нглийские булавки. Шестьдесят седьмой номер была инкрустированная гранатами мутовка для сбивания шампанского. Ещё я выиграл акулий зуб, законсервированное колечко дыма и разукрашенную ручку к шарманке. Можете себе представить, как я был счастлив?!
И можете ли вы понять, дорогие читатели: я почти простил Самодержцу, что он вёл себя так не по-королевски, более того — он вдруг предстал в моих глазах настоящим славным Королём.
— А что мне? — крикнула дочь Мимлы (нечего и удивляться, что это она нашла приз девятьсот девяносто девятый).
— Крошка Мимла, — серьёзно сказал Король. — Ты должна поцеловать Нас в нос.
Дочь Мимлы взобралась на колени к Самодержцу и поцеловала его в его старый самодержавный нос, меж тем как все прочие кричали ура и поедали свои призы.
Это был Праздник Сада с размахом. С наступлением сумерек повсюду в Парке Сюрпризов засветились разноцветные фонари, начались танцы, затеялись веселые потасовки. Самодержец раздавал воздушные шары, открывал большущие бочки с сидром, повсюду горели бивачные костры, на которых варили суп и жарили колбасу.
Прохаживаясь между гостей, я заметил большую мимлу, которая, казалось, состояла всецело из округлостей. Я приблизился к ней, отвесил поклон и сказал:
— Прошу прощения, возможно ли, что вы та самая Мимла?
— Та самая! — ответила Мимла и засмеялась. — Елки-палки, чего только я не ела! Очень жаль, что ты получил такие чудные прибытки!
— Чудные?! — воскликнул я. — Что может быть лучше ни к чему не пригодного вознаграждения для мечтателя. И учтиво добавил: — Естественно, ваша дочь получила главный приз.
— Она честь семьи, — гордо согласилась Мимла.
— Так вы больше не сердитесь на неё? — спросил я.
— Сержусь? — удивилась Мимла. — С какой стати? Мне некогда сердиться. У меня не то восемнадцать, не то девятнадцать детишек, их надо обстирывать, укладывать спать, одевать, раздевать, кормить, просмаркивать, утешать и морра знает, что еще. Нет, мой юный друг, мне приходится куда как весело!
— А что ваш уникум-брат? — продолжал я беседу.
— Брат? — спросила Мимла.
— Да, дядюшка вашей дочери, — пояснил я. — Тот, что спит в своей рыжей бороде. (Слава те, Господи, я ни словом не обмолвился о мышах, что жили в бороде.)
Мимла расхохоталась во всё горло и сказала:
— Ну и доченька у меня! Она всё наврала! Насколько мне известно, у неё вовсе нет никакого дядюшки. Ну пока, охота покружиться на карусели.
С этими словами Мимла сгребла в охапку столько своих детишек, сколько вместилось, и шагнула к одному из красных сидений, которое влёк за собой серый в яблоках конь.
— Уникум-мимла, — сказал Супротивка с неподдельным удивлением.
На спине коня сидел Зверок-Шнырок с каким-то странным выражением на лице.
— Как дела? — спросил я. — Тебе невесело?
— Ничего, спасибо, — пробормотал Зверок-Шнырок. Мне жутко хорошо. Вот только всё кружишься, кружишься, и становится как-то не по себе…
— Сколько кругов ты уже накружил? — спросил я.
— Не знаю, — уныло ответил он. — Много-много!
— Прошу прощенья, но я должен! Может, мне больше никогда в жизни не придется кружиться на карусели… О, она опять завертелась!
— Пора домой, — сказал Фредриксон. — Где Король?
Но Самодержец был увлечён катанием с горок, и мы тихо-мирно удалились. Один только Супротивка остался. Он заявил, что они с Мимлой собираются качаться на качелях до самой зари. На краю лужайки мы нашли своего Скалотяпа. Он дрых, зарывшись в мох.
— Привет, — сказал я. — Ты не пойдёшь получать свои призы?
— Призы? — удивлённо моргая, переспросил Скалотяп.
— Ну да, яйца, которые ты нашёл, — сказал Фредриксон. Ты набрал их целую дюжину.
— Я съел их, — сконфуженно сказал Скалотяп. — От нечего делать, пока я вас ждал.
Очень интересно, что выиграл бы Скалотяп и кому достались его призы. Возможно, Самодержец приберег их до своего следующего столетнего юбилея.
Муми-папа перевернул страницу и сказал:
— Глава шестая.
— Погоди минутку, сказал Снусмумрик. — А мой папа любил ту мимлу?
— Спрашиваешь! — ответил Муми-папа. — Насколько мне помнится, они бегали вместе как угорелые и смеялись до упаду.
— Он любил её больше, чем меня? — спросил Снусмумрик.
— Но ведь тебя тогда ещё не было на свете, — отвечал Муми-папа.
Снусмумрик фыркнул, натянул шляпу на уши и отвернулся к окну.
Муми-папа поглядел на него, поднялся, мягко прошлёпал к угловому шкафу и долго рылся там на верхней полке. Вернулся он с длинным, блестящим акульим зубом.
— На, — сказал он, — твой папа часто любовался им.
Снусмумрик поглядел на акулий зуб.
— Красивый, — сказал он. — Повешу над своей постелью. А он ушибся, когда бык швырнул его в розовый куст?
— Нет, — ответил Муми-папа. — Супротивка мягкий, как кошка, да к тому же рога у быка были чучельные тоже, мягкие.
