Собрав мои документы, он вышел из кабинета. Я, однако, еще не оправилась от шока, пережитого несколько минут назад. Я чувствовала, как обида, пронзительная проникновенность слов адвоката, моя глубокая, моя невыразимая безысходность и беспомощность дошли до предела, и отчаянно пыталась сохранить самообладание. Я уговаривала себя не говорить Марии, а тем более другим женщинам о том, что я согласилась признать свою вину.
Надзиратель в рубашке мужского типа и в штанах с многочисленными карманами тепло приветствовала меня. «Надзирательницы становятся все добрее», – подумала я, протянув руки для наручников. Она завела меня в мой блок и ободряюще улыбнулась мне. Она была в отличном настроении, что нельзя было сказать обо мне. Я ощущала себя обломком в океане, который огромные волны забрасывают то вверх, то вниз. Все мои мысли вне моего ведома были сосредоточены на анализе простого вопроса: почему это случилось со мной? Путаясь в деталях, я понимала, что утратила способность ясно мыслить. Мои раздумья приводили меня к безумию черной трясины навязчивого бреда, от которого я не могла освободиться. Я чувствовала, что долго так не выдержу. Я не хотела думать ни о чем, кроме одного: когда и чем это закончится.
Глава 7Тюрьма предварительного заключения
– Что опять случилось, Варитта? – улыбаясь, подошла ко мне Мария.
– У меня новый адвокат. Апелляция проиграна, – устало повалилась я на нары своей соседки.
– Значит, нужно иметь дело с этим новым поворотом, подними себя! – Мария, похоже, тоже устала от того, что постоянно утешала меня, я заметила нотки раздражения в ее голосе. – Идем!
Как всегда, она обвела властным взглядом всех окружающих и остановилась на новенькой, которая увлеченно что-то обсуждала с Гарсией:
– Люсия Перез, моя очень хорошая знакомая. Скоро будет chain [26]; она позаботится о тебе.
Я уже знала, что chain означало, что заключенных переводят в постоянную тюрьму, где они проводят весь срок своего заключения.
– Не нужно обо мне заботиться, меня нужно оставить в покое. Я хочу говорить с дочкой. Ненавижу! Ненавижу! Я буду бороться, я позвоню в посольство! Я задушу Эльнара! Ненавижу!!! – ревела я. – Меня заставляют подписать сделку с ФБР, что я виновата!
Мария не очень-то отреагировала на это, а со спокойным видом повернулась к столпившимся женщинам.
– Принесите ей кофе и что-нибудь поесть, – велела она.
– Люсия, ven aquí por favor! [27] – позвала Мария новенькую женщину с широкими плечами и тоже орлиным носом, как у Марии. Я даже подумала, что они, должно быть, родственницы. Я немного ошиблась, Люсия тоже была индейского происхождения. Ее прямая осанка и широкие плечи выдавали в ней внутреннюю силу и непоколебимость духа. Она излучала уверенность и спокойствие.
– Что случилось, мать? – мужской походкой, раскидывая ноги, как моряк, подошла Люсия и встряхнула головой, чтобы поправить черные, остриженные в мужскую прическу волосы.
Она посмотрела на меня изучающим, оценивающим взглядом. И это не был взгляд заключенной узницы – это был взгляд свободного и уверенного человека. Я немного поморщилась – так мне хотелось залезть к ней под сильное крыло и чувствовать себя в безопасности!
– Позаботься о ней, – как-то в рабочем порядке сказала Мария и подтолкнула меня к Люсии. Люсия взяла меня за руку и как ни в чем не бывало потянула к себе, приглашая играть в карты. Мы уселись за стол, и она, притворяясь кавалером, пафосно спросила меня:
– Что для тебя сделать, сеньорита?
– Я сеньора, – сквозь слезы ответила я.
– Слышали, слышали. Но теперь мы тебя будем называть сеньорита, потому что твой сеньор – кусок дерьма, который не защитил свою женщину, – глаза Люсии загорелись недобрым огоньком. Но она быстро справилась.
– Все будет в порядке, – заверила она меня.
– Тебе легко говорить, ты сильная и знаешь, что делать! А я… А я…
Я опять зарыдала, весь мир померк. Люсия встала и обняла меня. Снова захотелось спрятаться от своих бед в ее объятиях, где можно найти утешение и защиту.
– Ты из Хуареса? – робко спросила я.
– Мексиканского акцента не скрыть, – рассмеялась она. – Я из Тихуаны.
Ее сердечность и легкость в общении значительно облегчили мое состояние. Мы принялись обсуждать жизнь в тюрьме и ее работу. К моему удивлению, она оказалась адвокатом в Мексике и неплохо разбиралась в законах.
– Ты здесь надолго? – невинно спросила я и сразу прикусила язык, вспомнив, о чем предупреждала меня Мария – не лезть не в свое дело.
Люсия прищурила глаза, как будто хочет впечатлить меня:
– На восемьдесят четыре месяца, за транспортировку марихуаны из Хуареса. Но я через два года буду переправлена в Тихуану, там тоже меня ждут…
Она принялась считать, сколько ей будет лет, когда она освободится. Я снова удивилась – и тому, как спокойно она призналась в своем преступлении, и тому, какой срок ей дали. Восемьдесят четыре месяца – это семь лет! Как она так спокойно говорит об этом?
– ¡Ay, seré vieja! ¿Quién me mirará? [28] – с нарочито грустным видом сказала она.
– Нет, ты не старая, ты красивая женщина! – хотела я поддержать ее, но она сделала смешную гримасу, как будто увидела раздавленного таракана. Мы обе расхохотались.
– Хм, семь лет! – Люсия забавно цокнула языком.
Мне было приятно находиться в компании своей новой подруги. Ее мексиканский говор, любовь к природе, ее философские рассуждения – все это напоминало о воле. Мы очень быстро подружились и проводили много времени вместе, просто болтая.
От природы наделенная добротой, Люсия помогала мне разобраться с тюремными правилами и законами тюремной системы. Но к большинству других заключенных – «перелетных», как мы их называли, – она относилась подозрительно. Она им просто не доверяла. От Люсии я узнала, что и в тюрьме существует иерархия. Пожизненно заключенные находились на вершине цепи, в то время как любой, кто «залетал» на короткий срок, стоял на несколько ступенек ниже, например заключенные-эмигранты, которые, как случайно залетевшие в окно мухи, только раздражали постоянных обитателей тюрьмы. Постоянно приходили новенькие, и так же быстро их депортировали. Так что никто и не принимал их всерьез. Чем больше срок, тем серьезнее относились к заключенной.
Женщин, которые не раз бывали в тюрьме, отбывали долгий или пожизненный срок, можно было заметить и определить сразу – они по большей части молчали и как бы наблюдали за всеми остальными. Было достаточно их взгляда, чтобы понять, чего они хотят. И мне очень хотелось поговорить с ними, расспросить про всю законодательную процедуру и больше узнать о тюрьме как о неизведанном мире. Это был оторванный от цивилизации мир, который жил своими законами, своими проблемами, радостями и горестями.
– Скажи, если тебе что-то понадобится, – велела Люсия. – И не стесняйся, если потребуется широкая грудь, чтобы поплакаться.
И я от всей души жаловалась ей на свою судьбу. Я рассказывала о своей жизни с Эльнаром, о том, как не могла противостоять ему, о своем аресте и первом допросе, и, наконец, о том, как я первые две недели рыдала не переставая.
– Представляешь, Люсия, две недели я старалась убедить всех вокруг, что меня ошибочно арестовали, но мне никто не верил. Вот послушай!
Я в сотый раз пересказывала свои слова с первого допроса, то, что я говорила агентам ФБР и о чем они меня спрашивали. Две женщины, которые, кажется, тоже имели авторитет среди других заключенных, присоседились к нам и в сотый раз выдавали страшный для меня вывод:
– Ну, девочка, ты действительно запуталась. Тебе не следовало говорить с этими псами без присутствия адвокатов.
– Тебе в самом деле не нужно было этого делать, – серьезно добавила Люсия. – Вот теперь и будешь доказывать, что ты не осел. Да что махать руками после драки…
У меня что-то кольнуло и отдалось глухой болью. Моя Заринка, где она сейчас? Накрыло чувство вины, что я здесь прохлаждаюсь, а она, наверное, не может найти себе места. Слезы сами наворачивались и готовились вырваться бурной истерикой. Но Люсия своим тонким чутьем всегда знала, как меня вернуть к жизни. Такая вот она была, эта женщина: смелая, красивая, словно излучающая свет и силу.
Дни шли; они складывались в недели, а недели – в месяцы. Ко мне раз в две недели приводили дочь. Я, как всегда, утром садилась писать письма маме и сестре, где рассказывала о своей жизни, но в силу своего характера я старалась успокоить их, зная, что самое страшное для моих родных – они представления не имели, в каких условиях я нахожусь.
Здравствуйте, мои родные, мои хорошие! Дорогая моя мамочка!
Я очень сильно соскучилась по вам всем! Как обидно и горько, что мы иногда не понимаем, что необходимо ценить то, что имеешь. Потому что в один миг можно потерять все. Вот и я все время боялась Эльнара, чтобы лишний раз позвонить вам, а теперь и вовсе могу общаться только через письма. Но давайте о хорошем.
Спешу сообщить, что видела Зарину. Она стала такая красивая! Выросла! Одета в выцветшие джинсы, огромную рубашку и кроссовки на платформе. Она похожа на американку из популярных нью-йоркских журналов, да и ведет она себя по-другому, не как узбечка. Зарина стала более уверенной, спокойной; чувствуется, что она прошла через много испытаний в свои двенадцать. Это видно по глазам. Ее взгляд глубокий и мудрый. Я уверена, что у нее с каждым годом эта уверенность в себе будет крепнуть и никто никогда не сможет ей диктовать свои условия, контролировать ее жизнь.
Мамочка, вы, пожалуйста, не обижайтесь, но именно мое воспитание в покорности, неспособность сказать «нет», узбекское терпение и приношение себя в жертву всем и привело меня к тому, что Эльнар управлял моей жизнью десять лет. Тому, чему я учусь в 35, она учится в двенадцать.