– Hablas Español?
– No, muy poco [7].
Она рассмеялась и погладила меня шершавой рукой по голове.
– Muy poco! [8]
Она опять рассмеялась добрым и заботливым смехом. И все вокруг с облегчением рассмеялись тоже. Я поняла, что с успехом прошла экзамен и получила одобрение.
– Ты должна взять себя в руки и кушать. После счета и ланча я поговорю с тобой.
– Перекличка, перекличка, перекличка! Перекличка!
Женщины заспешили и взволнованно выстроились в линейку, как в очередь за колбасой. Я посмотрела на Марию. Она казалась невозмутимой.
В нашу камеру вбежали две молодые мексиканки. Остановив взгляд на мне на секунду, одна из них сморщила лицо, и они, как роботы, продолжали счет.
– А это всегда так? – спросила я рядом стоящую женщину.
– Да! Так, т-с-с! Это перекличка, так что молчок!
Мы впятером встали возле решеток. В здании вдруг воцарилась тишина, я слышала лишь позвякивание ключей и топот тяжелых ботинок.
Вдруг мы услышали:
– Еще раз, ladies!
Все снова вытянулись возле решеток, и я тоже встала по стойке «смирно».
– Вечно они лажают, – тихонько проворчала женщина рядом. – Что тут сложного?
Нас снова пересчитали – на этот раз, похоже, успешно. Чуть позже мне объяснили, что, когда приходит время подсчета, вся тюрьма запирается и замирает; никаких движений, кроме офицеров, которые ведут подсчет. Перекличка проводилась пять раз в день. В двенадцать часов дня и в четыре утра перекличка была стоячая, остальные проводились в девять вечера, в полночь и в два часа ночи. Мы знали точное время, и все бросали то, что делали, и выстраивались в холле у стены, так чтобы можно было всех видеть. Все должны были стоять, и если кто-то по какой-то причине не успевал выйти из душевой или был на унитазе, то этот заключенный отсылался в камеру-одиночку на несколько дней.
Сводки о количестве заключенных, персонала и посетителей шли из каждой секции тюрьмы. Настоящий поголовный счет для всех. Счет заканчивался тогда, когда фактическое количество лиц в тюрьме совпадало с количеством людей в ведомостях. Если не досчитались хоть одной «головы» (заключенного или персонала) или, наоборот, выходило большее количество, то счет должен был быть сделан заново. Если подсчет все еще оказывался неправильным, то объявлялась тревога и всех запирали во внутренние (спальные) камеры. Офицеры обыскивали всю тюрьму. Проверяли въезд в ворота, искали на стоянке служебных машин… Перематывалось видео, чтобы увидеть, где человека видели в последний раз. Это был усиленный поиск, в это время никто не должен был шевелиться, даже если кто-то хотел в туалет. Наконец, когда фактическое число «голов» совпадало с тем, что было в ведомостях, счет заканчивался. Из громкоговорителей кричали: «Чисто!», и начиналось движение. Кто-то бежал в душ, кто-то – в туалет, кто-то садился за железные столы играть в карты или писать письма. Так и сейчас, после счета, который прошел успешно со второго раза, мы взяли свои подносы с едой и сели за свои столы.
– Время обедать, – сказала Мария.
Было еще только двенадцать, но я была очень голодна. Через решетчатое окно в коридор я увидела, как мимо нашей двери с грохотом прокатили железную телегу – огромный квадратный контейнер с едой для заключенных. Этот термос выглядел довольно многообещающим – так я хотела есть!
– А что на обед? – осторожно спросила я.
– Болонья.
Что это было, я не поняла, но, когда увидела, тошнота снова подкатила к горлу. Это было что-то вроде нашей докторской колбасы, но зеленого цвета от долгого хранения.
После обеда из болоньи с жареной картошкой фри (холодной и обмякшей) и большим зеленым горьким перцем женщины снова оживились и принялись громко говорить по-английски и по-испански. Я поняла, что они все еще обсуждали новости и меня. Все с опаской и подозрительностью наблюдали за мной. Их очень беспокоило, могу ли я вызвать какие-то неудобства или проблемы.
Через некоторое время из-за стола встала Мария, и все сразу разом замолчали.
– ¡Chica! ¡Ven aquí! [9]
Женщина, которая сидела рядом со мной и была похожа на мужчину, подтолкнула меня к соседнему столу, и я подошла к Марии.
– Escúchame con atención ahora. Esto te ayudará mucho [10], – прошептала она.
В ее голосе слышались повелительные нотки, но я не понимала, что она мне говорила. Я вытаращила глаза, показывая всем, что не понимаю ее.
– Habla, despacio, por favor, no entiendo [11], – с трудом выдавила я.
Опять все заискивающе засмеялись. Было понятно, что Мария очень уважаемый человек и может быть непредсказуемой. Все боялись и не знали, чего ожидать.
– Хорошо, давай по-английски, хотя мне это не нравится. Но мне нравится, что ты, русская, хотя бы стараешься говорить на нашем языке.
