Одна из главных моих отличительных черт — стремление любой ценой произвести впечатление на окружающих: пробудить в них восхищение, сострадание, ужас или любого рода заинтересованность. Полагаю, что причиной тому — моё несчастливое детство.
Короче говоря, когда стрелки часов приблизились к двенадцати, я залез на скалу, обратил взор к луне, произвёл несколько магических жестов и издал вой, леденящий душу и пробирающий до мозга костей. Другими словами, я вызвал привидение.
Колонисты замерли, зачарованные, взволнованные и полные предвкушений, и лишь в бездонно-ясном, придирчивом взгляде Юксаре сквозило лёгкое недоверие. Я и по сей день чувствую глубокое удовлетворение от того, что смог поразить самого Юксаре. Ибо привидение явилось. Оно пришло, прозрачное и не отбрасывающее тени, и тут же завело свою историю о забытых костях и ду́хах лощины.
Шуссель заорал и спрятал голову в песок. Мюмлина же дочь, недолго думая, подошла ближе, протянула руку и сказала:
— Здравствуйте! Приятно познакомиться с настоящим привидением. Хотите супа?
Никогда не знаешь, что выкинут эти мюмлы!
Разумеется, моё привидение оскорбилось. Оно потеряло всякое самообладание, съёжилось и сморщилось. И когда оно, бедненькое, исчезло, поднявшись в воздух тонкой струйкой дыма, Юксаре расхохотался, и привидение, конечно, это услышало. Короче, ночь была испорчена.
Но колонисты дорого заплатили за своё непростительное легкомыслие. Неделя, которая последовала за этим происшествием, была просто неописуемой. По ночам мы не могли сомкнуть глаз. Привидение откопало где-то железную цепь и гремело ею до четырёх утра. Мы слышали уханье сов, вой гиен, шарканье ног и стук в дверь, мебель прыгала по комнатам и разваливалась на части.
Колонисты возроптали.
— Прогони ты его, — сказал Юксаре. — Мы спать хотим!
— Это невозможно, — серьёзно ответил я. — Вызвав привидение, от него уже не избавишься.
— Шуссель плачет, — укоризненно заметил Юксаре. — Привидение нарисовало на его банке череп и написало «ЯД». Теперь он никогда не сможет пить кофе.
— Глупость какая, — сказал я.
— Да, а Фредриксон сердится! — продолжал Юксаре. — Твоё привидение накалякало угрозы на «Морзком оркесторе» и ворует стальные пружины!
— Ах так! — возмущённо воскликнул я. — Тогда мы положим конец этому безобразию! И немедленно!
Я быстро сочинил записку и повесил её на дверь своего дома. В записке говорилось:
Достопочтенное привидение!
По непредвиденным обстоятельствам в следующую пятницу перед заходом солнца состоится общее собрание привидений. Любые жалобы будут приняты к рассмотрению.
Королевская вольная колония.
P. S. Вход с цепями запрещён.
Я долго думал, что выбрать — «королевская» или «вольная». В конце концов я решил написать и то и другое. Получилась эдакая изящная золотая середина.
Ответ привидения был выведен красной краской по пергаменту (пергаментом послужил старый плащ Фредриксона, прибитый к моей двери Мюмлиным хлебным ножом).
Близится роковой час, — писало моё дорогое привидение. — В пятницу, но не на закате, а в Полночь, когда пустошь огласит одинокий вой Пса Смерти! Жалкие суетные букашки, спрячьте ваши головы в землю, которая содрогнётся от тяжёлых шагов Незримого, ибо ваша Судьба начертана кровью на стенах Склепа!
Захочу — всё равно притащу цепи!
— Так-так, — сказал Юксаре. — Похоже, «судьба» и «рок» — его любимые слова.
— Только не вздумай смеяться, — строго сказал я. — Всё это — результат твоего легкомыслия. Есть вещи, к которым следует относиться серьёзно!
Шусселя послали за Фредриксоном. Конечно, я мог сходить и сам, но я не забыл, как он тогда сказал мне: «Пока смотреть нельзя. Ещё не готово. Ты пришёл слишком рано. Я немного спешу». Да, так и сказал, любезным, но жутко отрешённым тоном.
Привидение явилось ровно в двенадцать, издав три пронзительных вопля.
— Я пришло! — сообщило оно своим неподражаемым голосом. — Трепещите, смертные, ибо ждёт вас возмездие забытых костей!
— Приветик, — сказал Юксаре. — Дались тебе эти кости! Кстати, чьи они? Почему бы тебе это не выяснить?
Я пнул Юксаре по лодыжке и вежливо сказал:
— Приветствую тебя, о призрак лощины! Как дела? Ужас обнажил свой жёлтый оскал, насмехаясь над этим заклятым берегом.
— Не смей мне подражать! — рассердилось привидение. — Так могу говорить только я, и больше никто!
— Слушай, — сказал Фредриксон. — Оставь нас в покое! Пугай других, а?
— Другие знают меня как облупленное, — грустно сказало привидение. — Даже дронт Эдвард, и тот уже не пугается.
— А вот мне страшно! — крикнул Шуссель. — Мне до сих пор очень страшно!
— Как любезно с твоей стороны, — сказало привидение и быстро добавило: — Одинокий караван скелетов воет в ледяном свете зелёной луны!
— Дорогое привидение, — ласково сказал Фредриксон, — кажется, у тебя немного расшатаны нервы. Давай так. Ты обещаешь пугать не нас и не здесь. А я обещаю научить тебя новым трюкам. Идёт?