— Ну а что сталось с другими выигрышами? — спросил Снифф. — Трамвайчик-то стоит под зеркалом в гостиной, а где всё остальное?
— Н-да, шампанского-то мы никогда не пили, — словно спохватившись, сказал Муми-папа. — Так что мутовка, наверное, всё время пролежала в ящике кухонного стола. А кольцо дыма растаяло, годы-то или…
— А разукрашенная ручка к шарманке! — воскликнул Снифф.
— Н-да, — сказал Муми-папа. — Если б только я знал, когда у тебя день рождения. Да только твой папа всё время пропадал неизвестно где с календарём.
— А как же мои именины! — умолял Снифф.
— Ладно, будет тебе на именины подарок, но пока это покрыто тайной, — сказал Муми-папа. — А теперь тихо, читаю дальше.
Глава шестая, в которой я основываю колонию и переживаю кризис, а также вызываю привидение на острове Кошмаров
Вовек не забыть мне то утро, когда Фредриксон получил срочную телеграмму. Началось оно мирно и чудесно. Мы сидели и пили кофе в штурманской рубке «Марского аркестра».
— Я тоже хочу кофе, — сказал Скалотяп, пуская пузыри в стакане с молоком.
— Ты ещё слишком маленький, — ласково объяснил ему Фредриксон. — Между прочим, ты отправляешься домой к своей маме. Через полчаса на пакетботе.
— Вот как, — спокойно сказал Скалотяп, продолжая пускать пузыри.
— А я останусь с вами! — воскликнула дочь Мимлы. — До тех пор, пока не вырасту. Слушай, Фредриксон, ты не можешь изобрести что-нибудь такое, чтобы мимлы вырастали ужасно большими?
— Да они и маленькие хороши, — сказал я.
— Мама тоже так думает, — согласилась Мимла. — А вы знаете, что я родилась в ракушке и была не больше водяной блохи, когда мама нашла меня в своем аквариуме?
— Ты опять говоришь неправду, — сказал я. — Мне доподлинно известно, что всякий зарождается внутри своей мамы, совсем как семечко в яблоке! И мимл не полагается держать на борту, это навлекает беду!
— Глупости, — беспечно ответила Мимла и опрокинула в себя ещё кофе.
Мы привязали к хвосту Скалотяпа записку с адресом и поцеловали его в мордашку. Он никого не укусил за нос, и это делает ему честь.
— Кланяйся маме, — сказал Фредриксон. — Да смотри не разбей пакетбот.
— Ладно, — обещал счастливый Скалотяп и тронулся в путь в сопровождении дочери Мимлы, которая обещала позаботиться о том, чтобы он чин чином взошёл на борт пакетбота.
Тем часом Фредриксон развернул карту мира на столе в штурманской рубке. Но тут в дверь постучали и раздался громовой возглас:
— Телеграмма! Телеграмма-молния Фредриксону!
Перед дверью стоял большой хемуль из Сада Самодержца. Фредриксон с непоколебимым самообладанием надел свою капитанскую фуражку и с серьёзной миной прочёл телеграмму. В ней значилось:
— Прошу прощения, он не очень-то в ладах с правописанием, этот король, — сказал Зверок-Шнырок, учившийся грамоте по своей кофейной банке (Maxwell House High Grade Coffee One Pound и так далее) — пока банка была ещё синяя и не заляпана красной краской.
В телеграммах никогда не ставят ни точек, ни запятых, — пояснил Фредриксон. — Чтобы покороче было. С телеграммой всё в порядке.
Он достал из-за нактоуза щётку для волос, сел и принялся чистить свои уши так, что аж клочья полетели по всей штурманской рубке.
— Можно, я проставлю все большие буквы в твоей чудесной телеграмме? — спросил Зверок-Шнырок.
Но Фредриксон не слушал. Он что-то пробормотал и перешёл к чистке штанов.
— Послушай, — осторожно сказал я. — Если ты начнёшь изобретать разные штуки для Самодержца, мы не сможем продолжить путешествие?
Фредриксон издал какой-то невразумительный звук.
— А на открытия уходит уйма времени, не так ли? — продолжал я.
И поскольку Фредриксон не отвечал, я в полном отчаянии воскликнул:
— Но как можно стать искателем приключений, когда живёшь на одном месте?! Ведь ты же хочешь быть искателем приключений, так ведь?
На что Фредриксон ответил:
— Нет. Я хочу быть изобретателем. Я хочу изобрести летающую лодку.
— А как же я? — спросил я.
— Можешь основать колонию вместе с другими, — дружелюбно ответил Фредриксон и исчез.
В тот же день после обеда Фредриксон перебрался в Парк Сюрпризов, прихватив с собой и «Марской аркестр». Одна только штурманская рубка осталась одиноко стоять на берегу. Королевская гвардия вкатила судно на поле увеселений, окружила всё строжайшей секретностью и ещё восемью булыжными стенами — их с великим воодушевлением построили верноподданные.
На строительную площадку завезли несколько повозок инструментов, тонны шестерней и мили стальных пружинок. Фредриксон обещал Самодержцу посвящать все вторники и четверги изобретению таких увеселений, которыми можно стращать верноподданных, — остальные дни недели он будет работать над своей летающей лодкой. Однако обо всём этом я узнал лишь задним числом. Я чувствовал себя покинутым и заброшенным. Я опять начал сомневаться в Самодержце и больше не мог восхищаться королями. К тому же я понятия не имел, что такое колония. В конце концов в жажде утешения я направился к Мимле домой.