Сам он во время войны попал в плен. А после освобождения боялся возвращаться. Очень многих, побывавших в плену, на родине сажали… Так он в Америку и попал.
После первой встречи я наплевал на все и постоянно ходил вместе с ним. Видно, человек из сопровождения был в курсе дела, понял, что к чему.
А вообще в те времена на заграничных гастролях встречаться с кем-то из эмигрантов было чревато. Тогда это было преступлением.
Как мои родители познакомились? О, это очень смешная история. Я тоже спрашивал маму, как она, потомок Багратиони и Амиреджиби, двух самых известных и благородных фамилий Грузии, могла выйти замуж за человека, чья фамилия была Кикабидзе. Это ведь дальше некуда. Мама ответила, что все произошло в доме Бабошки Дадиани, легендарной женщины.
Княжна Варвара, или Бабо (Бабошка), как ее называли в Тбилиси, Дадиани, была удивительной личностью. Великой. Легендарная красавица Тифлиса, дочь знаменитого предводителя дворянства и жена одного из самых богатых людей Грузии, после советизации Грузии отправилась с семьей в эмиграцию, но не выдержала разлуки с Родиной и вернулась в Грузию. С мужем они пережили несколько арестов, репрессии.
Судьба княжны легла в основу моей книги «Тупик Сталина» и в сценарий документального фильма «Бабо».
Еще один штрих на семейном фото Тбилиси. Родители Бубы познакомились в доме Бабошки, сама княжна Дадиани была знакома с Верико Анджапаридзе, а ее дочь — с дочерью Верико, несравненной Софико Чиаурели.
Ну а с Нани Брегвадзе мы вместе работали над документальным фильмом о судьбе Дадиани.
— В доме Бабошки, видно, был какой-то обед, на котором неизвестный молодой человек начал ухаживать за мамой. А как тогда ухаживали? Передал, наверное, маме что-то за столом и просто знаки внимания оказал. Был разгар весны, и на столе лежало много зелени. Мой будущий отец сказал: «Калбатоно Манана, что мне сделать, чтобы вы на меня внимание обратили?» А мама молоденькая была и ответила: «Если пять острых зеленых перцев съешь, то обращу».
Котэ схватил перцы и съел. А они действительно невероятно острыми были. И ему стало плохо. Пришлось даже вызывать «Скорую помощь».
Когда мама вернулась домой, то ее отец уже обо всем знал. «Радио» тогда работало великолепно — кто-то из соседей, видно, ему обо всем доложил.
— Кто там был? — спрашивает дед. — Что за Кикабидзе?
Мама ответила, что он журналист, правда, внештатный.
— Ты его касалась? — продолжил допрос дед. Оказалось, что пока ждали врачей, мама намочила салфетку и положила ее отцу на лоб.
— Да, у него горячка была, — ответила мама.
— Ну, раз дотронулась — должна за него замуж выйти, — постановил дед.
Так мама и вышла замуж за отца.
Что такое любовь? Я помню, как в Тбилиси начали объединять школы, до этого ведь мальчики и девочки учились раздельно.
Однажды я подсмотрел странную игру своих одноклассниц — они что-то записывали в тетради друг друга. Когда такая тетрадь попала мне в руки, я заглянул. И прочел вопрос: «Что такое любовь в этой жизни?» Там же был и ответ на него: «Любовь — это зубная боль в сердце».
По-моему, очень точно подмечено! А вообще любовь объяснить невозможно. Как было бы хорошо, если именно это чувство возобладало над всеми другими.
После войны мама замуж так и не вышла. Была уверена, что папа жив и обязательно вернется. Всю свою жизнь она его ждала. И повторяла — мы непременно увидимся…
Она умерла, когда ей было 87 лет.
Мама очень-очень верующая была. Патриарх даже наградил ее орденом Святой Нины. Когда она скончалась, я пошел к нему. Попросил, чтобы три дня до похорон мама оставалась в храме. В Кировском садике (в районе тбилисской улицы Киачели. — Прим. И.О .) есть старая церковь XII века. Патриарх спросил, что же мешает? А я хотел, чтобы именно он мне дал разрешение.
На второй день, во время панихиды, патриарх сам пришел. Неожиданно. Илия Второй отпел маму. Это было очень красиво.
Мы с мамой материально очень тяжело жили. Пока мне не исполнилось 16 лет, спали в коммуналке в бывшей кухне, прямо на цементном полу. Из-за этого потом и маму, и меня проблемы с ногами беспокоили. Но у нас даже не было возможности сделать деревянный пол. Потом мы поменялись с соседями и стали жить в бывшем коридоре — комнате с тремя заколоченными дверьми. У нас уже восемь метров было, и при этом деревянные полы. Мы называли нашу дверь окном, потому что ее нельзя было закрывать, тут же задыхались. Я спал на раскладушке, которую утром надо было убирать, так как иначе было не развернуться.
И все равно о детстве у меня остались очень хорошие воспоминания. Люди тогда любили друг друга. Духовность была. О каких-то решетках на окнах, как сегодня, и английских замках на дверях и подумать никто не мог.
