– Она одна из нас! – повторяла Мария, заботливо смотрела на меня и гладила по голове. Мне это нравилось, и я чувствовала себя баловнем могущественной семьи.
Последующие дни были спокойными. Заключенные на какое-то время притихли. В тюремных блоках было спокойно, никаких инцидентов не произошло, учитывая все обстоятельства, с этой точки зрения все было довольно обычно. Первые пару недель телевизоры транслировали новости круглосуточно и без выходных. Никто не хотел ничего упустить. Но потом страсти стали утихать – и среди тюремного населения, и по новостям. Люди свыкаются со всем! Уже месяц нам выдавали протухшие болонья-сэндвичи и жутко сладкую газировку, поэтому заключенных больше волновала еда, чем тысячи погибших в Нью-Йорке.
Тюремные магазины не работали, и ни у кого не осталось кофе или ромэн-лапши. Мы оставались запертыми до конца месяца, включая субботу и воскресенье. Затем все потихоньку возвращалось в обычное русло, но тревога и вопросы все еще были. Шок от этого никуда не делся. Что угодно, лишь бы это больше не повторилось.
Наконец нас выпустили из спальных камер, и мы могли свободно передвигаться по всему блоку. Заработали душевые (их было две в нашем блоке) и телефоны. Все, расталкивая друг друга, побежали к телефону. Время использования телефона было ограничено: пятнадцать минут на один звонок. Выстроилась очередь, женщины, поговорив, уходили в конец и занимали очередь еще раз. Мне уже до изнеможения не терпелось поговорить с дочерью. Я стояла неподалеку от телефонов и умоляюще смотрела в сторону Марии. Она не забыла про это.
– ¡Mi hija! ¡Ven aquí, dame el teléfono! [20] – я уже довольно неплохо понимала испанский, подбежала к ней с номером Зарины и, как собачка смотрит на своего хозяина, с надеждой уставилась на Марию. Очередь расступилась, когда она подошла к решеткам с телефонами. Мое сердце забилось вдвое чаще. Она подняла трубку и передала ее мне.
– Алло?
– Зарина! Зарина, это я!!!
– Мама, мамочка! Ты живая? – в ее голосе звучали и страх, и облегчение одновременно. Ведь прошло больше месяца, и моя дочь не знала, что со мной произошло. Целый месяц Зарина почти не ела и не выходила из своей комнаты. Гуманное американское государство! Ха-ха-ха! Слезы потекли у меня по щекам. Я постаралась не тратить понапрасну свои пятнадцать минут и не напугать доченьку.
– Да, все в порядке. У меня все нормально. Все хорошо. Я тебя люблю. Как ты, Зарина?! Ты в порядке? А Алик как? – ничего умнее я не смогла придумать.
– Да, мамулечка! Я в порядке. Алика увезла в Лондон его тетя, я осталась одна.
Она старалась держаться как взрослая, не допуская лишних эмоций.
– Я никуда не уеду. Сказали, что ты будешь в тюрьме 36 лет… Я не могу тебя оставить. Мама, мамочка, я тебя люблю! Ты не волнуйся, я вырасту, окончу университет и буду заботиться о тебе, – Заринка горько разрыдалась, шмыгая носиком.
– Как они могли тебе такое сказать? – взревела я. – Нет, доченька, нет! Я скоро выйду. У меня хороший адвокат. Скоро суд! – дико орала я.
– Мама, мы с Аликом отказались от папы. Я все равно буду ждать тебя! Мамочка! – она плакала навзрыд.
– Солнышко, я скоро выйду. Уедем из этой чертовой страны. Доченька моя, солнышко мое! – я крепко зажала рот рукой и до крови прикусила губу. – Доченька, держись, милая…
– Мама, мамочка, я без тебя не уеду никуда! – рыдала Заринка.
– Напиши бабуле и дедуле, пожалуйста. Скажи им, что мы разговаривали с тобой и что у меня все в порядке. Сама я пока не могу им позвонить. У меня еще нет возможности часто пользоваться телефоном.
– Хорошо, мамочка. Да, мамочка!
– Зарина, ко мне можно прийти. Добивайся, чтобы тебя привели ко мне. Я люблю тебя, доченька моя!
– Мама, мамочка! Моя мамочка!
Голос ее дрожал, прерываясь рыданиями. И связь оборвалась. Я растерянно смотрела на трубку телефона, ожидая, что она объяснит мне, что мне дальше делать. Я повесила трубку. В глазах Марии читалось сочувствие. Она долго смотрела на меня.
– Почему ты не радуешься? Ты говорила с дочкой! – по-матерински заботливо спросила она меня.
– Они ей сказали, чтобы она уезжала в свою страну, что у меня срок 36 лет, – обыденно сказала я и сильно зажала рот руками, чтобы не кричать.
– ¡Señor ten piedad! [21] Господи! Да, узнаю вонючих псов-федералов! Они так работают, – и вдруг со всех сил ударила решетку кулаком.
Все задрожало; удар был не слабее мужского. Это заставило всех затихнуть и обернуться к нам.
– Займитесь своим делом, клуши! – заорала Мария.
