– Замолчи! – приказал ему Муми-тролль.
– Все-все-все! – примирительно сказал папа. – Лучше посмотрите, там что-то лежит. Как видно, прибило к берегу! Бегите! Попробуйте выловить!
Они бросились бежать.
– Что это такое? – спросил Снусмумрик.
Добыча была большая, тяжелая и напоминала луковицу. Наверняка она ужасно долго плавала в море, потому что была опутана морской травой с застрявшими в ней ракушками. Кое-где на треснувшем дереве виднелись остатки позолоты.
Муми-папа взял деревянную луковицу в лапы и долго разглядывал. Чем дольше он на нее глядел, тем шире раскрывались его глаза, а под конец он, прикрыв их лапой, вздохнул.
– Малыши, – торжественно, чуть дрогнувшим голосом произнес он. – То, что вы видите, – луковица навигационной каюты речного парохода «Морской оркестр»!
– О! – благоговейно произнес Муми-тролль.
– А теперь, – сказал растроганный воспоминаниями папа, – теперь я думаю начать большую новую главу и поразмыслить над этой находкой наедине с самим собой. А вы бегите и поиграйте в пещере!
С этими словами Муми-папа направился дальше, к морскому мысу, держа в одной лапе позолоченный купол, а в другой – мемуары.
– В молодости я был бравый муми-тролль, – сказал он самому себе. – Да и теперь я тоже не так уж плох, – добавил он, весело и тяжело ступая по земле.
Пятая глава,где я (после короткого испытания моей сообразительности) даю описание семьи Мюмлы и праздника больших сюрпризов, на котором я из рук Самодержца принимаю волшебные подарки
Я и по сей день твердо уверен в том, что дронт Эдвард собирался усесться на нас. Потом он, без сомнения, стал бы горько плакать и устроил бы нам на удивление пышные похороны, тщетно пытаясь успокоить свою совесть. А вскоре после этого он, совершенно точно, очень быстро забыл бы это печальное происшествие и уселся бы на кого-нибудь другого из своих знакомых, на кого был в ту минуту зол.
Как бы там ни было, у меня в решительный момент родилась идея. Как обычно, в голове моей щелкнуло, и идея появилась на свет. Я храбро подошел к этой свирепой горе и сказал, сохраняя спокойствие:
– Привет, дядя. Рад повстречаться с тобой снова. У тебя опять болят ноги?
– И ты осмеливаешься спрашивать меня об этом, водяная блоха? – проревел он. – Да, у меня болят ноги. Да, у меня болит хвост! И в этом виноваты вы!
– В таком случае, – сказал я спокойно, – вы, дядя, очень обрадуетесь нашему подарку: это настоящий спальный мешок из гагачьего пуха! Он сделан специально для дронтов, которые садятся на что-нибудь твердое!
– Спальный мешок? Из гагачьего пуха? – спросил дронт Эдвард и близоруко взглянул на нашу тучу. – Вы, морровы щетки для мытья посуды, конечно, надуете меня. Эта подушка, поди, набита камнями…
Он вытащил тучу на берег и подозрительно обнюхал ее.
– Садись, Эдвард! – крикнул Фредриксон. – Тебе будет чудесно: мягко и уютно!
– Это ты уже говорил, – сказал дронт. – Тогда ты тоже сказал: «Мягко и уютно». А что было на самом деле? Самое что ни на есть колючее, жесткое, жутко каменистое, бугристое, корявое, Морра его подери!..
Потом Эдвард уселся на тучу и погрузился в задумчивое молчание.
– Ну? – закричали мы нетерпеливо.
– Хрумф… – угрюмо сказал дронт. – Здесь, кажется, есть несколько довольно мягких местечек. Посижу еще немного и решу, надо вас наказывать или нет.
Но когда дронт Эдвард принял решение, мы были уже далеко от рокового места, где могла бы разыграться заключительная сцена всех моих надежд и мечтаний.
Очевидно, эта незнакомая страна была страной круглых холмов. Вокруг нас, насколько мог видеть глаз, простирались их зеленые, поросшие травой шапки. Эти холмы пересекались длинными низкими стенами, сложенными из булыжника, над которыми, видно, пришлось немало потрудиться. А вот редкие домишки были большей частью построены из соломы и, по моему мнению, никуда не годились.
– Зачем они понастроили эти стены из булыжника? – удивился Юксаре. – Они кого-то запирают или, наоборот, кого-то не пускают внутрь. И куда, впрочем, все они подевались?
Вокруг царила полная тишина, никаких следов взволнованной толпы, которая, казалось бы, должна была нестись со всех ног, чтобы поглядеть на нас, узнать про бурю, восхищаться нами, посочувствовать нам. Я был сильно разочарован и думал, что другие разделяют мои чувства. Проходя мимо маленького домишки, который выглядел хуже остальных, мы услыхали, что кто-то играет на гребенке. Мы постучали четыре раза, но никто не ответил.
– Привет! – крикнул Фредриксон. – Дома есть кто-нибудь?
И тут послышался тоненький голосок:
– Нет, никого нет!
– Странно, – заметил я. – Кто же это разговаривает?
– Я, Дочь Мюмлы, – отвечал голос. – Только вам нужно поскорее уходить, мне не велено никому отпирать дверь, покуда мама не вернется!
– А где твоя мама? – спросил Фредриксон.
– Она на садовом празднике, – ответил огорченно тоненький голосок.