Мама была очень своеобразным человеком. Когда я уже на ноги встал, то хотел купить ей квартиру. А она обожала соседей, как и они ее. Не могли жить друг без друга. И в итоге мама не переехала в новый дом. А я же не мог всем соседям по квартире купить. Мама согласилась переехать, только когда Циала, ее любимая соседка, получила жилье в этом же доме. Я, разумеется, там обо всем заботился. Оттуда ее и хоронил.
Когда пришли новые времена, мама никак не могла понять цифры на купюрах — миллионы, сотни тысяч. У нее в голове не укладывалось, как сыр может стоить 900 тысяч? Я как-то принес ей сыр, картошку, овощи. Мама спросила, сколько это все стоило. «Три миллиона», — ответил я.
«Я не буду это есть», — отрезала она. Тогда я сочинил, что в Тбилиси есть один район, в котором все продают по старым ценам. И мой друг там секретарь райкома и помогает мне купить все по советским ценам. Только тогда мама согласилась принимать продукты.
И почти все раздавала. После этого мне уже приходилось покупать на весь дом, чтобы мама микроинфаркт не получила. «Берите, Буба все по старым ценам покупает», — говорила она соседям. Вот так мы тогда жили.
Есть ли у меня ностальгия по тем временам? Есть, конечно. Людей и быт вспоминаю. Не хватает главным образом духовности. А так я всегда ненавидел этот серп и молот. Меня ведь даже выгнали из пионеров. Выстроили всю школу и объявили, что Кикабидзе не достоин быть пионером.
Меня засекли, когда я красным галстуком вытирал ботинки. Играл после уроков в футбол. И боялся, что мама меня побьет за то, что я испачкал единственную пару ботинок. Ну, я и взял галстук и почистил им обувь.
После этого и в комсомол не пошел. А в 50 лет мне почему-то на киностудии предложили вступить в коммунистическую партию. Какую-то, видно, должность мне хотели дать. Но я отказался.
Думаю, в жизни большое значение имеют гены. Мой отец тоже, оказывается, очень хорошо пел. Я вообще считаю, что важную роль играет семья. Человек же не рождается преступником. Но что-то закодированное в нем есть, конечно. И уже семья и общество воплощают этот код в жизнь. И человек вырастает и идет по жизни именно по заданному пути.
Я всегда жил в доме, где половина жильцов была расстреляна, все у всех было отобрано. И все равно приходили гости, люди умели радоваться.
Старшая сестра мамы, тетя Тамара, была женой Николо Мицишвили, который входил в группу поэтов «Голубой рог». У них дома удивительные люди бывали, включая Бориса Пастернака. И нам, детям, разрешали присутствовать на их вечерах. Они не пили, а до утра сидели и беседовали об искусстве.
Дядя Нико был известным поэтом и прозаиком. В один из вечеров кто-то за столом поднял тост за Берия. А Нико сказал: «Я за этого негодяя пить не буду». И той же ночью его забрали. Через два дня забрали Тамару.
Она семь или восемь лет провела в Магадане в ссылке. А она красавицей была. Именно с нее великий Гиго Габашвили писал царицу Тамару. С этого портрета потом печатали открытки.
На столе в комнате, где мы разговаривали, лежал конверт, который все время привлекал мое внимание. Хотелось узнать — что же в нем? Тем более что Буба то и дело касался его руками. После слов о репрессированной тетке он снова тронул конверт, притянул его к себе и открыл.
В нем оказалась открытка с репродукцией картины Габашвили: царица Тамара с лицом Тамары Мицишвили. Кикабидзе передал открытку мне.
И правда — какая красавица!
— А моего деда звали Константин Багратиони-Давитишвили. Их было четыре брата. Династия Багратиони с девятого века царствовала на грузинском престоле. Когда начались сталинские репрессии, один из братьев деда ушел за границу. Я так знаю.
Мне нравилось гулять по Тбилиси с дедушкой, потому что когда он выходил на улицу, с ним все здоровались, его знал весь город. «Батоно Котэ, батоно Котэ», — раздавалось со всех сторон. А бабушка, мамина мама, рано умерла. Они куда-то поездом ехали, и там плакал ребенок. Бабушка взяла его на руки и стала нянчить. А оказалось, что он был болен тифом. И она заразилась и в 32 года умерла. Дед не женился больше.
Он сам умер в 1949 году, до последнего дня ждал Тамару. Говорил, что пока дочь не вернется, с ним ничего не случится.
И Тамара вернулась. Она была уже инвалидом, работала в ссылке на лесозаготовках. В тот вечер к нам в дом пришли гости. Дед за столом стакан вина выпил и ушел к себе. А утром почему-то долго не выходил из комнаты. Оказалось, он во сне умер.
В это время его младший брат лежал в больнице и там всех предупредили, чтобы ему не говорили ничего. Но кто-то проговорился. Он пришел из больницы на панихиду, увидел брата в гробу и тут же на месте умер. Обоих братьев хоронили вместе.
У меня вообще была выдающаяся семья.
Мой дядя Джано Багратиони — величайший хореограф, ему в Грузии три памятника установлено. В 1937 году его ансамбль песни и пляски улетал в Лондон. Но Джано не пустили за границу. Его вывели прямо из самолета. Так он в своей жизни за границу ни разу и не поехал. Потому что фамилия была — Багратиони.
Я много думал о том времени, о Сталине. И всегда знал: все мои сосланные родственники в общем-то его рук дело. Хотя имя вождя было свято.