Так или иначе, привычка заниматься физкультурой помогала отвязываться от надоедливых клуш, нелегальных иммигранток, да и время проходило гораздо быстрее. Утро сменялось обедом, обед сменялся вечером и ночью. Ничего не менялось, все было одинаково. Мне уже не на шутку казалось, что про меня забыли и федералы, и весь мир. Неужели никто меня не ищет? А кто мог искать меня? В Америке, кроме детей, никого не было, а все мои знакомые после шокирующих комментариев в новостях знать меня не хотели.
Глава 5Несбывшиеся надежды
После почти двадцатидневной неизвестности и двадцатидневного хождения по периметру нашего барака мое имя выкрикнули в громкоговорители. Сердце учащенно забилось, холодные и горячие волны не давали дышать. Наверно, так себя чувствовал Робинзон Крузо, когда увидел первый корабль на своем острове. Решетчатые двери со скрипом раздвинулись, и в них появилась грушеобразная фигура ехидно улыбающейся надзирательницы дневной смены. Она повела меня длинными пустыми коридорами в комнату свиданий с посетителями. Комната – это было громко сказано; она оказалась еще одной камерой с затемненными большими окнами для наблюдения с одной стороны и решетчатыми окнами с другой. Кроме огромного железного стола, ничего больше не было. Две железные скамейки с каждого конца были намертво прикреплены к цементному полу. По всей видимости, стол для интервью был только для двух человек. Я догадывалась, что кто-то пришел поговорить со мной, и очень надеялась, что это какой-нибудь журналист, который наконец устал от однообразных новостей, вспомнил, что можно взять у меня интервью. Но дверь со знакомым шумом скользящего металла открылась, и я увидела опрятно одетого красивого и представительного мужчину чуть за сорок. У него был добрый и открытый взгляд. Самое впечатляющее было то, что от него пахло очень мягкими, дорогими мужскими духами. От него пахло свободой! У меня сковало горло. Слезы подступили к глазам.
– Здравствуйте! – сказал он. – Меня назначили вашим адвокатом. Я публичный защитник. Это означает, что я буду вас защищать на судах бесплатно, государство платит за эту работу. Меня зовут мистер Робертс, и я буду представлять вас в суде и, надеюсь, дальше.
Я немного пришла в себя. Это тоже неплохо. Наконец-то. Хотя мне больше всего хотелось увидеть репортера и рассказать ему всю правду о своей жизни. Я мечтала, чтобы весь мир узнал обо мне и защитил меня…
Я все еще стояла перед ним, как ученица, когда он открыл тяжеленную папку с кучей бумаг, относящихся к моему делу.
– Присаживайтесь! – он по-доброму прищурил глаза.
Сзади сильно дул кондиционер, и я очень неуютно себя чувствовала. Ноги в резиновых тапочках вспотели и промокли – оттого что я с утра пять часов вышагивала круги, и мне казалось, от меня сильно пахло потом. Я почувствовала себя крайне неловко перед этим джентльменом. Он внушал доверие, и мне так сильно хотелось обнять его и поплакать у него на плече.
«Хорошо, что я воняю», – подумала я. Но все равно не смогла сдержать эмоции и разрыдалась, неустанно причитая: «Мне нужно выходить отсюда, там мои дети! Я не знаю, где они. Может, они остались на улице? Мне срочно нужно выходить. Освободите меня, пожалуйста!»
Меня уже невозможно было остановить. Он терпеливо ждал, когда пройдет первая волна моего приступа эмоций.
– Я прочитал внимательно ваше дело. У ФБР нет жестких доказательств, чтобы держать вас долго за решеткой. Они раздули дело, потому что рассчитывали найти целое русское сообщество, которое работает по выработанной схеме, но ничего не нашли. Все их улики очень сомнительные. И мотивы этих женщин ясны. Они пошли в ФБР, чтобы получить грин-карты, это всем ясно! Потому что если суд признает, что они жертвы торговли людьми, то они получат не только гражданство, но и деньги, которые, как они настаивают, они заработали!
– Да я же им помогала, как могла, в условиях жизни со своим мужем! Как они могли так со мной поступить? Не они, а я была служанкой у всех!
– Успокойтесь! Я знаю, что вы невиноваты. Но здесь очень серьезный момент, о котором мы должны поговорить. Расскажите мне все. Только, конечно, не 11 часов. И, – он лукаво улыбнулся, – давайте посмотрим, сколько времени займет ваш рассказ. Начинайте прямо с момента приезда в США.
Я удивилась, что он вытащил часы и поставил их передо мной. Потом уселся на железном тюремном стуле поудобнее и кивнул мне, что готов. Я вздохнула с облегчением, наконец закончила рыдать и истерить и начала свой подробный рассказ. Я сильно нервничала не потому, что боялась чего-то, а потому, что боль, отчаяние и злость нарастали с новой силой и я не могла справиться.
– Почему вы так слепо следовали указаниям Эльнара, он же ваш муж, а не рабовладелец? – только единственный раз перебил меня мой адвокат.
Я замерла. Рассказывая свою историю, я как будто наблюдала за собой и где-то очень глубоко внутри чувствовала, что этот вопрос так и остался неотвеченным, но он жил во мне, вызывая бурю эмоций и кучу других вопросов к себе.