– Почему же ты не пошла с ней? – удивился Шнырёк. – Ты что, слишком маленькая?
Дочь Мюмлы расплакалась.
– У меня болит горло! Мама думает, что у меня дифтерит!
– Открой дверь, – ласково сказал Фредриксон. – Мы поглядим твое горло. Не бойся.
Дверь открылась. Перед нами с красными от слез глазами стояла Дочь Мюмлы. Шея у нее была повязана шерстяным платком.
– Сейчас поглядим. Скажи «а-а-а»! – велел Фредриксон.
– Мама еще думала, что у меня сыпной тиф или холера, – мрачно пробормотала Дочь Мюмлы и открыла рот: – А-а-а…
– Никакой сыпи, – сказал Фредриксон. – А горло болит?
– Ужасно, – простонала Дочь Мюмлы. – Оно у меня срастается, ясно вам? И скоро я не смогу ни есть, ни разговаривать, ни дышать.
– Иди сейчас же ложись в постель, – ужаснулся Фредриксон. – Мы должны привести твою маму. Сию же минуту!
– Не надо! – воскликнула Дочь Мюмлы. – На самом-то деле я вас просто обманула. И вовсе я не больна. Меня не взяли на садовый праздник, потому что я вела себя просто невыносимо, даже маме я надоела!
– Зачем же ты нас обманула? – спросил ошарашенный Фредриксон.
– Потому что так интереснее! – ответила маленькая Дочь Мюмлы и снова заревела. – Мне ужасно скучно!
– Почему бы нам не отвести ее на этот праздник? – предложил Юксаре.
– А если Мюмла рассердится? – возразил я.
– И вовсе не рассердится! – обрадовалась Дочь Мюмлы. – Мама обожает иностранцев! И к тому же она наверняка забыла, как плохо я себя вела. Она всегда обо всем забывает!
Дочь Мюмлы размотала с шеи шерстяную шаль и выбежала из дома.
– Поторапливайтесь! – закричала она. – Король наверняка уже давно начал устраивать сюрпризы!
– Король? – воскликнул я, и у меня вдруг засосало под ложечкой. – Ты хочешь сказать: настоящий король?
– Настоящий, – повторила Дочь Мюмлы. – Самый что ни на есть! Самодержец, самый могущественный король на свете! А сегодня день его рождения, ему исполняется сто лет!
– Он похож на меня? – прошептал я.
– Нисколечко. С какой стати ему походить на тебя? – удивилась Дочь Мюмлы.
Я пробормотал что-то неопределенное и покраснел. Конечно, я поторопился, высказав такое предположение. Но все-таки… Подумайте, а что, если… Я чувствовал себя королевской особой. Да, да. Во всяком случае, я увижу Самодержца, может, даже поговорю с ним!
В королях есть нечто особенное, нечто величественное, возвышенное, недоступное. Вообще-то я не склонен восхищаться кем-либо (разве что только Фредриксоном), но королем можно восхищаться, не роняя своего достоинства. И это приятно.
Дочь Мюмлы тем временем бежала вприпрыжку по холмам, перелезала через каменные стены.
– Послушай-ка, – сказал Юксаре, – для чего вы понастроили эти стены? Вы запираете кого-нибудь внутри или запираетесь от кого-то снаружи?
– Еще чего, да их просто так понастроили, – отвечала Дочь Мюмлы. – Подданным королевства нравится строить стены, потому что тогда можно брать с собой еду и устраивать пикник… Мой дядя по материнской линии построил стену в семнадцать километров! Вы бы удивились, если бы познакомились с моим дядей, – весело продолжала она. – Он изучает все буквы и все слова слева направо и наоборот и носится с ними, пока точно не уверится, что хорошенько выучил их. А если слова очень длинные и заковыристые, то он изучает их целыми часами.
– Например, такие, как «гарголозумдонтолог»! – подсказал Юксаре.
– Или «антифилифренсконсумция», – сказал я.
– О-о-о! – воскликнула Дочь Мюмлы. – Возле таких длинных слов ему пришлось бы разбить палатку! По ночам он закутывается в свою длинную рыжую бороду. Одна половина бороды – одеяло, а другая половина – матрац. Днем у него в бороде живут две маленькие белые мышки, им не приходится платить за квартиру, потому что они такие хорошенькие!
– Прошу прощения, – сказал Шнырёк, – но мне кажется, что она опять нас дурачит.
– Мои сестры и братья тоже так думают, – сказала Дочь Мюмлы. – Их у меня четырнадцать или пятнадцать, и все они думают то же самое. Я старшая из них и самая умная. Ну вот мы и пришли. Теперь скажите маме, что это вы заманили меня сюда.
– А как она выглядит? – спросил Юксаре.
– Она кругленькая, – ответила маленькая Дочь Мюмлы. – У нее все круглое снаружи и, наверное, внутри тоже.
Мы стояли перед высокой стеной из булыжника, ворота ее были увешаны гирляндами. А наверху висел плакат:
Вход свободный!
Добро пожаловать! Добро пожаловать!
Большое торжество по случаю нашего столетнего юбилея.
Не пугайтесь, если случится что-нибудь удивительное!
– А что случится? – спросил Клипдасс.
– Что угодно, – ответила Дочь Мюмлы. – И это самое интересное.
Мы вошли в сад. Он был дикий, заросший, какой-то небрежно буйный.
– Извините, а дикие звери здесь водятся? – спросил Шнырёк.