я любил не просто девочку, но и Ленина, партию, красное знамя, последний съезд, БАМ и текущую пятилетку. Она казалась мне почти такой же прекрасной, как Крупская. Я мечтал пригласить ее в Мавзолей и там признаться ей в любви. Может, и хорошо, что не срослось, а то бы Ильич точно поднялся на это посмотреть.
Нашу, ну ладно, мою, мою любовь ждал драматичный финал. На очередном заседании совета дружины обсуждалось отчисление из школы хулигана. Все проголосовали за, а я один против. Я, вообще, нормально относился к хулиганам. Давал им списывать. Ну, и они неплохо ко мне относились, били гораздо реже других отличников. Что-то нашло на меня в тот момент, когда я увидел лес рук вокруг. Я испугался заблудиться в нем навсегда.
После того заседания моя любовь демонстративно прошла мимо меня под ручку с другим мальчиком, который проголосовал «за».
Если бы я знал, что принципиальность так дорого стоит, я, конечно, поднял бы руку. Хрен с ним, с диссидентством, на что только не пойдешь ради сверкающих коленок.
38. Пионерский Шаолинь
Сейчас вокруг снова спорят о захоронении Ленина.
А мне кажется, главное – похоронить Ленина в самом себе, а все остальное уже не так важно.
Я похоронил в себе Ленина в восьмом классе средней советской школы.
В школе я сделал головокружительную партийную карьеру.
Я начинал цветоводом. Это не тот, кто водит цветы на прогулку. У нас была не такая школа. Я следил за цветами в классе. Поливал их, окучивал, рыхлил. Защищал. Да, приходилось защищать. Одноклассник постоянно поедал мои цветы. Он сидел у окна, на котором стояли горшки, и жрал герань. Видимо, в его детском организме не хватало каких-то микроэлементов. Кстати, тот одноклассник потом пошел работать в прокуратуру. Не знаю, как это связано. Надеюсь, что никак.
Затем я поступательно восходил на партийный олимп звеньевым, старостой, председателем совета отряда и, наконец, дослужился до члена совета дружины. В те времена русский язык был менее многозначным, и «член совета дружины» звучало гордо.
Казалось бы, после члена дальше было некуда, только Брежнев. Но я сумел подняться еще выше.
Как отличник, председатель и член, я был выдвинут в знаменосцы всея школы.
Мне поручили носить наше знамя. На знамени изображался Ленин и прочие бородатые харизматки того времени. Фактически я нес на руках самого Ильича – это было невероятно почетно.
Я носил знамя школы на торжественных линейках и прочих аналогичных сборищах советской поры, на школьном дворе снаружи и в актовом зале внутри.
«Вынос знамени» представлял собой строго регламентированную театрализованную постановку.