Так получилось с песней «Снегопад». Честно говоря, записала ее только для того, чтобы автор, композитор Алексей Экимян, от меня отстал. И потом о ней не вспоминала. А зрители стали писать письма и просить исполнить эту песнию на концертах.
Я даже спросила Медею, что это за песня такая, о которой все время записки пишут. «Та, что ты ненавидишь», — ответила она.
И я решила «Снегопад» начать исполнять. И до сих пор пою ее, как первый раз. С новым отношением. Это феноменальная песня.
В программе концертов у меня ее нет. Но я знаю, что на каждом выступлении обязательно спою «Снегопад», «Калитку» и «Тбилисо».
Кстати, многие думают, что «Тбилисо» писали специально для меня. Но это не так.
Был объявлен конкурс песен о Тбилиси, который выиграли композитор Реваз Лагидзе и поэт Петре Грузинский. Я эту песню спела только в 1976 году, через несколько лет после ее премьеры.
Петре удивлялся: «Почему все обалдели от этой песни? У меня что, других нет?» И ведь действительно были, но в первую очередь все говорили про «Тбилисо».
Мы с ним много работали, дружили. Петре был настоящей богемой. Писал стихи, любил женщин и кутежи. Мы говорили: «Что было бы, если бы ты стал царем Грузии?» Он ведь являлся прямым потомком царской фамилии Багратиони.
Его обожали все, он был широким человеком. Много написал прекрасных стихов и переживал, что его считают только песенником.
У него была песня о виноградной лозе. Эту песню он думал отдать мужчине. И не знал кому. А потом кто-то ему сказал: «Чего ты мучаешься, когда Нани есть?» И он отдал эту песню мне.
Это была единственная песня, которую я репетировала. Обычно никогда не репетирую, записываю сразу. Конечно, с каждым концертом я пела песню иначе, лучше понимала ее. Сразу ведь это сделать очень трудно.
Песню о виноградной лозе тоже не сразу поняла. Попросила Резо спеть ее, чтобы почувствовать характер. Потому что сама сразу очень лирично начала петь. И мне не нравилось, и ему, я видела, тоже.
Мы репетировали дома у Лагидзе, и он предложил: «Давай прервемся, выедем на природу». Мы так и сделали. И все получилось.
Но это была единственная песня, над которой я так работала. А так все делалось спонтанно.
В 1956 году вышел фильм «Колдунья», в котором главную роль сыграла Марина Влади. Она сразу стала настоящей звездой.
А у нас был очень хороший поэт Леван Чубабрия, который написал стихотворение «Синеглазая колдунья». Композитор Шота Милорава сказал мне: «Это будет твоя песня. Я посвящу ее Марине, а споешь ты».
Так появилась песня, которая стала очень популярной.
Никогда не забуду, как часа в два ночи у меня вдруг зазвонил телефон. На другом конце трубки был режиссер, который дружил с Влади: «Сейчас с тобой будет говорить Марина Влади». Я возмутилась: «Что за шутки посреди ночи? Как тебе не стыдно!» И вдруг слышу голос Марины: «Нани, ты, оказывается, поешь эту песню? Сейчас за тобой пришлю машину».
В то, что это не розыгрыш, я поверила, только когда увидела Марину. Она была простой-простой, никаких тебе звездных закидонов. Вообще все большие артисты не играют, они в жизни очень простые.
Потом Марина начала приезжать в СССР и стала женой Владимира Высоцкого. Ей нравилась эта песня. Я часто ее пела.
У меня вообще много песен шлягерами стали. Повезло, наверное. Но каждый раз пою их, как впервые. Иначе не могу.
Я до сих пор свои записи не слушаю. Ненавижу себя.
Даже когда мама хотела послушать, я просила — погодите, уеду, тогда слушайте. Теперь понимаю, что интуитивно была права. И если сейчас слушаю — мне не нравится. Потому что сейчас я лучше мыслю, а в тех записях, что называется, головы нет, хотя голос, конечно, хорошо звучит.
А вообще на концерте голос звучит лучше, чем в записи. Люди потом прослушают и могут удивиться: «И чего эта певица всем так нравилась?»
Может, никто не поверит, но я себя и на телеэкране не люблю. Это плохо. Очень. Но ничего не сделаешь. Я себе не нравлюсь.
Когда идет передача обо мне, я не смотрю. Только если близкие скажут, что было хорошо, включу повтор.
Это у меня от мамы. Она мне говорила: «На кого ты похожа?» Для нее главным было, чтобы я выросла порядочным человеком. И я не жалею об этом. Потому и в людях ищу эти качества. Не люблю, когда восторгаются собой или своими детьми.
В Петербурге, помню, после концерта приходили люди восторженные, буквально двери ломали. А я объясняла им, как на самом деле все было плохо. Друзья потом у меня спрашивали: «Ты что, ненормальная?»
Но, может, это и хорошо. Я все время пытаюсь сделать лучше, идти вперед. Мне понравилось, как гениальный Рихтер в дневниках написал об одном пианисте: «Тот вышел с концерта и сказал, как гениально сыграл. После этого он перестал для меня существовать».
И дирижер Юрий Темирканов такой же. Он как-то приезжал в Тбилиси, и мы встречались. Я в него влюблена во всех смыслах.
