Вдруг раздался вопль, от которого волосы на затылке встали дыбом! А следом жуткий грохот! Волна захлестнула лес…
— На корабль! — крикнул Фредриксон.
Волна гналась за нами по пятам. Мы запрыгнули на борт, споткнувшись о Юксаре, который мирно спал на палубе, и едва успели втянуть свои хвосты, как всё судно накрыла белая шипящая пена. «Морзкой оркестор» встал на нос, треща и постанывая от ужаса.
В следующий миг гордый корабль поднялся из мха, всплыл и стремглав полетел через лес. Заработали лопасти, радостно закрутился винт: выходит, наши шестерёнки не подвели! Фредриксон крепкой лапой взялся за штурвал и повёл судно, лавируя между деревьями.
Это был ни с чем не сравнимый спуск на воду! На палубу сыпался дождь из цветов и листьев. Украшенный, словно к празднику, «Морзкой оркестор» торжествующе плюхнулся в реку. С бодрым плеском мы вырулили прямо в фарватер.
— Ищи ме́ли! — крикнул Фредриксон (он нарочно хотел сесть на мель, чтобы испытать шарниры).
Я не сводил глаз с реки, но не видел ничего, кроме красной банки, прыгавшей по волнам перед носом нашего корабля.
— Это что ещё за банка? — спросил я.
— Что-то она мне напоминает, — проговорил Юксаре. — Не удивлюсь, если в ней окажется некий Шуссель.
Я повернулся к Фредриксону:
— Ты забыл своего племянника!
— Вот тебе раз, — сказал Фредриксон.
Из банки высунулась мокрая красная голова Шусселя. Он размахивал лапами, стучал зубами и от возбуждения чуть было не задушил сам себя собственным шарфом.
Мы с Юксаре перегнулись через борт и выловили банку. Она была изрядно тяжёлая, краска на ней до сих пор не высохла.
— Не испачкайте палубу, — сказал Фредриксон, когда мы затаскивали банку на борт. — Как ты себя чувствуешь, дорогой племянник?
— Ох, и не спрашивай! — запричитал Шуссель. — Только я начал собираться, а тут волна… Всё кувырком! Где мой лучший оконный шпингалет, где мой ёршик для чистки трубок? Вещи, нервы — всё вперемешку… Ужас, да и только.
И Шуссель с некоторым удовлетворением начал раскладывать свою коллекцию по новой системе, в то время как «Морзкой оркестор» скользил дальше по реке, медленно перебирая колёсами. Я сел рядом с Фредриксоном и сказал:
— Надеюсь, мы больше не встретим дронта Эдварда. Как думаешь, он жутко на нас разозлился?
— А то, — отвечал Фредриксон.
Глава третья,в которой я рассказываю о своём первом подвиге — спасении утопающих — и о его волнительных последствиях, делюсь несколькими соображениями и описываю поведение клипдассов
ружелюбный зелёный лес кончился. Всё сделалось огромным, странным и незнакомым; по отвесным берегам бродили уродливые животные, которые мычали и фыркали нам вслед. Хорошо, что на «Морзком оркесторе» было два таких ответственных члена экипажа, как я и Фредриксон, — а то ведь Юксаре ни к чему не относился серьёзно, а интересы Шусселя не простирались дальше кофейной банки. Банку мы поставили на носу корабля, где она стала понемногу подсыхать на солнце. Самого Шусселя нам так и не удалось отчистить, и он навсегда приобрёл слегка розоватый тон.
Наш корабль медленно шлёпал вперёд, украшенный моей золочёной луковкой. Золотая краска, естественно, нашлась у Фредриксона — было бы странно, если бы в его хозяйстве на борту не оказалось такой важной вещи.
Обычно я сидел в рубке, глядя, как мимо проплывают берега со всевозможными странностями, и время от времени постукивая по барометру, или же ходил взад-вперёд по капитанскому мостику и думал.
Больше всего я думал о том, как потрясена была бы Хемулиха, увидев меня — искателя приключений и совладельца корабля. И поделом ей, честно говоря!
Однажды вечером мы вошли в глубокую пустынную бухту.
— Не нравится мне эта бухта, — сказал Юксаре. — У меня от неё Предчувствия.
— Предчувствия! — повторил Фредриксон тоном, который не поддаётся описанию. — Племянник! Бросай якорь.
— Сейчас, сию секунду! — крикнул Шуссель и выкинул за борт большую кастрюлю.
— Это был наш ужин? — уточнил я.
— О да, к несчастью! — воскликнул Шуссель. — Простите! В спешке так легко ошибиться! Я слишком разволновался… Но я угощу вас желе — вот бы только его найти…
Это происшествие очень точно характеризует шусселей.
Юксаре стоял на палубе, устремив горящий взор в сторону берега. Сумерки быстро опускались на гребни гор, которые катились к горизонту, подобно гладким одиноким волнам.
— Ну, как твои Предчувствия? — спросил я.
— Тихо! — сказал Юксаре. — Какие-то звуки…
Я навострил уши, но не разобрал ничего, кроме лёгкого шелеста ветра, долетевшего с суши, в снастях «Морзкого оркестора».
— Вроде ничего не слышно, — сказал я. — Давай зажжём керосиновую лампу.
— Я нашёл желе! — закричал Шуссель и выскочил из банки с миской в лапах.
В этот миг вечернюю тишину прорезал леденящий душу звук — жалобный, но таящий угрозу вой, от которого каждый волосок на загривке встал дыбом. Шуссель вскрикнул и выронил желе на палубу.
— Это Морра, — сказал Юксаре. — Поёт свою охотничью песню.
