я не навещал. Слава богу, другие заключенные поделились со мной книгами, бумагой и марками, и я была им благодарна, но меня угнетало такое зависимое положение. Я с нетерпением ждала новостей от мистера Робертса – он обещал навестить меня сразу после суда, но прошло уже десять дней. Я их старательно отмечала в своем самодельном календарике, а он как будто пропал и забыл про меня.
Приближался День благодарения; этот национальный праздник отмечается в Америке и Мексике ежегодно 26 ноября. Для меня этот праздник не имел большого значения, мы его никогда не праздновали. Я знала о нем только потому, что в это время была очень дешевая индейка и Эльнар закупался на год. Все женщины готовили подарки друг для друга или для своих детей. Я сидела за столом у окна и писала для Зарины свои философские размышления о жизни, когда меня вызвали в комнату для встреч с адвокатами.
– Пришел мистер Робертс! Принес результат моей апелляции! Я уверена, меня освобождают! – с радостью и воодушевлением выпалила я и побежала к двери.
Обернувшись, я бросила:
– Я же говорила. Я невиновна!
Повернувшись в сторону надзирательницы, почувствовала, что у меня что-то екнуло внутри – ее вид совсем не говорил о чем-то хорошем.
– Нет, это мистер Баттон, твой новый адвокат.
Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но так и не смогла. Надзирательница защелкнула наручники, и мы вышли из блока.
Мистер Баттон оказался крепко сбитым мексиканцем с торчащей, как метелка, шевелюрой светло-коричневого цвета и такими же торчащими усиками, которые он постоянно приглаживал. Он часто моргал своими кругленькими глазками и из-за своего коричневого костюма в желтую клеточку был похож на клоуна из цирка, ему не хватало только шляпки и тросточки. Он сидел, откинувшись на спинку стула, а перед ним лежали бумаги – материалы проведенного федералами предприговорного расследования по моему делу. В таких документах указаны основные факты: преступления, прошлые правонарушения, семейное положение, наличие детей, злоупотребление алкоголем и наркотиками, профессиональная деятельность и прочие важные вещи…
– Низами? Садитесь.
Он показал на стул, глядя на меня оценивающе и словно пронизывая насквозь. Я села. Он несколько секунд молча меня изучал. Я высоко держала голову и прямо смотрела на него, интуитивно чувствуя, что ему доверять нельзя.
– Как у вас дела? – спросил он наконец.
Меня поразило, что он пытается наладить контакт. Вопреки всему, я почувствовала прилив отвращения.
– Все хорошо.
– Правда?
Я кивнула, решив, что надо быть смелой до конца.
Он посмотрел в окно. Проследив за его взглядом, я тоже посмотрела в окно, чувствуя нарастающую тревогу, что мне нужно приготовиться к чему-то плохому. Внутри что-то защемило. Похоже, придется смириться с неудачей. В окно я видела стеклянное здание Центрального суда, плоские крыши домов и верхушки городской церкви, как будто специально расположенной около тюрьмы. «Почему он ничего не говорит про мою апелляцию?» – подумала я.
– Твой бывший адвокат был отстранен от твоего дела. Это внутренние отношения с судьей, тебя они никак не касаются, – начал он.
Я напряглась, а желудок свело, как перед судом.
– Я буду твоим адвокатом. Знаешь, я изучил твои бумаги, – он кивнул в сторону толстой папки бумаг на столе. – Довольно необычный случай. Громкое дело.
– Правда? – я сделала вид, что совершенно не представляю, насколько громким вышло мое дело.
И тут, неожиданно поддавшись непонятному порыву, я выпалила то, что так жестоко обжигало внутри:
– Ведь я невиновна, мистер Баттон. Правда, невиновна!
Адвокат никак не отреагировал.
– Прошло уже почти две недели, как мистер Робертс оставил твое дело. На следующий день после суда он подал на апелляцию, но, увы, тебе было отказано, – продолжил он. – Это весьма необычно. Я вижу, что с тех пор ты так и не поняла, что лучше признаться во всем.
Он посмотрел на меня и продолжил:
– Прокуратура предлагает неплохую сделку, и я очень советую тебе согласиться. Взамен на признание вины тебе дадут совсем маленький срок – от шести до восьми месяцев – и хорошую сумму денег. Идет?
– Мне не в чем признаваться. Совсем! – почти прокричала я.
– Что ж, смотри. Я работаю в этой системе десять лет. Я понимаю ее. Это моя профессия, здесь ничего не происходит просто так. Если ты здесь, значит, есть за что. У тебя шесть обвинений, и во всех ты обвиняешься в заговоре в контрабандном привозе женщин из Узбекистана и в принудительном труде. Ты вообще имеешь представление, что это за обвинение? Я тщательно изучил твое дело и не нашел ни одной зацепки, которая могла бы помочь тебе облегчить предстоящий приговор. Ты надеешься просто так слезть с крючка?! Ты шутишь! – он издевательски ухмыльнулся. – Ничего тебе не поможет.
– Я не делала ничего противозаконного. У женщин были легитимные визы, полученные через американское посольство! – не сдавалась я.
– Даже если визы были получены через американское посольство, это не оправдывает факт получения их путем мошенничества. Вы обманули американское посольство и государство, представляя этих женщин как работников университета, когда на самом деле они ехали работать в стриптиз-клуб.