Никогда не видела ее такой. Ее длинные пальцы сжались в кулак, как будто она сдерживала напряжение и готовилась ударить воображаемого врага. Губы были сжаты в тонкую нить, расширенные крылышки ноздрей часто поднимались, вдыхая воздух, а глаза яростно горели. С чуть приподнятым подбородком она подошла очень близко ко мне и прошипела:
– Мы не дадим тебя в обиду! Ублюдки! Santa María! Ты будешь звонить дочери каждую неделю! Это говорю я, Мария де Ронкио! – Мария торжественно выпрямилась и стала еще выше, показывая всем, что с ней шутить нельзя. – ¡Que Dios te ayude! [22]
Я перестала плакать и ныть. Она поддержала меня своей яростью и передала ее мне. У меня застучало в висках от твердого решения не дать больше никогда, никому подавлять меня и управлять мной. Моя ярость жгла изнутри, призывая к действию. На ум пришло старое избитое клише: «Что нас не убивает, делает нас сильнее». Но теперь мне пришлось осознать, что оно на самом деле значит, ведь часто мы не обращаем внимания на смысл старых затасканных фраз и не вдумываемся в их значение, но они помогают не рассыпаться на кусочки!
У меня никогда не было такой роскоши, как возможность побыть одной; время в одиночестве с детства было моим убежищем. Чтобы как-то спрятаться от толпы, я брала книгу, залезала на свою постель и делала вид, что читаю. Я с удовольствием уходила в размышления. Время плыло в никуда, когда я перелистывала страницу за страницей, не понимая, о чем книга. Я чувствовала, что должна найти что-то, что-то утраченное, но не понимала, что именно. Я не могла переварить что то, кем я была, совсем не было тем, кем я хотела быть. Почему я терпела такое отношение со стороны своего мужа? Почему позволила с собой так обращаться?
Внезапно я услышала тяжелый звук открывающихся электрических дверей нашего блока. В проеме, огороженном толстой решеткой, где всегда раздают еду, появились два маршала, держа в руке тяжелые цепи, кандалы и наручники.
– Низами! Пошли! – скомандовали они.
Все женщины замерли, наблюдая, что произойдет дальше. Я тоже была в растерянности, вскочила и спрыгнула со своей постели. Такая неожиданность напомнила мне недавний визит ФБР к нам домой. По-моему, они получали кайф от таких неожиданных вторжений. «Идиоты!» – подумала я, пытаясь остановить дикое сердцебиение глубоким дыханием, и подбежала к массивным решеткам, защищающим двери нашего блока. Не понимая, куда меня поведут и что происходит, я, как полагалось, сцепила руки за спиной. Меня вывели в коридор.
– У тебя суд. Слушание по поводу выхода под залог.
– А мой адвокат там будет?
– Молчать! С нами разговаривать не положено! – со злостью произнес заученный речитатив один из маршалов.
Все эти маршалы похожи друг на друга, как будто их клонируют в специальной лаборатории. У всех выбритые или коротко подстриженные волосы, все довольно упитанны, как издевательство над теми, кого они пригоняют в тюрьму. У всех на руках часы, черные штаны, черная майка с надписями на груди и спине «Маршал США» и безучастные лица. Эти двое тоже ничем не отличались друг от друга. Разве что объемом живота. «Везет мне на таких винни-пухов», – подумала я и посмеялась над своими дурацкими мыслями.
Навесив на меня тяжелые цепи через талию, закрепив наручниками руки за спиной, а ноги стянув тяжелыми кандалами, соединенными толстой цепью, толстяки удовлетворенно посмотрели на меня. Я была упакована.
Мы шли по подземному ходу, соединяющему здание тюрьмы и здание суда. Я не понимала, почему нельзя было провести меня по улице. Никогда бы не подумала, что под Эль-Пасо существуют такие подземные места, напоминающие логово дьявола – пристанище нечестивых. Ход был довольно узкий. Один вооруженный охранник шел впереди меня, а другой, тоже вооруженный, сзади. Влажные стены прохода, по всей видимости, никогда не ремонтировались. Цемент был облупленный и сырой, по стенам стекали ручейки воды, может, от канализации. По обе стороны горели тусклым светом флуоресцентные лампочки, делая это место более зловещим. Только скелетов не хватало, чтобы это место походило на убежище вампиров из фильма ужасов. Тяжелый воздух отдавал горечью застоявшейся сырости и щипал нос. Мы шли очень долго, не знаю сколько, могла только догадываться, что не меньше часа. Кандалы успели натереть щиколотки. Наконец, мы вышли в подвальное помещение, откуда поднялись на первый этаж.
«Интересно, эти подземные ходы проходят через весь Эль-Пасо или соединяют только место, куда мы плелись?» – шальная мысль о побеге вызвала тупую улыбку, и мне стало легче. Сколько раз, гуляя по даунтауну Эль-Пасо, я удивлялась этим двум зданиям: зданию суда Соединенных Штатов в Эль-Пасо и зданию тюрьмы, которое находилось прямо рядом со зданием суда, – настолько они были неуместны в теплой и жизнерадостной атмосфере центра города. Эти два огромных чудовища совершенно не вписывались в картину живой и многоликой толпы снующих взад и вперед людей. Одно здание – прямолинейная коробка из темно-синего стекла с высокими створчатыми окнами и панелями из известняка, другое – серая коробка из необработанного цемента. Они возвышались над радужной и счастливой атмосферой, угрожая прервать эту жизнь и уничтожить счастье вокруг, предупреждая о возможности попасть в иной мир – мир отчаяния и пустых надежд.