Зал судебных заседаний располагался на верхних этажах каркасных и основных конструкций здания суда. Мы остановились у лифта; один из моих конвоиров устало вытер вспотевшее лицо.
– Ужас, как жарко… Как будто мы бежали марафон, – сказал он своему напарнику и направился к машинке с напитками купить что-нибудь попить.
– Эй, дружище, возьми мне простой воды, очень пить хочется! – прокричал второй ему вслед.
– Присмотри за ней! – первый кивнул в мою сторону.
Цепи сдавили поясницу, и ноги кровили от жестко закрученных оков. Во рту пересохло. Хорошо, что я физически в форме из-за своей бывшей работы. А так бы не выдержала. Где же эта хваленая американская гуманность?! Наверно, они знают свою работу. Кто сюда попал, не выйдет отсюда невиновным, поэтому, чтоб не париться, уже сразу приучают к собачьей жизни. Гнев и ярость клокотали в груди; я была пустым местом, не человеком. Да, жестоко! Наконец подбежал первый; он пил воду из бутылки большими глотками, а другую отдал напарнику.
– Пошли, заходи, к стене, смотри вниз!
Я только и слышала, как они большими глотками высасывали воду из своих бутылок. Дико хотелось пить, перед глазами образовались черные круги. Но никакой возможности попросить воды не было…
Лифт был плавным, не чувствовалось, что мы уже поднялись до нужного этажа. Двери бесшумно открылись, и меня повели в зал заседания суда вдоль длинного коридора, покрытого красным ковролином. Мы шли медленно из-за моих тяжелых цепей, они волочились по ковру, иногда цепляясь за уступы, издавая жуткий звон. Через открытые двери можно было увидеть людей в штатской одежде, которые смеялись и обсуждали свои дела. По всему коридору пахло кофе, хорошим кофе из кофемашины. Я обожаю утром выпить чашку кофе в уединении и обдумать предстоящий день; это было мое время, время, когда я могла поговорить сама с собой и поддержать себя. Мысли о свободе и о том, что вот-вот случится чудо, которое поможет выйти сегодня домой, перемешались с щемящей тоской и горечью во рту. Так хочу увидеть Заринку! Так хочу простой воды! По какому праву эти скоты лишают меня глотка воды?! Все внутри бунтовало от несправедливости, вызывая панические атаки, которые я приглушала глубоким дыханием. Но оказавшись в холле здания суда, я с облегчением почувствовала, как панические атаки от путешествия по загробному миру начали разряжаться и испаряться. Прямо у дверей меня ждал мистер Робертс, мой адвокат. Мне стало так хорошо и спокойно, что я не смогла скрыть радость.
– Здравствуйте, Надира. Выше голову! Вы не виновны ни в чем и покажете это всем. Выпрямитесь, все будет хорошо.
Он понимающе улыбнулся – гораздо больше, чем понимающе. Это была одна из тех редких улыбок, полных глубокой уверенности и поддержки. На мгновение я как будто окунулась в добрый мир, где я чувствовала защищенность.
– Мистер Робертс, я очень хочу воды, и ноги кровят!
Он, как в прошлый раз, сжал кулаки, и его и задумчивые темно-карие глаза блеснули гневом.
– Одну минуту…
Он позвонил куда-то. Пришли двое полицейских и сняли цепи с талии и рук, надев наручники спереди. Мне стало гораздо легче дышать, и я могла уже соображать, а когда принесли воду в маленькой бутылочке, волна надежды и облегчения придала мне силы.
Заметно воспрянув духом, я вошла в переполненный зал суда, усиленно охраняемый полицией. Это был мой первый раз в этом или любом другом зале суда. Меня поразило, сколько там было использовано дерева. Должно быть, они вырубили целый лес ради здания «справедливости». Были деревянные скамейки, на стенах деревянные панели. Судейские ложи и ложи присяжных тоже были из полированного дерева, хотя сиденья стульев были обиты красной кожей. Я считала, что американцы больше, чем другие страны, берегут природу и считают, что никакие цели не оправдывают того, чтобы жертвовать хоть одним деревом. Люминесцентные лампы на потолке светили так ярко, что лица людей сделались безликими; судебный пристав, судебный секретарь и судья имели жуткое сходство, как если бы они были в хеллоуинских масках. Меня посадили за огромный, тоже деревянный, стол лицом к судье. На каждом шагу стояли полицейские, охраняя порядок. Некоторые из присутствовавших смотрели на меня, оцепенев от страха, другие высоко подняли головы, чтобы не упустить что-то важное. Во вторую дверь завели Эльнара. Одна рука и нога у него были в гипсе и он, скрючившись, хромал. Все шумно что-то обсуждали; гул, который не имел смысла, нарастал с нашим появлением, как будто нас вели на казнь.
Эльнар согнулся и представлял собой груду сломанных костей в узком тряпочном мешке.