– Значит, они так же виновны в преступлении, как и Эльнар. А я даже не знала, как получают визы, не подписывала ни одного документа, понятия не имела о договоре Эльнара и этих гребаных женщин! Я жила тогда в России с детьми! – уже почти кричала я.
– Слушай, безмозглая стриптизерша! Обвинение в заговоре предъявляется группе лиц, замышляющих совершить преступление, необязательно совершать какие-то отдельные беззаконные действия. Обвинения в заговоре часто предъявляются против человека просто в силу показаний «сообщника» или, что еще хуже, «конфиденциального осведомителя», который согласился сдать других в обмен на неприкосновенность. Прокуроры очень любят обвинения в заговоре, потому что довольно легко получить обвинительное заключение от большого жюри. Это отличный рычаг, чтобы заставить человека признаться в преступлении, – стоит признаться одному, как у других уже нет шансов оправдаться в суде. Эти девочки получили защиту американского государства, и они жертвы. Жертвы! Их будет защищать Америка! А Эльнар признал, что визы были получены незаконным путем. Вот тебе расклад.
Я изо всех сил старалась не взорваться. Не отчаяние, не беспомощность, а горящая злость и ярость – вот что переполняло меня. Похоже, не так уж хорошо он изучил мое дело, подумала я.
– Ты услышала меня? Обвинения в заговоре часто предъявляются против человека просто в силу показаний «сообщника» в обмен на неприкосновенность. В обмен на неприкосновенность. Еще раз повторить?
Говоря это, он горячо жестикулировал, и лицо его то и дело покрывалось багровыми пятнами.
– Так что нет другого выхода. Ты уже за решеткой – облегчи себе страдания! – выкрикнул адвокат, который, по сути дела, должен был защищать меня.
– Вы не изучали дело. Пожалуйста, наймите следователя. Если вы опросите этих женщин, ни одна из них не скажет, что я их принуждала работать и отбирала их деньги. Я работала так же, как они. Так же, как они, я записывала свои доходы и расходы, так же, как им, Эльнар выдавал мне деньги. Эти женщины подтвердят мои слова. Я была в положении намного хуже, чем они, я его жена, – уже со слезами, надеясь на его человеческое сердце, умоляла я. Но я не увидела ни малейшего отклика в его глазах.
Признать свою вину было так же, как отрезать часть моего тела, ногу или руку, я теряла часть себя и уже не смогла бы нормально функционировать.
– Я никогда не признаюсь, что виновна, и не приму эту сделку, потому что НЕВИНОВНА!
– И оставишь свою дочь на волю судьбы. Тебе нельзя идти на суд присяжных, тебя раздавят, как несчастное насекомое. Пойми!
– Вы просто не верите мне, вы не хотите работать над моим делом! Если бы у меня были деньги, все было бы по-другому. Нет! Не буду подписывать сделку с этими стервятниками! – уже орала я, извергая лаву ненависти и ярости.
– Может, ты и права, моя работа над твоим делом стоит 40 тысяч долларов, и это немного, – совершенно отрешенно заявил Баттон. – Поработал бы … Хе-хе.
– Но у меня этих денег нет! – взревела я. – Вы же знаете, что все конфисковали.
– Ну, значит, подписывай сделку. Подготовить тебе выгодную сделку – тоже работа, к твоему сведению, – продолжал клоун без тросточки.
– Нет, не буду, – с неконтролируемой яростью прохрипела я.
– У тебя забирают родительские права! Ты никогда не увидишь свою дочь! – поставил мне мат Баттон. – Если не знала, то скажу это тебе, – уставший, с кривой улыбкой процедил он сквозь зубы и откинулся назад с довольным видом, почувствовав, что попал в точку. – Думаешь, почему к тебе не приводят твою дочь? Вот поэтому! Ее отдают на удочерение американской семье.
Я вслушивалась в его слова и старалась побороть вулкан внутри себя, давление в мозгах пульсировало в ушах. Я мысленно, как и всегда, убеждала себя, что ничего страшного не случилось, что это всего лишь эпизод моей жизни, который тоже пройдет, что я справлюсь. Но ничего не помогало. Дыхание застряло в груди, кружилась голова. С трудом собрав себя в комок, я выдавила:
– Хорошо, хорошо! Я подпишу сделку. Я признаюсь в виновности.
Я с удивлением заметила, как изменились у него глаза – они подобрели и потеплели. Меня обвиняют в рабовладении. Я целиком в его власти, от него зависит моя судьба. Но как адвокат он обязан меня защитить.
– Мистер Баттон!
– Да!
– Когда моя дочка сможет меня навестить? Когда ее… когда ее смогут привести ко мне? – как я ни старалась, вопрос все равно прозвучал жалобно.
– Она вписана в твой список родных и знакомых, которым разрешено посещать тебя?
У меня в списке не было никого, потому что у меня в принципе не было никого, кто бы смог меня навещать, но дочку я вписала.
– Да, вписана.
– Я свяжусь с органами опеки и подам им прошение о свидании с матерью. Я удостоверюсь, что имя твоей дочери передано в комнату для свиданий, – он встал. – Просто подожди без паники, и все будет в порядке.