– Я не знаю. Просто вы никогда не имели дела с ним – он может довести до сумасшествия. Легче согласиться с тем, что он хочет, чем выдерживать двенадцатичасовые пытки его лекций по поводу моего поведения.
– Ну хорошо, хорошо. Продолжайте.
Я продолжала уже не так уверенно, как начала. Вопрос, который Робертс задал, был тот же, что задала мне Джонсон, и это зародило во мне чувство вины, которое говорило, что, может быть, именно поэтому я нахожусь здесь. Ведь если бы я не была такой слабой, я бы не оказалась там, где оказалась.
Наконец я закончила свой рассказ. Облегченно вздохнув, посмотрела на Робертса.
– Прекрасно! Очень хорошо! – с удовлетворением и важностью сказал он. Он посмотрел на часы и записал время. – Вы рассказали всю историю за 40 минут, а не за 11 часов, как на допросе. Значит, вас кто-то очень сильно перебивал и путал, чтобы вы не могли сосредоточиться. Теперь у меня пара вопросов. Отвечайте честно. Я ваш адвокат, мне нужно знать детали допроса как можно точнее. Дело в том, что вам не нужно было вообще открывать рот без присутствия адвоката. Начнем?
– Да, конечно! – я чувствовала себя, как на экзамене. Он это заметил.
– Не волнуйтесь! Все плохое уже произошло. Теперь нужно выбираться из этого болота. И мы это сделаем. Конечно, после того, что случилось, вы не можете вот так с ходу доверять мне, но другого выхода у вас нет. Значит, так. Отвечайте коротко и без эмоций.
Это было трудно сделать, потому что уже почти месяц я страдала от неизвестности и непонимания сути происходящего. Теперь мне сказали, что люди, которым я помогала и оберегала от Эльнара, вот так хладнокровно погубили меня и моих детей. Я могла представить все что угодно, но не это!
Я уже начинала волноваться, что не смогу коротко и ясно отвечать.
– Первое. Предъявили ли федеральные агенты вам ордер на арест и обыск дома?
– Что это? – взглянула я на него в недоумении.
– Warrant for arrest [14].
– Нет. Они ворвались с оружием в дом и рассыпались по нему, а меня прижали к стене и нацепили наручники.
– Почему вы не спросили, по какому праву они врываются?
– Я спросила, что происходит, но меня толкнули к стене и проорали, чтобы я заткнулась и не сопротивлялась!
– Так. Ок. А когда вы приехали в офис, вам сказали, в чем вас обвиняют, за что вас арестовали?
– Нет, не сказали.
– А почему вы не спросили?
– Да у меня не было даже мысли, что я виновна в чем-то! Не было мысли, что вообще какие-то могут быть обвинения! Не было мысли даже, что нужно еще об этом спрашивать. Я думала, что это какая-то невероятная ошибка, что скоро все прояснится и меня повезут домой. Я не думала, что меня задержат больше чем на час. Я просто сильно нервничала, что напуганные дети остались одни дома. Со мной обращались, как с животным, которое ведут на бойню! Джонсон только и делала, что материлась, орала и затыкала меня! Она спросила, говорю ли я по-английски. Но пока я сообразила и ответила, она уже затолкала меня в комнату и сказала другим полицейским, что я говорю достаточно хорошо, чтобы понимать вопросы.
– А вы хорошо понимаете английский?
– Я понимаю очень простые, обиходные слова и предложения, но я тогда была в сильном стрессе и страхе и не могла четко и ясно выразить свою мысль или четко понять их, и мне совсем не хотелось выглядеть идиоткой.
– Все, я понял эту часть. Пойдемте дальше.
Тон его голоса немного отрезвил меня. Он говорил мягко, но не допускающим возражения голосом. И все время как бы сканировал меня. От этого мне становилось некомфортно; он как бы изучал меня, правду ли я говорю. Воспоминание, как иголочка, кольнуло в мозгу. Так мама смотрела на меня, когда хотела понять, до конца ли я искренна. Я поежилась, чтобы стряхнуть совсем не нужные сейчас эмоции.
– Информировали ли они вас, что вы имеете право на адвоката и у вас есть право не говорить без присутствия адвоката?
– Да, сказали, но я до конца не поняла, что это значит, потому что агент Гонзалес мне сразу жестко объявил, что на моем месте он бы сотрудничал со следствием и не уклонялся от допроса, чтобы скорее разобраться с этой ситуацией. Мне было нечего скрывать, и я думала, что если я честно все расскажу, то федералы поймут, что это недоразумение, и отпустят меня поскорее.
– Это была огромная ошибка, Надира. Вы хотя бы сейчас понимаете это? На вас ничего нет, кроме показаний, которые вы дали на допросе.
Он посмотрел на меня натренированным за годы общения с заключенными и одновременно оценивающим и пронизывающим насквозь взглядом.
– Но я же ничего не говорила, что делает меня виновной. Что я сделала плохого? В чем меня обвиняют?
Если бы я попала в пекло вулкана, я бы не чувствовала такой боли и вины перед детьми, как сейчас. Дура! Дура! Эльнар был прав, когда говорил, что всегда бегу впереди паровозного свистка.