Ого! Мария не шутила, когда предупредила меня, что мой муж заплатит по счетам. Какая-то липкая жалость пронеслась среди тысячи других мыслей, оставив после себя знакомое чувство боли и желания прийти к нему на помощь. Мне действительно стало очень жалко его. Он, наверное, думал, что поступает правильно. Он, наверное, думал, что вправе принимать решения за нас, не считаясь с нашими чувствами. Он думал, что знает лучше, что нужно нам и, наверное, думал, что таким образом заботится о нас. Но мы же должны уметь прощать! Я взглядом хотела поддержать его и робко улыбнулась. Получилось по-идиотски, издевательски. Я сразу почувствовала себя виноватой, как миллион раз до этого. Мне кажется, я сникла, и стала меньше ростом при виде Эльнара, и стала сутулиться, показывая, что принимаю все его обвинения. Я поймала себя на мысли, что смотрю на мужа рабским взглядом, как прежде и как будто моля о прощении, и это взбесило меня, перейдя в ненависть. Снова я попала на американские горки эмоциональных страданий! Мне реально показалось, что он подходит ко мне с готовой трехдневной лекцией и останавливается на мгновение в туманной темной комнате. Его глаза смотрели прямо сквозь меня.
– Надира, сейчас я подведу вас к мужу; переговорите, если необходимо, только быстро.
Мистер Робертс подошел ко мне, чтобы проводить к Эльнару, которого усаживали на другом конце массивного стола. Он посмотрел на меня своим глубоким взглядом, почувствовав, что я потеряна, и взял за руку.
– Все будет хорошо.
От него, как и в прошлый раз, пахло хорошими, дорогими мужскими духами. Его улыбка насмешливого дружелюбия вызывала тепло и чувство защищенности. Он подвел меня к Эльнару. У нас было очень мало времени, чтобы поговорить о детях. Я смотрела на него и поражалась: чего же я так боялась его? Что это было?
– Ты сказал, что тебе нужно меня видеть, это было очень важно.
– Об этом очень трудно говорить, – сказал он. – Ты сама собственной тупостью засадила нас. Твой первый допрос погубил нас.
Вулканическая лава страха, дикой вины и отчаяния застряла в горле. Мы смотрели друг другу в глаза. Я заметила, что он сильно постарел, вокруг глаз появились темные круги, и лысина заняла почти всю голову.
– Послушай, женщина, я хотел бы знать, что ты там еще наговорила, – он пристально посмотрел мне в глаза. Смотрел, пока я переводила дыхание.
Я опустила взгляд, перебирая себе все оправдания, но не могла найти ничего осмысленного. Только обрывки самых разнообразных чувств: дикой вины, глубокого страха, подлой беспомощности и обжигающего отчаяния… Горько было осознавать, что я все еще была в его власти. Больно было понимать, что я не смогла бы освободиться от него самостоятельно. Глубоко внутри я чувствовала, что заточение за решетку и было освобождением для меня. Реально, у меня не было выхода! На воле меня ждала тюрьма гораздо страшнее. Незнакомая, но какая-то острая, как стрела, мысль пронзила мозг своей обнаженностью. От моей руки все еще пахло мужскими духами Робертса, подчеркивая контраст между этим сильным и благородным человеком и моим мужем. Мужем, у которого хватало сил только на то, чтобы унижать меня – женщину, свою жену, а с остальными он вел себя как ничтожный моллюск. Он пытался поймать взгляды шумевших вокруг журналистов и вызвать у них жалость. А я, смотря на него, благодарила судьбу, что тюрьма оторвала меня от него!
Но, сразу вспомнив разрывающий сердце голос Зарины, я отмахнулась от этой дурацкой мысли.
К одиннадцати утра зал суда окунулся в гаркающий шум болезненного кашля, затем наступила тишина, как в морге. Все были на месте, кроме судьи и прокурора. Прокурор Западного округа штата Техас миссис Вильямс, знаменитая своей кровожадностью и ненавистью к эмигрантам, появилась несколько минут спустя. Она вошла в зал походкой победителя, высоко подняв голову.
Темно-русые волосы стянуты в пучок сзади, открывая явную лысину, острый нос и тонкие губы с морщинками вокруг рта, что говорило о ее пристрастии к сигаретам, придавали ей зловещий вид ведьмы. Затем прокурор посмотрела на меня и самым надменным и насмешливым тоном, который я когда-либо слышала, спросила:
– У тебя есть вопросы?
Я посмотрела в ее глаза и увидела ужасную вечность, вечность гнева… и ненависти. Наши взгляды встретились, и это был не человеческий зрительный контакт, это был злой… нет, хищный взгляд.
– Здравствуйте, – прошептала я.
– У тебя есть что спросить у нас? – прошипела она.
По закону я не имела права говорить с прокуратурой, и я сначала не поняла, зачем она мне задает вопросы. Натренированная общением с хищником (моим мужем), я догадалась: она говорит со мной, чтобы дезориентировать.
– Да, есть вопрос, – защищенная своим адвокатом, осмелилась ответить я. – Когда я выйду к дочери?
Она не ответила, а только рассмеялась, как вампир, готовящийся полакомиться кровью жертвы. Объявили о начале процесса.
– Встать, суд идет!
Высокий тонкий голос судебного пристава отозвался у меня в голове. Галдящая толпа притихла, и в зале был слышен только гул работающих кондиционеров. Таща за собой не по размеру широкую мантию, появился судья, достопочтенный Алан Харрис. О нем ходили слухи, что он был очень тяжелым и бесчувственным человеком. Он вообще не выглядел как кто-то особенный, решающий судьбу людей. Когда он появился, его глаза были жестокими и безразличными, как я помню, зрачки были сужены, как зрачки животного, готового к прыжку за своей жертвой. Ничего доброго, такого, как помилование, его вид не обещал. Он взгромоздился за свой массивный стол, поправив черный балахон, и произнес: