– Неправда! Неправда! Мне нужно идти к детям!
Потом я ничего не помнила. Пелена перед глазами сгустилась и стала черной… Звуки в голове, миллион разных сверчков… Где-то в вдалеке шум прибоя напевал древнюю песню русалок…
– Варитта, Варитта, вставай. Иди, прими душ.
Я с трудом открыла глаза. Сколько я была в забытье, я не знала. Как я взобралась на свое место, я не знала. Вокруг моих нар столпились женщины, в основном мексиканки. Они были разного возраста, приветливые и улыбающиеся.
– Не бойся. Это первое время так, потом засосет рутина, и ты привыкнешь! – не мужик и не женщина Гарсия была очень довольна своим высказыванием.
Все засмеялись, как куча скрипящих гагар. Что-то тоскливо-жалостливое было в этом смехе. Я тоже постаралась изобразить улыбку на своем немытом два дня лице. Наверное, получилось плохо, потому что одна из пожилых женщин воскликнула:
– ¡Pobrecita! ¡Pobre nina! [5]
Она сказала это с такой заботой и с таким участием, что у меня навернулись слезы. Так мне захотелось обнять ее.
Мне вручили шампунь, мыло, и у меня было казенное полотенце. Они предупредили, что я должна выйти из душа через двадцать минут, потому что приближалось двенадцать часов – время поголовного счета и ланча.
Шатаясь, я поплелась в душ. Открыла теплую воду, и слезы рекой сами потекли. Я пробыла под струящейся водой все положенные мне двадцать минут, мысленно благодаря всех и вся за то, что придумали такое чудо, как душ! Так мне этого не хватало. Мне стало намного легче, я даже повеселела. Хотелось есть. Когда я выключила воду, кто-то просунул мне новенькое белье: трусики моего размера и лифчик, который был маловат, но все же я воткнулась в него. Правда, мне пришлось надеть свою вчерашнюю робу, которая была на три размера больше. Когда я наконец появилась в холле, все весело захохотали, показывая на мою страшную униформу. Мне даже показалось, что здесь не так страшно и уныло, как мне виделось вчера.
Светлый прямоугольный холл, место общего пользования, где можно было смотреть телевизор и поглощать еду, упирался в огромные затемненные снаружи окна, откуда был виден центр Эль-Пасо. По обе стороны холла располагались две одинакового размера прямоугольные камеры, которые вмещали десять двухэтажных нар. Самые немощные женщины или беременные занимали нижние койки, а на верхних оказывались новенькие или молодые. Мне отвели верхнюю койку, взбираться на нее было очень непросто. Большей, чем проблема подъема и опускания, была возможность падения с верхней койки во сне. Койки были приличной ширины, но отсутствовала вертикальная перекладина, которая мешала бы заключенному перевернуться и упасть с кровати. Нужно было быть постоянно начеку, чтобы не свалиться с довольно высокой койки.
Ночью я лежала в темноте над храпящей бабулькой, слушала гул кондиционера и старалась проанализировать случившееся и найти в этом смысл. В камерах находились туалеты с раковинами и фонтанчиком, которые намертво были прикреплены в цементном полу и представляли единую конструкцию.
Туалетами в камерах (их называли спальными камерами) не разрешалось пользоваться. Через несколько дней я увидела почему: в них заключенные женщины стирали свое личное белье, которое они покупали в тюремном магазине (commissary). Они лихо затыкали туалет женскими прокладками, набирали воду – и получался таз для стирки белья. Туалеты были вычищены до блеска. Все нары аккуратно застелены армейскими одеялами. Это было правило тюремного режима. В холле располагались круглые железные столы с прикрепленными к ним кругленькими стульчиками – тоже блестящие и стальные. Здесь же, в холле, стоял ряд туалетов – тоже с раковиной и фонтанчиком для общего использования. За этой частью нашей обители персонал неустанно просматривал через камеры наблюдения. Да и все сокамерницы не были ограждены от этого зрелища – все, что творилось в туалетной, было на виду. Кто-то ест, а кто-то использует туалет. Сначала это было дико, но человек привыкает ко всему. Через некоторое время это не вызывало никаких неудобств.
Камеры были спроектированы таким образом, чтобы тюремный персонал мог наблюдать почти за каждой зоной. Везде было установлено видеонаблюдение. Не было ни одной области, которая бы не попадала под наблюдение видеокамер, не было ни одного места, которое заключенные могли бы использовать для запрещенных действий, таких как проглатывание или вдыхание наркотиков, разговоры по сотовым телефонам, хранение партий нелегального спиртного «пруно» или нападение на персонал или других заключенных.
Вокруг меня столпились женщины всех возрастов: среди них были три белые, остальные мексиканки и латиноамериканки. Все они были одеты в голубые комбинезоны по размеру и резиновые тапочки, тоже по размеру. Они плохо говорили по-английски, но я их понимала, потому что большей частью они очень эмоционально жестикулировали, и без слов можно было догадаться, что они хотят сказать.