— Фредриксон — настоящий мастер ужасов! — крикнула дочь Мюмлы. — Ты даже не представляешь, какие чудеса он вытворяет с фосфором и листовым железом! Дронт Эдвард насмерть перепугается!
— И Самодержец тоже, — добавил я.
Привидение недоверчиво посмотрело на Фредриксона.
— Хочешь собственную туманную сирену? — предложил Фредриксон. — Знаешь фокус с наканифоленной нитью?
— Нет. А как это? — с любопытством спросило привидение.
— Берёшь обычную нитку покрепче, — объяснил Фредриксон. — Не толще двадцатки. Натягиваешь у кого-нибудь под окном. И трёшь канифолью. Жуткие звуки.
— Клянусь демоническим оком — ты очень милый! — воскликнуло привидение и свернулось калачиком у ног Фредриксона. — А не мог бы ты ещё смастерить мне скелетик? Листовое железо, говоришь? Оно у меня есть. Как это делается?
Фредриксон до самого рассвета рассказывал про разные пугалки и чертил на песке, как они устроены. Эти детские забавы явно доставляли ему огромное удовольствие.
Утром он вернулся в Парк Сюрпризов, а мы приняли моё привидение в Королевскую вольную колонию, присвоив ему почётное звание Кошмар Острова Ужасов.
— Послушай, привидение, — сказал я. — Хочешь жить у меня? Я немного одинок. Я, конечно, не робкого десятка, но ночами иногда бывает жутковато…
— Клянусь всеми гончими ада… — начало привидение и оскорблённо побледнело. Потом успокоилось и сказало: — Почему бы и нет, очень мило с твоей стороны.
Я постелил ему в коробке из-под сахара, которую покрасил в чёрный цвет и для особого уюта нарисовал на ней черепушки со скрещёнными костями. На обеденной миске я написал «ЯД» (к превеликому удовольствию Шусселя).
— Уютненько, — сказало привидение. — А ничего, если ближе к полуночи я буду немного греметь? Привычка, сам понимаешь.
— Греми на здоровье, — разрешил я. — Но не дольше пяти минут, и смотри не сломай мой трамвайчик из пенки. Это очень ценная вещь.
— Ладно, пять минут, — согласилось привидение. — Но за ночь летнего солнцестояния не ручаюсь.
Глава седьмая,где я описываю, как нашим взорам горделиво предстал преображённый «Морзкой оркестор», как он совершил пробный спуск в пучину вод и какие приключения сопровождали это событие
вот пришла и так же быстро ушла пора летнего солнцестояния (когда, кстати говоря, у Мюмлы родилась ещё одна дочка, которую назвали Мю, что означает «меньше-не-бывает»), цветы распустились и стали яблоками или ещё чем-нибудь вкусным и были съедены, и меня, уж сам не знаю как, затянуло в опасную трясину повседневности, вплоть до того, что я посадил бархатные розы на капитанском мостике моей рубки и начал играть в пуговицы с Шусселем и Самодержцем.
Ничего не происходило. Привидение сидело в углу у печи и вязало тёплые воротнички и носки — самое успокоительное занятие для привидений с расшатанными нервами. Поначалу оно действительно очень ловко пугало подданных Самодержца и очень радовалось, но вскоре забросило это дело, заметив, что подданным нравится, когда их пугают.
Дочь Мюмлы врала всё отчаянней, и всякий раз ей удавалось меня провести. Однажды она выдумала, что дронт Эдвард случайно раздавил Самодержца! К сожалению, я всегда верю тому, что мне говорят, и поэтому очень обижаюсь, узнав, что меня провели или же повеселились за мой счёт. Если я сам кое-где преувеличиваю, то делаю это искренне!
Дронт Эдвард иногда навещал нас и по старой привычке бранился, стоя в прибрежных волнах. Юксаре бранился в ответ, а в остальное время только ел, спал, загорал, хохотал с Мюмлой и лазил по деревьям, и я ни разу не заставал его ни за какими другими занятиями. Поначалу он ещё лазил через каменные изгороди, но вскоре ему надоело, потому что выяснилось, что это не запрещено. Юксаре утверждал, что чрезвычайно доволен своей жизнью.
Иногда я видел, как мимо проплывают хаттифнаты, и потом до самого вечера предавался меланхолии.
Всё это время во мне росло беспокойство и подталкивало меня к тому, чтобы, так сказать, вырваться из опостылевшей благополучной и вялой жизни.
И вот наконец это свершилось.
У двери рубки собственной персоной стоял Фредриксон в капитанской фуражке. Только теперь на ней красовались два позолоченных крылышка!
Я сбежал по лестнице и закричал:
— Фредриксон! Привет! Ты заставил его полететь?
Фредриксон помахал ушами и кивнул.
— Ты кому-нибудь об этом рассказывал? — с колотящимся сердцем спросил я.
Он помотал головой. И в этот миг я снова стал искателем приключений, жажда жизни вернулась ко мне, я сделался взрослым, красивым и сильным! Подумать только, Фредриксон мне первому рассказал о том, что его изобретение готово! Самодержец и тот ещё об этом не знает.
— Скорей! Скорей! — кричал я. — Собираем вещи! Я раздам своё имущество — бархатные розы и дом! О Фредриксон, я лопаюсь от нетерпения и новых идей!