«Как вы бесподобно дирижировали без палки!» — сказала ему и тут же смутилась: как я обозвала дирижерскую палочку. А он ответил: «Правильно — палка она и есть палка. Главное — пальцы, в них все чувства». И добавил: «Я так стесняюсь, когда меня хвалят. Слушаю свои записи и удивляюсь — что им там так нравится?»…
При этом они так бесподобно сыграли Мусоргского! А ведь это был очень тяжелый композитор, его надо понять! Мы в антракте все в шоке были. И вот этот дирижер стесняется комплиментов!
Я очень дорожила встречами с нашим прекрасным писателем Нодаром Думбадзе. Мы с ним часто виделись. Не могу сказать, что были дружны, но я тянулась к нему. Он тоже часто бывал у меня дома.
Нодар был очень интересным человеком. Знаете, есть такие писатели, которые хорошо пишут, но в жизни ничего из себя не представляют. А Думбадзе был личностью. Его нельзя было не любить. Он был очень добрый и глубокий человек. Всегда писал только о том, что видел и знал.
Кстати, Эдуард Шеварднадзе его обожал, они с Нодаром из одной деревни.
У Шеварднадзе вообще было очень хорошее отношение к людям искусства. Во время его руководства республикой уровень культуры в Грузии был высочайший.
Недаром во времена СССР Тбилиси был почти культурной столицей. Когда в Советский Союз приезжал западный гастролер, то первым делом его посылали именно в Тбилиси. И по тому, как его принимала наша публика, можно было понять, что будет в Москве. Грузинский зритель — очень требовательный, обмануть его невозможно.
Самая большая оперная певица для меня — Мария Каллас. Я любила и люблю многих, но если говорить об эталоне, то это — Каллас. Все в ней мне нравится. Иногда она красивая, иногда — совсем даже наоборот. Но все равно прекрасна! Из мужчин отмечу, пожалуй, Давида Гамрекели.
Только не подумайте, что они мои кумиры. У меня их нет, потому что уверена: не надо иметь кумиров. Кстати, фанаты — тоже плохо.
Я сама к себе спокойно отношусь. И могу все свои недостатки назвать. Кто-то меня научил: «Не надо самой рассказывать о своих недостатках». А то я ведь так делала — ко мне за кулисы приходили с восторгами, а я принималась объяснять, что во время концерта не получилось. Мол, должна была вот так спеть, а в итоге получилось иначе. И на меня смотрели по меньшей мере с удивлением — кто она такая. А я продолжала: «Что вы, все было не так хорошо, как вам показалось». Потом, конечно, перестала так делать.
При этом критика меня никогда не ругала. Наоборот, судьба в этом отношении очень баловала. Хотя я сама за всю свою жизнь довольна только 5–6 концертами.
Есть такая присказка о том, что «скромность — не порок…». Так вот в отношении Нани ее можно было бы продолжить так: «…а самый яркий штрих характера Брегвадзе».
Иногда нежелание Нани верить в сонм восхищений, то и дело звучащий в ее адрес, вызывает удивление, а порой и возмущение. Ну честное слово, вот уже столько десятилетий на занимаемый ею трон королевы русского романса никто даже не претендует. А Нани все сомневается, все думает, что поклонники просто не заметили того или иного огреха, допущенного на концерте.
Да что там поклонники, когда сами коллеги, не менее именитые и талантливые, начинают говорить комплименты, Брегвадзе пытается их поправить, а то и вовсе остановить.
Никогда не забуду, как во время празднования своего семидесятого дня рождения Людмила Гурченко решила сказать несколько слов в адрес присутствующей на банкете Нани.
«Как-то меня пригласили в Тбилиси в ансамбль «Рэро», — начала Людмила Марковна. — И вдруг на сцену вышла Нани…»
Брегвадзе, стоя слушавшая монолог Гурченко, не удержалась от предположения: «Увидела меня и тут же разочаровалась. Наверняка».
Гурченко на секунду замолчала, с легкой укоризной взглянула на Нани, а потом продолжила: «Вышла юная красавица…»
На сей раз героиня повествования юбилярши ничего не сказала, лишь недоверчиво заметила: «Ой!»
Но Людмилу Марковну уже нельзя было сбить: «Да! Степенная, спокойная, собранная, мудрая. Я думаю: «Люся, вот какой ты должна быть!» Но прости, я тебя сейчас разочарую. Нани, сейчас ты очень хорошо говоришь на русском языке. Тогда же это звучало иначе (и Гурченко спела так, как когда-то, как ей казалось, пела Нани — с акцентом. — Прим. И.О.). Так не по-русски, не по-харьковски. Я попала в другой ритм, в другую природу. Я умирала от Тбилиси, я умирала от грузин, я умирала от языка, я умирала от музыки, которой не нужен текст. Эти запахи, над Курой эти дома, я думала — как они там стоят и не падают, эти серные бани, в которых тебя трут-трут и все трется. Этот фуникулер, с которого виден весь Тбилиси, этот Чабукиани в «Отелло». И так высоко-высоко, над всем в моей жизни — Нани Брегвадзе!»
Гости, пришедшие чествовать Гурченко, с удовольствием поддержали восторг хозяйки вечера, рассмеялись и зааплодировали. И лишь Нани стояла, прижимала ладони к груди, благодарила юбиляршу. И наверняка опять не верила.
Хотите, расскажу о самых необычных гастролях?