– Так зачем ты здесь? – спросила красивая девушка с большими голубыми глазами на хорошем английском. – Здесь ходят сплетни, что тебя твой муж засадил. Ты ни в чем не виновата! – заявила она.
– Не волнуйся. Наверное, его уже обрабатывают наши парни. В тюрьме все всегда известно! – подтвердила другая.
– Он должен был защитить тебя! Сrеatura vil! Сerdo! [6]
Я не знала, что им отвечать на это, и слабо улыбалась, кивая каждой. Зато когда речь заходила о том, как меня арестовали, я истерично, по миллиону раз, в красочных деталях рассказывала о допросе, на который сама подписалась. Как будто хотела оправдаться перед всем миром!
– Варитта! Ты облажалась! Все в этой стране знают, что нельзя открывать рот с этими псами! – говорили одни.
– Тебе нужен хороший адвокат, но он будет стоить немалых денег. Эти адвокаты, которых называют общественными защитниками, – куски дерьма! Им нельзя верить, они работают на псов! – говорили другие.
– Да все здесь невиновные! – злорадно комментировали третьи.
Две женщины, видимо, имевшие некоторый авторитет среди других, внимательно слушали меня.
– Ну, девочка, ты действительно попалась. Тебе действительно нужен хороший адвокат. Неужели ты не знала волшебные слова: «Я отказываюсь говорить без присутствия адвоката»?
В их скучной тюремной жизни мое дело вызвало горячие споры и обсуждения. Особенно из-за телевизионного шоу, которое устроили СМИ провинциального Эль-Пасо. Женщины просто хотели поговорить. По сути, они просто хотели знать, что я не была SO (сексуальной преступницей, как писали обо мне газеты), потому что у этой группы был свой собственный имидж, и с ними повсеместно обращались ужасно. Но, к моему великому облегчению, заключенные приняли меня с пониманием и участием. Они не очень-то верили, что я попала к ним по злому року, но сочувствовали моим страданиям. В то время я просто радовалась, что у меня не было проблем в общении с моими сокамерницами.
Единственным человеком, который, как мне казалось, поверил в мою невиновность, была Сандра, арестованная за незаконное пересечение границы. Она не относилась к постоянным обитателям тюрьмы, и поэтому, наверное, в ней еще сохранились живость чувств и доверие к людям. Она придавала задумчивое выражение лицу и все время спрашивала с неподдельным интересом:
– Хм, расскажи мне все сначала.
Я рассказывала и рассказывала свою историю и, пересказывая, я все яснее понимала, какую роковую ошибку допустила, согласившись говорить на первом допросе. Я начинала внутренне чувствовать, что именно моя попытка объяснить фэбээровцам правдивую историю и стала причиной моего заточения в тюрьму.
– Ты надолго здесь. Привыкни к этой мысли, – повторяла Сандра.
Я не хотела верить ей, но самым странным и печальным образом я чувствовала себя в безопасности. Я чувствовала неподдельный интерес и понимание со стороны этих женщин. Еще страшнее было то, что я чувствовала себя как будто среди близких мне людей. Меня никогда в жизни никто не выслушивал так участливо, как мои новые подруги по несчастью.
– Cerdo! – не унималась Гарсия. – Он заплатит по счетам! Я тебе слово даю!
Раскосые, мрачно горевшие глаза расширялись огоньком мести.
Потом я узнала, что в криминальном мире существует негласный закон, что мужчина, особенно муж, должен взять на себя вину своей женщины в случае ее ареста. Его святая обязанность – защитить свою жену и не дать женщине попасться в руки полицейских. Мужчин, которые допустили, что их жена оказалась за решеткой, жестоко наказывают в мужских тюрьмах. Единственным исключением было обстоятельство, когда в тюрьму шла Gran mama – главная фигура, корень криминальной банды; часто это была семья с многочисленными братьями и родственниками. В этом случае женщина брала на себя вину и отсиживала срок за всех ее сыновей или членов банды мужского пола. Это делалось для того, чтобы криминальная деятельность банды не останавливалась, и цепочка торговли и транспортировки наркотиков не обрывалась. Но и будучи в тюрьме, она руководила стратегически важными решениями банды.
– Варитта! – кто-то окликнул меня сзади.
Это была невысокая смуглая женщина за пятьдесят с длинными жесткими черными волосами, заплетенными в длинную косу. Прямой орлиный нос и раскосые глаза напоминали лицо старого вожака из индейского племени. Она казалась усталой.
– Привет, – хрипло сказала она, и я тут же, поняла, что она не очень хорошо говорит по-английски. – Повтори-ка, как тебя зовут?
– Меня зовут Надира, – удивленно ответила я.
Удивленно потому, что как только она стала говорить, весь галдеж прекратился. Все замолчали и внимательно смотрели на нее. Словно Акела из мультфильма «Маугли», она медленно подошла ко мне. Ее глубокие и, я бы сказала, мудрые глаза просканировали меня оценивающе, но она это делала каким-то уважительным образом, поэтому не вызвала у меня отрицательных эмоций. Рассматривая меня, Мария (так ее звали) обошла меня два раза и потом стала размеренно говорить: