Мне, конечно, придало немного сил, что все еще есть возможность оспорить решение суда, но я чувствовала себя, как будто скатилась с вершины надежд в пропасть безысходности. Это как больному раком, который знает, что умирает, сказать, что он будет жить. Есть надежда – а что, если… Но это призрачная надежда, мираж вдалеке.
– Вы в порядке? Я добьюсь, чтобы к вам приводили дочь.
– Спасибо, мистер Робертс.
Он уставился на меня странным взглядом, которого я еще у него не видела, – он чувствовал себя виноватым!
– Я в порядке! – сказала я и с делано-равнодушным видом попятилась назад, наступив на свои цепи. Маршал схватил меня за руку и вывел из зала.
Мы пошли знакомой дорогой. Долгий длинный коридор отчаяния и боли. Я тащила за собой цепи, уже не чувствуя ничего. Боль от того, что я сама стала причиной сегодняшнего положения, испепеляла меня и была страшнее физической! Я лихорадочно искала оправдания, но не могла придумать ничего осмысленного. Почему мной так легко управлять и манипулировать? Почему я поддаюсь чужой воле, и как мне стать сильнее? Что я сделала, а вернее, чего не сделала? Я закрыла глаза и подумала обо всех людях, которые были в моей жизни тогда. Где они? Что с ними случилось? Почему, пытаясь делать всем добро, я должна платить такую высокую цену? Как получилось, что я такая бесхребетная?
Наши шаги гулко отдавались эхом в темном лабиринте подземного хода, а сжигающие мысли о прошлом стучали в голове. Они цепко ухватились за меня и не отпускали. Я знала, что если не найду ответов на эти вопросы, то они будут охотиться за мной всю оставшуюся жизнь.
– Все будет хорошо! Все будет хорошо, только чуть потерпеть нужно.
Я пробормотала эти слова сто раз, может быть, тысячу. Но это не помогло. Голос внутри оборвался. Кажется, ничего не помогало. Подавленное чувство вины и тошноты – все, что у меня было.
Ведь эти слова я не раз повторяла себе в те, теперь уже далекие времена, когда жила с Эльнаром. Вот эти слова утешения самой себе усыпляли мою бдительность, я же всегда, всегда чувствовала, что происходит что-то нехорошее. Я вспомнила, как тонула в алкоголе и наркотиках. Почему? Как я могла докатиться до этого? И тогда тоже в полуобморочном тумане я повторяла себе «Все будет хорошо. Только потерпи!»
Мы шли знакомым маршрутом подземного хода, долгим и мучительным, дорогой, такой же, как предстоящая дорога в тюрьме. Невозможно убежать, уйти, освободиться… Я должна была следовать всем правилам и уставам и идти по ее четко проложенному туннелю. Ни шагу влево, ни шагу вправо. Самое страшное, что я не могла быть со своим ребенком, мне просто не давали, не разрешали. Сковали и держали там, где я не хотела быть и не должна была быть. Против моей воли. А до тюрьмы? Была ли свобода?
Глава 6Во власти дьявола
Меня дотащили до блока и отпустили с цепи в знакомый вольер; дверь за мной с шумом задвинулась. Женщины меня очень ждали, но ждали они хороших новостей, что я выхожу на волю к дочери под залог. Увидев меня и мой изможденный вид, решили не приближаться. Я заметила, что моих сокамерниц стало больше.
– ¡Dios mio, que te estan hacienda! Las chicas, corren aquí! [23] – Мария позвала всех женщин в общую часть камеры. Они почти все высыпали в холл, даже те, кто никогда не просыпался в это время суток. У меня кровили ноги, и выглядела я совсем не очень.
– Все хорошо! У меня все в порядке. У меня пересохло в горле, – я поплелась к фонтанчикам для воды и прильнула к ним. Напившись, я просто и безучастно сказала:
– Меня не отпустили к дочери.
Мексиканцы очень эмоциональный народ. Я чувствовала, что они от всего сердца переживают о моем состоянии. А больше всего всех объединяла ненависть к федералам – в блоке начались бурные дискуссии по поводу несправедливости американского правосудия. Все хотели знать детали суда. Я попыталась рассказать, как прошел суд, но, кроме дикого рева о том, что меня не отпустили, у меня ничего не получилось.
– Ты хочешь поговорить с дочкой? – спросила меня Мария.
– Да, да! Она меня ждет! Уже, наверное, собралась идти домой, – захлебываясь в слезах, протараторила я.
Мария пошла к телефону, а я, не в силах подняться, так и осталась сидеть за круглым железным столом. Женщины, так и не услышав подробности суда, разошлись по своим нарам и занялись будничными делами.
– Мария, я, кажется, поняла многие вещи… Мария! – с обжигающим комом в горле и горящими глазами почти прокричала я. – Я сама во всем виновата, потому что слабая была! Я не могу говорить сейчас с дочкой… Я все поняла, мне нужно уложить все в себе. Я сама во всем виновата.
– ¡No, niña, no entiendes! [24] Ты не можешь бороться с призраками, ты должна знать, с кем борешься. Вот что ты должна понять, – Мария задумчиво отошла к окну и взглядом позвала к себе. – Посмотри на улицу. Это их мир, а вот это – наш мир. Ты должна принять, ты обязана принять вот этот мир. Он стал твоим.
Она обвела взглядом весь наш блок, и ее глаза горели воинствующим торжеством, как будто она смотрела на свои владения. Она была очень похожа на предводительницу своего племени, которая в ответе за каждого человека.
Там, за решеткой, осень входила в свои полные права. Моросил дождик, уже темнело, и можно было увидеть, как зажигался свет ночных фонарей. Люди бежали по улицам домой, где, наверное, их ждали дети, родные или просто горячий вкусный ужин. Они бежали по улице как ни в чем не бывало, не подозревая о том, что из чрева монстра за ними наблюдает такая же женщина, как и они. Но у этой женщины отняли право промокать под дождем, держать зонтик и бежать замерзшей в теплый дом. У нее было отнято право быть с детьми, обнимать своих маленьких ангелочков, заботиться о них и готовить им еду, рассказывая удивительные истории жизни перед сном. Безграничная тоска по дочке, близким и родным, оставшимся дома, была такой жгучей, что захватила все мое существо. Я посмотрела на узниц. Как же они справляются с этой реальностью да еще имеют силы смеяться и жить? Как они сумели сохранить нормальные человеческие чувства и не угаснуть? Чудовище под названием тюрьма поглотило нас всех, каждый день выпуская свою желчь, разъедая наши личности.
Мария, от природы наделенная сильным проницательным инстинктом, тихо подошла ко мне и обняла. Было удивительно странно видеть ее в растроганных чувствах. Она без слов поняла и мое состояние, и мои чувства.
– Слушай меня, Варитта! – Мария светилась аурой власти и силы. – Есть такое слово «приятие»! Слышала это слово в своих умных кругах? А вот у нас в племени Кочити его хорошо понимают. Это первый шаг к освобождению.
Вот почему у нее был орлиный нос и раскосые глаза – Мария была native american [25]. Так называют индейцев белые американцы.
– Так вот, – продолжала она. – Пока ты не примешь свои горести, страдания и свою жизнь, не поднимешься над ними, ты не найдешь дверь к освобождению. Ты так и будешь блуждать по черному лесу кругами, как заблудившийся ягненок. Посмотри на сокола – он парит высоко в небе и все видит: и лес, и тропинки, и непроходимые заросли и, наконец, он видит выход. Так поднимись же над темнотой, и тогда ты увидишь выход. Пока ты борешься и сопротивляешься, ты не знаешь, с чем ты борешься, ты будешь уничтожена, как ягненок в стае шакалов.
Ее глубинные слова как молния прожгли борозду в моем мозгу. Она говорила о тюрьме, реальной тюрьме, но я все снова и снова возвращалась к своей жизни с Эльнаром… Разве жизнь с Эльнаром не была тюрьмой? У меня был выбор: но я была слишком слаба, чтобы его сделать, увидеть этот выбор в пользу себя. Вот это Мария называла борьбой с призраками. Я не хотела видеть, что со мной этот тиран делал. Я могла убрать эти шоры, и посмотреть на реальность, и увидеть ее голой, такой, какая она есть, и сделать свой выбор, отталкиваясь от того, что имела. Я пассивно страдала. Все перекликалось жутким образом!
– Вместо того чтобы обсуждать, страдать и жалеть себя, скажи себе: «Да, мы вот это имеем. И что дальше делать?» Не борись и не прячься тоже, – продолжала дочь индейского племени, как будто читая мои мысли. – Посмотри на этих людей, – сказала Мария, окидывая взглядом всех вокруг. – Твоя трагедия имеет значение только для тебя. Ты можешь чувствовать несправедливость происходящего с тобой, и ты права; ты можешь чувствовать, что мир отвернулся от тебя и позволяет плохим людям заходить слишком далеко, порой чересчур далеко, и ты права. Но не жди, что кто-то укажет тебе путь и поведет тебя за руку, поверь: если ты не сделаешь шаг вперед и не постоишь за себя, никто другой не сделает этого. Для этого ты должна не ныть и плакать, а принять и подняться над всем – только тогда ты четко увидишь своего врага и сможешь двигаться вперед. Принять – это не согласиться с тем, что тебе не нравится, а увидеть тот путь, по которому тебе идти, чтобы выбраться к солнцу.
Но жизнь продолжалась независимо от того, что и как я чувствовала и в каком состоянии была. Я с нетерпением ждала результата апелляции моего выхода под залог, но никаких известий не приходило. Я пыталась позвонить своему адвокату Робертсу, но его секретарь отвечала, что он на суде. Было очень странно, и непонятен такой поворот ситуации. Я очень старалась внутри принять все происходящее, смотреть на все сверху и сохранять спокойствие, но какая-то непонятная тревога поглощала меня. Предчувствие, что происходит что-то плохое, не оставляло меня. Несмотря на все мои усилия принять реальность, сладкая надежда, что обязательно что-то произойдет и я выйду на волю, все еще была грезами по ночам. Все мои чувства перемешались: мне было комфортно среди этих женщин, и в то же время я чувствовала себя ущемленной среди них. Я бродила по камере, борясь со своими противоречивыми мыслями. У меня не было ни денег, ни личных вещей, ни возможности звонить, и никто мен