Мамочка, я себя успокаиваю тем, что она, слава богу, вдалеке от этого монстра. В семье у нас – только сейчас могу сказать – ситуация была очень нездоровая, и Зарина бы росла в таком кошмаре. Поэтому, хотя это горько принимать, Зарина в здоровой семье, пусть и не родной. Конечно, ей тяжело без родных. У американцев все делается по протоколу: одежда, питание, образование и ее безопасность обеспечены. Простудится – отправят к врачу, не успевает в школе – репетитор, депрессия – психолог или антидепрессанты. Но понимание, любовь, теплота и человеческая забота не прописаны в руководстве по обращению с ребенком.
Постепенно я научилась игнорировать крики других людей, иначе это сделало бы меня еще более сумасшедшей, чем я уже была, и я с интересом наблюдала за женщинами, которым тюрьма стала домом. Как и во всех домах, у нас тоже происходили конфликтные ситуации. Ссоры могли произойти, например, из-за тапочек для душа, которые были на вес золота. Эти уродливые пластиковые туфли, похожие на кроксы, постоянно крали. В основном воровством занимались «залетные птички». Для серьезных заключенных репутация воровки, как клеймо, могла тянуться из тюрьмы в тюрьму, вызывая определенное отношение всех заключенных. Один раз в месяц нам выдавали только две макси-прокладки в день, так что меня научили делать свои собственные тампоны из этих макси-прокладок. Да, это может быть отвратительно. Но среди заключенных это было настоящее искусство. Среди прочего, женщины делали косметику из цветных карандашей, станком для бритья они научились стричь волосы и делать затейливые прически. Конечно, эти парикмахерские инструменты были контрабандой, которая доставлялась за местную валюту (кофе или суп) доверенными заключенными, которые работали на кухне. Из ужасной рамен-лапши и зеленого чили, которые нам давали с каждой едой, женщины готовили вполне съедобные мексиканские блюда, заливая их горячей водой, которую кипятили в купленных электрических чайниках.
Особое внимание уделялось чистоте. Казалось, было два типа заключенных; те, кто были опрятными и аккуратными, я бы сказала, что они страдали обсессивно-компульсивным расстройством по поводу чистоты, мизофобией, и они гордились этим, что усугубляло их состояние, и те, которых называли «грязными комками». Мизофобами были в основном заключенные, у которых был очень большой срок или пожизненное. Чистота была их основной целью жизни. Они инструктировали новеньких и следили за выполнением всех правил гигиены. От каждого заключенного ожидались опрятность и чистота, даже если это касалось тех, кого можно было назвать «грязными комками». Я много раз видела, как «стражи чистоты» вытаскивали вонючих заключенных и заставляли принимать душ. Это считалось проявлением уважения. Было мнение, что если человек не уважает себя настолько, чтобы следить за гигиеной, то он обязан проявлять уважение к остальным. Чистота считалась знаком благочестия. В нашем блоке чистоте уделялось особое внимание. Мария строго следила за этим. Она проводила инструктаж с новичками и распределяла задачи по ежедневной уборке. Меня прикрепили к бригаде уборщиков под ее личный контроль. Наша бригада гордилась своей работой, и блок А всегда занимал первое место на еженедельных инспекциях начальства. Мы всегда имели под рукой необходимые средства: абразивные салфетки, которые не повреждали сантехнику, и кетчуп, который был одним из наших секретов для придания металлу блеска. Мы использовали его вместе с уксусом в качестве полировочного средства, чтобы металл сиял.
Плитка чистилась специальными средствами, которые поставляла заключенная из дежурной части. Это не считалось воровством, так как химикаты поступали из прачечной. В других блоках также применяли различные ухищрения, но наш блок выделялся блеском металла – никто не мог почистить его лучше нас. Наша работа по доставке и использованию моющих средств стала настоящей операцией, которая сплачивала нашу команду.
Дважды в неделю я звонила дочери, и это немного меня успокаивало. Зарина начала лучше понимать английский и больше общаться с временной семьей. Она все еще иногда плакала и постоянно спрашивала, когда я выйду, но ее истерики и нервные срывы случались все реже. Хотя щемящая тоска не исчезала, она стала гораздо мягче и терпимее.
В четверг нас выводили погулять на свежий воздух. Наша прогулочная зона – крыша тюремного здания. Там располагалась огромная клетка с баскетбольным кортом и дорожками для прогулок. Но самое важное – это была возможность увидеть небо над головой, хоть и закрытое железной сеткой. Я не пропускала ни одной прогулки; всегда ощущала, что этот день может принести что-то особенное, и с нетерпением ждала его.
Однажды, как обычно, мы стояли в очереди у двери, ожидая, когда нас выведут на крышу. Одна из заключенных, Синди, все еще находилась у своих нар, перебирая одежду.
– Синди уходит домой, ее срок закончился! – воскликнул кто-то с радостью.
Синди, маленькая мексиканка из Хуареса, была арестована на границе за попытку провезти партию наркотиков, когда ей было двадцать. Она провела 60 месяцев, половину своей юности, в ужасной тюрьме в Аризоне, прежде чем ее дело вернулось в Техас. После пересмотра дела в Федеральном суде срок ей сократили на четыре месяца, и теперь она уезжала на родину, в Мексику.
