— Молодец, пятерка.
Так меня взяли в институт.
А я уже бредил эстрадой. Брат моей матери, Джано Багратиони, известный хореограф и певец, отправил меня на прослушивание к Котику Певзнеру, который руководил Государственным оркестром Грузии. Меня посмотрели и, что называется, забраковали. Вердикт худсовета был таким: «Хриплый голос отдает загнивающим Западом!» А я-то думал, что они меня с радостью возьмут и вообще это будет для них счастьем, что пришел сам Кикабидзе.
Домой вернулся убитый. Но вечером мне позвонил администратор той комиссии, такой старый эстрадный волк. И сказал, что если я соглашусь выйти на сцену под другой фамилией, то он возьмет меня с собой на гастроли. Мама сказала: «Чего тебе какую-то фамилию придумывать? Бери мою — Багратиони». (Мать Кикабидзе — прямой потомок царской династии Грузии. — Прим. И.О. ) И я поехал на гастроли, как Буба Багратиони. Это был единственный раз, когда так на афише было написано. Концерт проходил в Ростове-на-Дону. И после этой поездки я бросил институт.
Потом в газете была напечатана ругательная статья про меня. Такая там была строка: «В финале на сцену выходит худой молодой человек и орет хриплым голосом в микрофон». Это было в 1959 году.
Но так получилось, что в это время на экраны вышел фильм «Поет Ив Монтан». И директор филармонии приказал: «Найдите мне того мальчика, которого Джано Багратиони приводил». Он же не знал, что я уже вовсю работаю. «Найдите его, оденьте в водолазку, как Монтана, и пусть он поет».
И вот получается, что с 1959 года я — на профессиональной сцене.
Фраза в газете про «худого молодого человека» меня не обидела. Я тогда вообще все воспринимал с удивлением. Но не обижался. Наверное, понимал, что делаю свое дело хорошо. И знал, что именно этим буду заниматься в жизни.
Думаю иногда про свою творческую судьбу. Удивительно она сложилась: поступив в институт иностранных языков, я стал петь, а потом и сниматься…
Мама у меня была замечательной певицей. Работала в свое время в джаз-оркестре у моего дяди. И сорок четыре года пела в Сионском соборе, главной церкви Тбилиси тех лет. Потрясающая женщина была, одна вела дом. Мы же без отцов росли, все они на фронт ушли и не вернулись.
Мама мне все время говорила: «Как тебе не стыдно с таким хриплым голосом на сцену выходить?» Перед концертами я нервничал только в тех случаях, если она приходила на мои выступления.
А потом мама сказала: «Если люди покупают на тебя билеты, значит, ты интересен». Но главным ее признанием были не слова, а предложение что-нибудь записать вместе. И я до сих пор себя корю, что не отнесся тогда к этому серьезно.
А вообще у нас в семье всегда пели. Первую граммофонную пластинку в Грузии записала моя бабушка, мамина мама. Просто так, шутя. Она сейчас находится в музее поэта Иосифа Гришашвили. Я пытался ее восстановить, но, к сожалению, ничего не вышло.
Мне потом рассказали одну историю. Как-то мама встретила одну свою подругу и спросила у нее, как сын. Та ответила, что он физик и работает в Москве. И в свою очередь спросила маму обо мне. Мама покраснела, опустила голову и ответила: «А Буба — барабанщик». А вот мои фильмы ей нравились. Больше всего она любила «Не горюй!».
С «Не горюй!» все немного странно получилось. Я по своей дурости думал, что, если однажды попал на киноэкран, значит, и дальше меня все снимать будут. Я за четыре года до этого снимался с Лейлой Абашидзе в фильме «Встреча в горах». Но после этого никто меня никуда не приглашал. И я для себя решил, что кино — не мое дело, наверное.
Вообще в актерской судьбе важно — повезет или не повезет. Я так думаю, потому что знал и знаю массу талантливых людей, многих уже и нет на этом свете, которые так и ушли из жизни, не попав в нужную струю.
То, что я попал к Георгию Данелия — заслуга Верико Анджапаридзе. Это она ему посоветовала попробовать меня на роль Бенжамена Глонти. Об этом сам Данелия уже потом мне рассказал.
У него в голове ничего такого не было, он вообще меня не знал. И потом в сценарии этот герой совсем другой. Думали — будет рыжий, толстый, потеющий, пьющий человек. Я и не в курсе был, что Верико то и дело советует Гие — попробуй Бубу, возьми Бубу, вот посмотришь — не пожалеешь. А Данелия очень не любит, чтобы ему кого-то сватали.
Ситуация для режиссера в тот момент была тяжелая. Все актеры уже подобраны, подготовительный период заканчивался, бухгалтерия крутилась. А главного герояне было. Гия перепробовал всех — и российских актеров, и наших, грузинских.
Когда Данелия позвал, может, я к нему уже и не пошел бы. К тому же мы в Турцию с «Орэро» должны были ехать. Репетировали с утра до вечера, разговорный турецкий учили. Ходили для этого к профессору — был такой турколог Отар Гигинеишвили, ныне покойный. Так что времени думать о кино и не было.
Но все-таки встретился с режиссером, потому что мне очень много его знакомых позвонили. Говорили, что Данелия в Тбилиси приезжает. А сам он — нет, не звонил.