— Она умеет плавать? — спросил я.
— Никто не знает, — ответил Фредриксон.
Морра охотилась высоко в горах. Я никогда не слышал более пронзительного и одинокого звука. Он затихал и снова приближался, потом опять исчезал… Когда Морра замолкала, становилось ещё жутче. Я представлял себе, как в свете восходящей луны парит над землёй её тень.
На палубе похолодало.
— Смотрите! — крикнул Юксаре.
Кто-то выскочил на берег и заметался по мелководью.
— Будет съеден, — мрачно заметил Фредриксон.
— Но только не на глазах у муми-тролля! — с чувством воскликнул я. — Я спасу его!
— Не успеешь, — сказал Фредриксон.
Но я уже принял решение. Я вскочил на фальшборт и сказал:
— Могилы безымянных искателей приключений не украшают венками. Но поставьте в память обо мне хотя бы небольшой гранитный камень с изображением двух скорбящих хемулей!
А потом прыгнул в чёрную воду, поднырнул под кастрюлю Шусселя, которая сказала «бьонг!», выкинул из неё мясное рагу, сохраняя недюжинное хладнокровие, и стремительно поплыл к берегу, носом толкая кастрюлю перед собой.
— Мужайся! — крикнул я несчастному. — К тебе на помощь спешит муми-тролль! О, несправедливый мир, где моррам дозволено пожирать всех, кого заблагорассудится!
Наверху, на склоне горы, заскрежетали камни… Охотничья песнь Морры стихла, и теперь слышалось лишь жаркое пыхтение — всё ближе, ближе…
— Лезь в кастрюлю! — крикнул я несчастному.
Он прыгнул прямо в кастрюлю, и та ушла в воду по самые ручки. В темноте кто-то вцепился в мой хвост… я отдёрнул его… Ха! Славные подвиги! Безвестные деяния! И я пустился в историческое плавание к «Морзкому оркестору», где меня в тревоге ждали друзья.
Тот, кого я спас, был тяжёлый, очень тяжёлый.
Я плыл изо всех сил, вращая хвостом и ритмично двигая животом. Словно муми-вихрь, взлетел я над водой, был втянут на борт, шлёпнулся на палубу и вытряхнул спасённого из кастрюли, а оставшаяся на берегу Морра воем избывала свою досаду и голод (потому как плавать она всё-таки не умела).
Фредриксон зажёг керосиновую лампу — поглядеть, кого же я спас.
Это был страшный миг, едва ли не самый страшный за всю мою бурную молодость. Передо мной на мокрой палубе сидел не кто иной… точнее, не кто иная, как Хемулиха! Как говаривали в те времена: вот тебе и здрасьте!
Я спас Хемулиху.
В порыве неосознанного ужаса я поднял хвост под углом в сорок пять градусов, но, вспомнив, что я теперь вольный муми-тролль, беспечно выпалил:
— Приветик! Ничего себе! Вот так сюрприз! Кто бы мог подумать!
— Подумать что? — спросила Хемулиха, выгребая рагу из своего зонтика.
— Что я вас спасу, тётенька, — изумлённо проговорил я. — Ну то есть что вы, тётенька, будете спасены мною. Вы, тётя, получили моё письмо?
— Я тебе не тётя, — устало сказала Хемулиха. — Я тётя Хемулихи. И никакого письма я не получала. Ты небось забыл приклеить марку. Или написал не тот адрес. Или забыл его отправить. Если ты вообще умеешь писать… — Она поправила шляпку и милостиво добавила: — Но плавать ты умеешь.
— Вы знакомы? — осторожно спросил Юксаре.
— Нет, — ответила Хемулиха. — Кто это тут перемазал в желе всю палубу? Дай тряпку, ты, с ушами, — я вытру.
Фредриксон (ибо она имела в виду именно его) угодливо кинулся к ней с пижамой Юксаре, и тётка Хемулихи принялась тереть палубу.
— Я вне себя от злости, — объяснила она. — А когда я злюсь, единственное, что мне помогает, — это уборка.
Мы молча стояли у неё за спиной.
— Говорил я вам, что у меня Предчувствия, — пробормотал Юксаре.
Тогда Хемулихина тётка повернула к нам свою уродливую морду и сказала:
— Эй ты там, а ну-ка тихо. И не кури — не дорос ещё. Пей молоко, это полезно, если не хочешь, чтобы у тебя начали дрожать лапы, пожелтела морда и облысел хвост. Вам несказанно повезло, что вы меня спасли. Я тут у вас наведу порядок!
— Пойду проверю барометр, — проговорил Фредриксон.
Он быстро скользнул в рубку и закрыл за собой дверь.
Как оказалось, стрелка барометра в ужасе опустилась на сорок делений и осмелилась вновь подняться лишь после истории с клипдассами. Но об этом я расскажу позже.
Похоже, не оставалось ни малейшей надежды избежать страданий, которых, по моему твёрдому убеждению, никто из нас не заслужил.
— Что ж, пока всё, — сказал Муми-папа своим обычным голосом и посмотрел на слушателей.
— Знаешь, — сказал Муми-тролль, — я уже начал привыкать к тому, что ты временами так странно выражаешься. Наверное, она была огромная, эта кастрюля… А когда ты закончишь свою книгу, мы разбогатеем?
— Ужасно разбогатеем, — серьёзно ответил Муми-папа.
— Тогда давайте честно всё разделим, — предложил Снифф. — Ведь главный герой твоей книги — Шуссель?
— А я думал, главный герой — Юксаре, — сказал Снусмумрик. — Надо же, я и не знал, какой прекрасный был у меня отец! И так приятно, что он похож на меня…