Я с нескрываемой завистью вглядывалась в Синди. Уходит домой! Голова кружилась от одной этой мысли! Синди выглядела такой счастливой, раздавая свои вещи! Поскольку мне всегда было холодно, она подарила мне свою толстовку, которая с трудом налезла на мой бюст. Мне стало немного легче, осознав, что когда-то передам эту толстовку кому-то другому и тоже уйду домой из этого мрачного места.
Свобода! Это слово охватывает все, и только потеряв ее, мы осознаем ее истинное значение. Понятно, почему люди сражались в ужасных войнах за свою независимость от тиранических правительств. Мы не ценим ее, пока она у нас есть, как воздух или чистая вода…
Но вот ведь парадокс: многие заключенные в тюрьме, особенно с долгими сроками, мечтают и грезят о свободе, а когда оказываются на воле, то делают все возможное, чтобы вернуться в свое знакомое и комфортное место обитания. Они чувствуют себя за решеткой защищенными от непредсказуемости внешнего мира.
Мне было интересно, что за этим стоит, и однажды я решила спросить миссис Трухио, о чем она тоскует, находясь в тюрьме. Не задумываясь, она подняла свои скрюченные годами пальцы и показала три.
– Первое: уединение при использовании туалета или душа, – подмигнула она и согнула первый палец.
– Второе: безопасная, питательная, чистая еда и вода, – согнула второй палец.
– И третье… м-м-м… Ну и мужики, когда я была помоложе! – загибая третий палец и закатив глаза, закончила миссис Трухио.
Она провела за решеткой почти тридцать лет и вернулась снова. Мне было совершенно непонятно почему.
– А почему ты вернулась? – не отставала я.
– Здесь моя семья. Здесь все, что я знаю о жизни, здесь все мне знакомо, даже многие надзиратели этой тюрьмы. И потом… – она задумчиво обвела меня взглядом, как будто растерялась от моего вопроса, – в тюрьме ты хотя бы знаешь, чего ожидать. Каждый день похож на другой, ничего не меняется. Я привыкла к этому. Я знаю, как мне жить и к чему мне быть готовой за решеткой. Тут не случится чего-то трагического и ужасного. То есть, конечно, всякое бывает и всякое случается. Но в тюрьме ты не можешь потерять все, потому что ты уже все потеряла!
Она от души засмеялась своим кряхтящим смехом и окинула все вокруг округленными глазами. Мне как-то стало не по себе, настолько она была похожа на умалишенную на почве одиночества. А может, так и было.
Приближалось Рождество. Предрождественское настроение можно было почувствовать, только глядя в окно и наблюдая, как работники маленьких магазинчиков украшали витрины. Люди забегали в магазинчики и выбегали оттуда с большими пакетами, на которых были нарисованы снег и Санта-Клаус. Праздники в тюрьме – самое депрессивное время. В это время ты не можешь не думать о своей прежней жизни или о том, какой она могла бы быть. Праздники заставляют думать, какой должна быть жизнь. А у нас шли своим чередом тюремные будни – нескончаемая болтовня, игра в карты, мексиканские сериалы и хождение кругами вокруг блока, чтобы как-то почувствовать движение жизни…
В одну из декабрьских ночей забрали Марию. Мы не успели попрощаться. Я всегда буду любить и вспоминать ее, потому что она была частью моей истории и просто потому, что она была настолько сильная и в то же время чувственная, что перевернула все мое представление о заключенных. Люсия познакомила меня с Лейвой, и та тоже взяла меня под свою опеку. Лейва была мексиканского происхождения, но родилась и провела почти всю жизнь в гетто Лос-Анджелеса. Выросшая в самой криминальной части этого города, она относилась к другим узницам с подозрением. Многие сокамерницы побаивались ее из-за непредсказуемого характера и перешептывались: «С Лейвой шутки плохи!» Мне было очень сложно представить, что моя жизнерадостная новая подруга, так нежно заботившаяся обо мне, в принципе способна на ярость. Лейва только что провела месяц в одиночке (она отказалась мыть туалеты) и ждала перевода в тюрьму Калифорнии. Жизнь ее многому научила, поэтому Лейва была довольно манипулятивной и изворотливой. В то же время она смогла сохранить доброту и отзывчивость к чужому горю и нужде.
После того как Мария отбыла в место своего постоянного жительства – Карлсуэл, тюрьму в Техасе, Лейва устраивала мне телефонные с разговоры с Зариной через свою племянницу. Конечно, я была безмерно благодарна ей. Мне было с ней уютно и тепло. В тюрьме больше всего разрушало одиночество, и Лейва заполняла эту пропасть опустошения своим оптимизмом.
У меня сложились неплохие отношения с несколькими чернокожими женщинами, хотя они держались настороженно с женщинами испанского происхождения, латиноамериканками и мексиканками. Это были бритоголовая Мэдди из Колорадо, которой предстоял пожизненный срок за ограбление банка, крикливая рыжая Рут из Нью-Джерси… Очень странно было видеть черную с рыжими волосами, но такое часто происходило. Она ждала своей отправки в Нью-Йорк и все причитала, насколько лучше было в тюрьме в Денбери: «Там меньше мексиканцев, если вы меня понимаете».