Думаю, Верико знала, что она великая. И в то же время могла дома убраться, помыть окна. При этом она была недосягаемой. Но всегда меня хвалила и любила, я это чувствовала.
Вот ее муж, Михаил Чиаурели, был очень остроумным, пел, шутил. Я с ним была ближе, чем с Верико. Он брал меня за руку, уводил в комнату, и мы слушали записи его и других артистов.
А Нино была и мудрая, и остроумная, и какая-то земная. Такая, как была Софико. Она не витала в облаках, хотя могла на всех смотреть свысока. Была одинакова со всеми.
Софико звонила мне чаще, чем я ей. «Нюня, спустись». Мой дом в Тбилиси находится выше ее. И я шла к ней. Она все время что-то строила. Все время была занята. Я была свидетелем их любви с Котэ Махарадзе. Она не многим говорила об этом. А мне доверяла.
Их роман начался, когда и Софико, и Котэ были не свободны. А Тбилиси — город маленький, и конечно, очень быстро об их отношениях стали говорить. Я точно знала, как и что было. Но не смела никому об этом рассказывать. Мало того, когда однажды мой муж произнес за столом: «Говорят, у Софико и Котэ роман», я его тут же одернула: «О чем ты говоришь?! Как это может быть, она же замужем!»
Когда встал вопрос о разводе, мне позвонил муж Софико Георгий Шенгелая — как все-таки оказалась переплетена наша жизнь! — и попросил поговорить с Софико, чтобы она не уходила. Но я ему прямо сказала: «Как ты себе представляешь мой разговор? Разве возможно переубедить Софико?» Георгий помолчал, а потом согласился: «Да, ты права. Это невозможно». Правда, с тех пор наша с ним дружба сошла на нет.
Софико безумно любила театр, больше, чем кино. Играла в театре имени Руставели, а потом в театре имени Марджанишвили. Очень красивой была — худая, очень пластичная, глаза просто светились.
А какой юмор был! А как рассказывала!
Она не имела права уйти из жизни так рано! Сколько у нее энергии было, она всем раздавала свою любовь! Если кому-то что-то было нужно, она шла куда угодно. Знала, что для нее сделают все.
В отличие от меня очень смелой была. Я стеснительная, она — нет!
Свой дом Софико превратила в гостиную. Все у нее в гостях были — Ростропович, Плисецкая. Чиаурели побывала и депутатом Верховного Совета. Ни черта в этом не понимала. Но была очень решительной!
Эдуард Шеварднадзе не хотел становиться президентом после Звиада Гамсахурдиа. И Софико пошла к нему! Он потом смеялся, вспоминая о том визите — она кулаком стукнула по столу и сказала: «Какое вы имеете право отказываться?!» Шеварднадзе признался: «Я так испугался ее».
Откуда в ней это было? Наверное, от родителей. Она со всеми на равных говорила. Не боялась вообще ничего и никого. Но была очень справедливой. Я так благодарна Богу, что мы оказались так с ней переплетены!
Дома она любила халаты. Когда приходили к ней на день рождения, Софико за минуту становилась красавицей. Она и готовила, и на базар ходила, и шила, и вязала. Все умела делать! И тамадой в последнее время бывала за столом, где сидели 200 человек.
Софико была ближе к отцу. Боготворила его. Это не значит, что не любила мать. Но отец был ближе. А когда Миши не стало, она с матерью нашла много общего. Я даже путала по телефону ее голос с голосом Верико. У нее появились материнские интонации.
Еще у нее была потрясающая черта. Она никогда не ругала Георгия, своего первого мужа. И правильно — не надо давать повода для разговоров. Не надо ничего выносить из семьи. Ведь потом уже не сможешь себя защитить.
Она до конца осталась такой, какой всегда была. С возрастом лишь мудрее стала. Только не в отношении здоровья. В этом она была себе врагом. Софико не принимала ничьих советов и предложений. Была ужасно упрямой, но мы с ней никогда не ссорились.
Я вообще ни с кем не ссорилась. Никогда, Боже упаси! Даже если не согласна — отхожу. Никого не хочу оскорбить. Конечно, кто-нибудь был обижен на меня, это жизнь. Но если так получалось, я извинялась. Такое было дважды — случайно вышло.
Так относиться к жизни несложно. Наоборот, очень даже хорошо. Я не коплю зла.
Бывало, мне завидовали. Хоть я этого и не чувствовала и не знала, что это такое. Я сама никому не завидую. А когда мне рассказывали о ком-то, кто плохо говорил обо мне, я не слушала. И легко с этим человеком потом встречалась.
Хотя была одна дама. Бедная, она завидовала всем. При том, что сама очень талантливая, музыкальная, композитор. Мы вместе выступали, дружили. И вдруг я узнала, что она обо мне говорила что-то плохое.
Понятно, никто не мыслит одинаково, у всех разные вкусы. Не могут меня все любить, не могу я всем нравиться. Но когда речь касается человеческих качеств! Болтали иногда обо мне такое, о чем я сама не могла даже подумать.
Так вот она начала столько всякого говорить! Я не стала ей отвечать и оправдываться. Плюнула на нее и не обращала внимания.
Когда я получила звание народной артистки СССР, она мне почему-то позвонила. Хотя до этого наговорила гадостей, якобы я со всеми встречаюсь, потому и получила звание, а вовсе не потому что заслужила. Она, видно, сама так действовала. Так ведь бывает — говорят как раз о том, что сами делают.
Я и забыла о ней и вдруг слышу по телефону ее голос: «Хочу к тебе прийти». И вот тут я ей все высказала. «Не дождешься этого! Потому что если ты увидишь у меня даже ребенка, то все равно непременно придумаешь гадость. В моем доме твоей ноги никогда не будет!»
Сказала все, что можно было сказать. Уничтожила ее, просто заставила себя это сделать!
Эка услышала, изумилась: «Нани, что ты говоришь? Это же не ты!» Но я не остановилась: «Ты знаешь, почему мне завидуешь? Потому что я пошла вперед, а ты осталась на месте».
А потом она ушла из жизни. Бог видит, я не вру — мне было жалко ее.
Такой уж я человек. Могу очень долго терпеть. Но когда дойду до точки кипения — все! Ничего не помогает!
Что бы ни сделал потом тот человек, он для меня пропащий. Так было с моим руководителем, с этой девочкой и с мужем.
Я не ссорюсь, но делаю вывод — и все! На грузинском есть хорошее выражение: «Твоя злость к тебе возвращается».
Меня очень легко обмануть. Я же по себе людей мерю, всем доверяю. Но в работе, конечно, всякое случалось. Ну, например, зовут тебя на концерт, а потом этот человек исчезает. Но если кто-то меня обманывает, то потом этот человек навсегда уходит из моей жизни.
Бывает побуждение что-то сказать в ответ. Но сдерживаюсь и потом очень сама себе за это благодарна.
Вообще у меня хорошая интуиция. Даже очень. В свои годы я хорошо вижу и чувствую человека. Плохих стараюсь к себе не подпускать. По-моему, получается.
А вот в жизни личной гладко складывалось, конечно, не все. Но это тоже вопрос судьбы. Важно иметь хороших друзей. Я не думаю о плохом, стараюсь убедить себя, что все люди вокруг тоже хорошие. И в итоге жизнь каждому воздает. Когда кто-то делает что-то плохое, я удивляюсь — почему человек не боится? Ведь все вернется…
Свое первое звание — заслуженной артистки Грузии — я получила, когда мне было 32 года. Спустя пятнадцать лет стала народной артисткой СССР.
Я понятия не имела о том, что мне собираются присвоить это звание. На тот момент из эстрадных артистов народными СССР были только Клавдия Шульженко и Леонид Утесов.
У нас с Медеей Гонглиашвили был один знакомый иностранец, который жил то в Цюрихе, то в Париже, то в Америке. И вот однажды он предложил мне выступить в посольстве США в Москве. Я уже собиралась вылетать, как мне позвонил один из высокопоставленных друзей и посоветовал не петь у американцев.
Я даже испугалась — что же я такое там натворила. Но он успокоил, мол, ничего плохого не произошло, скорее, наоборот, но деталей пока сообщить не может. Просто посоветовал под каким-нибудь предлогом отменить концерт.
А потом мне позвонили и сказали, что мне присвоили звание народной артистки СССР. Деталей, как все было, я не помню. Но весь Советский Союз прислал мне поздравления: кто-то звонил, кто-то слал телеграммы.
Наверное, это было искренне. А меня беспокоило только одно — оправдаю ли я это звание? Когда перед началом концерта меня объявляли, я волновалась — теперь же надо петь еще лучше.
Изменения коснулись в основном материальной стороны дела — стала выше ставка за выступления, в гостиницах давали хорошие номера.
Я ведь в каких только гостиницах не жила! Но всегда старалась сделать их уютнее. Если было можно, даже переставляла мебель.
В «люксе» со мной, как правило, селилась и Медея Гонглиашвили. Ей же «люкс» не был положен. А в простом номере она жить отказывалась.
А потом мне надоело зажимать себя.
Она вообще довольно ревниво относилась ко мне. И если после концерта ко мне приходили за кулисы с какими-то добрыми словами, я всегда глазами подавала знак, чтобы комплименты сказали и Медее.
А то ведь в нашей армии маршалом была Медея, а я — солдатом.
Но я, конечно, за многое благодарна Медее. Если бы не она, может, я и не стала бы тем, кем стала. Спасибо ей большое…
Именно она заставила меня выйти на сцену. И играла она так, как никто, потрясающе.
А вы знаете, между прочим, что у нас репетиций, как правило, не было. Она звонила мне, я ей по телефону пела, а она подыгрывала. Потом уже встречались в Москве. Никто не поверит, но это так.
Я всем рассказываю, что когда начала с ней вместе выступать, то забывала слова. И Медея все время подсказывала. И не только она, весь зал.
Помню, должна была петь на стихи Бориса Пастернака «Свеча горела». Вышла на сцену после долгого перерыва. Медея начала играть. А я, как всегда, забыла слова. Подумала, зал, конечно, знает стихи. Подошла к рампе и сказала: «Умоляю вас, подскажите, как начать». И весь зал хором заговорил, я ничего не разобрала. Попросила: «Подождите, дайте кому-то одному сказать. Вот вы скажите, пожалуйста…»
А в другой раз был мой творческий вечер. Все поначалу шло очень хорошо. Но под конец, когда я должна была спеть один романс, самый последний — опять забыла слова. Хожу по сцене, хожу, кривляюсь, а Медея играет. Я подхожу к ней и по-грузински спрашиваю: «Медея, как начинается песня?» И вдруг слышу в ответ: «Какие слова, я мелодию забыла…»