«Me gustas» означало «ты мне нравишься», я поняла все без перевода, потому что много раз слышала эту фразу на испанском от моих многочисленных клиентов. Все одобрительно закивали в ответ.
– Сейчас сядь вот сюда и внимательно послушай меня. Это поможет тебе. Не перебивай, если будут вопросы, то спросишь потом. Ясно?
Я утвердительно кивнула головой. Интуитивно я повиновалась ей. Где-то в глубине души кольнуло: ее повелительный тон, неприемлемость возражения и несказанное требование слепого повиновения без прекословий напомнили мне мою жизнь с Эльнаром. Все это было в прошлом, где-то далеко; эмоции по поводу Эльнара как будто заморозились. Я поймала себя на мысли, что не думала про Эльнара с момента, как оказалась в тюрьме. Эти мысли и чувства прилетели на мгновение и растворились в моей нынешней реальности выживания в тюрьме.
Мария начала свой монолог. Ей не хватало только индейской трубки, и она была бы истинной предводительницей какого-нибудь племени ацтеков. А может, она и была.
– Первое, что ты должна сделать, – это принять факт, что ты находишься за решеткой. Судя по тому, что пишут в газетах, ты будешь за решеткой очень долго. Не пытайся бороться с этим – погибнешь в борьбе. Мы всегда поддерживаем тех, кто будет отбывать долгий срок, а у тебя почти полжизни. Второе: хотя время от времени думать о свободном мире нормально, не зацикливайся на нем. Теперь у тебя есть жизнь в тюрьме, а не за пределами тюрьмы. Haz tu tiempo, no dejes que el tiempo te haga! [12]
Это знаменитое выражение – как мантра для заключенного. Я его знала от своих клиентов-наркодилеров, которые не раз мотали в тюрьме долгие сроки.
– Здесь народ очень разный, тебе нужно быть начеку с другими заключенными. Если сама повод не дашь, то никто не будет к тебе приставать. Женщины обычно не дерутся, но они болтают, сплетничают и распускают слухи. Поэтому здесь ничего не утаишь. Они будут болтать и о тебе. Никому не доверяй. Помни одну вещь: не всякий, кто помогает тебе, в реальности твой друг, и не всякий, кто на тебя срет, – твой враг. Все может повернуться самым неожиданным образом. Поэтому у нас говорят: «В тюрьме не бывает друзей. Ты приходишь сюда один и уйдешь отсюда один».
Мне стало не по себе. Чувствовалось, что для Марии тюрьма была домом, и она, по всей вероятности, провела немало лет в этой системе.
– Еще у нас есть лесбиянки. Но беспокоить тебя они не станут. Некоторые попробуют подружиться с тобой, но, что бы там ни было, держись от них подальше! Я хочу, чтобы ты поняла: можно обойтись и без привязок и секса. Занимайся своими делами. А теперь главное, запомни, – тон ее голоса стал жестким, и глаза неестественно сузились. – Здесь у всего есть владелец, поэтому, если оно не принадлежит тебе, у тебя нет причин его трогать. Самое осуждаемое, что ты можешь сделать, – это прикоснуться, украсть, переместить или повредить что-то, что принадлежит другому человеку! – угрожающе, сквозь зубы процедила она.
Я вспомнила, что была поговорка, которую я слышала от своих клиентов, которые отбывали срок в Калифорнии: «Если вы пойдете против течения, вас отшлифуют». Я очень хорошо знала этот закон по своей работе стриптизершей, у нас тоже были такие правила.
– Кроме того, людей, которые не уважают других, обычно быстро приводят в чувства, и есть разные способы сделать это. Будут учить, пока они не научатся уважать границы – свои и других!
Мария сделала многозначительную паузу, глядя в окно, как будто вспоминала какой-то пример, о котором ей не очень было приятно вспоминать. Вздохнула и продолжила:
– Тебя будут уважать и считаться с тобой, если ты будешь занята только своими делами и проблемами.
Она еще раз глубоко вздохнула, как-то встрепенулась и поддерживающе похлопала меня по плечу. На этом работа Марии, похоже, была окончена. Я горячо поблагодарила ее, не стараясь скрывать своей признательности, и она ушла играть в карты за соседний стол.
Так хотелось на воздух! Пусть городской воздух за окном наполнен выхлопными газами, но сейчас, в дико душном и вонючем помещении, он казался подарком судьбы. Наверное, первое, чего мне не хватало в женской тюрьме, это открытого пространства с воздухом. Так ужасно пахло это место. Я пошла в спальную камеру и взобралась на свои нары.
– Дай я покажу тебе, как заправлять постель. Встань!
Ко мне подошла старая, низкого роста коренастая мексиканка.
– Какой срок? – небрежно спросила меня старенькая сокамерница. Как я потом узнала, ее звали миссис Трухио. Пожилых или уважаемых заключенных называли по фамилии и прибавляли приставку «миссис». Остальных называли просто по фамилии, но меня называли Руса [13] или Варитта, что означало «блондинка», или «белая». Она ловко взобралась на верхнюю койку и, как жонглер, застелила мою постель, так что на ней не было ни одной складочки. Чувствовался многолетний опыт застилания тюремной постели.