Когда мы с Данелия встретились первый раз, он не очень мне понравился, потому что я почувствовал его неприязнь. В сценарии написано одно, а ему подсовывают совсем другое! Сейчас он очень смешно изображает, как я к нему вошел впервые. Говорит, когда меня увидел, то подумал, что во мне абсолютно ничего нет из того, что ему нужно, что я совершенно из другой оперы.
В тот раз в Тбилиси он в гостинице остановился. Попросил меня: «Покричите». Я отказался: «Неудобно, люди спят». Воскресенье было, полдесятого утра.
В итоге он мне дал сценарий — и все, попрощался: «Мы вам позвоним». Я понял, что явно ему не понравился. До меня к нему заходил Ипполит Хвичия, гениальный артист. Он сыграл в «Не горюй!» шарманщика. Ипполит вышел со словами: «Все, меня взяли!» А мне никто ничего не сказал.
Дома прочел сценарий, и он мне, конечно, страшно понравился. День прошел, два, три — никто мне не звонит. На пятый или шестой день Данелия, наконец, позвонил. Спросил, что вечером делаю. И предложил пойти вместе с ним в гости. А он редко приезжал в Грузию, поэтому его все близкие ждали — тетушки, дядюшки.
Когда он меня привел к своей тете, никто не сказал — Гия пришел. Все отметили — Бубу привел. Я видел, что ему это не нравится. На следующий день к его дяде пошли, потом к двоюродной тете какой-то…
Время шло, мне уже надо было уезжать на гастроли. В Турцию тогда было очень сложно попасть, части американских войск там стояли, закрытая была страна.
Тогда я ему и сказал: «Георгий Николаевич, снимите пробы. Это кино, я все понимаю. Не понравится так не понравится. Но через два дня меня здесь уже не будет». И он назначил съемку.
Снимали на американскую пленку, которую надо было отправлять в Польшу и там печатать. Здесь всего необходимого не было, и они не могли сразу посмотреть материал. Во время съемок пришел наш великий актер Серго Закариадзе (легендарный «отец солдата». — Прим. И.О .), у меня вообще от волнения ноги едва не отнялись. Смотрю на него и думаю: и я должен с ним играть? Тут же была Софико Чиаурели, вся команда. В итоге что-то сняли.
Я уехал с «Орэро» в Турцию. Забыл обо всем — концерты идут «на ура», мы собираем огромные залы в Стамбуле. И вдруг через несколько дней раздается ночной звонок из советского представительства: пусть Кикабидзе придет. Я думал, дома что-то произошло. Прибежал туда. А меня ждет телеграмма: «Поздравляю, утвержден на главную роль у Георгия Данелия. Познер». Познер был тогда одним из руководителей «Мосфильма», он отец известного журналиста Владимира Познера.
Когда я вернулся, то впервые увидел Данелия улыбающимся. Не сразу узнал его. Смотрю — идет какой-то человек, улыбается. И думаю — где я его видел? Только потом до меня дошло, когда он ближе подошел… Данелия вообще был спокойный-спокойный. И все, мы начали снимать.
Такой фильм, как «Не горюй!», Данелия не снимал ни до этого, ни, конечно, после. Вот так. Повезло мне.
Сам Георгий Данелия так вспоминал съемки своего великого фильма:
— Мы с Резо (Габриадзе, соавтор сценария фильма. — Прим. И.О .) и писали Софико на Софико Чиаурели, Левана — на Серго Закариадзе, солдата — на Евгения Леонова, шарманщика — на Ипполита Хвичиа… А вот что делать с главным героем — Бенжаменом? Бенжамен в романе описан как высокий светловолосый и голубоглазый тридцатилетний мужчина, здоровенный такой детина… Стали мы искать молодого, здоровенного, голубоглазого и светловолосого грузина.
Среди известных актеров такого не было. Стали искать в провинции. И тут я заболел желтухой и угодил в Боткинскую больницу. В Боткинской на лестничной площадке был телефон, и я каждый вечер звонил домой. Мама у меня была как штаб по подготовке картины, докладывала, как идут подготовительные работы в Тбилиси. И как-то я позвонил, а она мне говорит:
— У вас там телевизор есть? Беги быстро посмотри, там твой Бенжамен поет.
В холле по телевизору показывали выступление грузинского ансамбля «Орэро». Я посмотрел на всех солистов, потом позвонил маме:
— Ты кого-то из «Орэро» имеешь в виду или смотришь другую программу?
— Эту смотрю. Присмотрись к тому, который играет на барабане. По-моему, то, что надо.
Я пожал плечами, опять вернулся в холл. На барабане играл худющий брюнет, — он все время скалил зубы. Да, что-то мама перепутала… Какой же это Бенжамен?
Выписался я из больницы, приехал в Тбилиси. Ищем Бенжамена, ищем — не находим. Все не то. Я вспомнил о маминой рекомендации и спросил второго режиссера, Дато Кобахидзе:
— А что, если попробовать барабанщика из «Орэро»?
— Бубу? Нет, он не годится!
Но я попросил вызвать его на всякий случай. Пришел Буба в гостиницу. В моем номере тогда сидели Вадим Юсов, Дато Кобахидзе и жена Юсова, звукооператор Инна Зеленцова.
Как только Буба вошел, я сразу понял — не то. Поговорил с ним для вежливости… Когда за Бубой закрылась дверь, Инна сказала:
— Ну все. По-моему, мы нашли Бенжамена.