Шок, кажется, проходил, но в этот момент над моей головой раздался гортанный голос судьи. Он произносил вступительную речь к объявлению приговора. Его торжественно-тягучая речь никак не кончалась, да я и не понимала ее. Меня опять охватил какой-то ступор, все плыло за кадром, а я как будто наблюдала. Мне показалось, что я видела саму себя со стороны, и мне так захотелось обнять и успокоить себя! Я уже нутром чувствовала, что ничего хорошего мне не светит. Хотя «самое справедливое государство мира» не представило никаких неопровержимых доказательств, которые позволили бы обвинить нас в торговле людьми, уверенности о хорошем исходе суда у меня не было – я уже поняла, как работает этот механизм. Казалось, что светлейший судья тоже не мог противостоять прокуратуре, особенно в Техасе. Этот штат отличался самыми суровыми уголовными законами во всей Америке, особенно когда дело касалось иммигрантов.
Присяжные вышли в зал заседаний около трех часов послеобеденного поголовного счета. Все это время с утра я сидела в боксе, где обычно адвокаты встречаются с заключенными. Из-за того, что мы переговаривались с Эльнаром два дня назад, судебные приставы наказали меня и засунули в одиночку, в которой, кроме маленькой железной скамейки, ничего не было. Очень хотелось в туалет, кондиционеры били в почки, и, кроме того, чтобы делать отжимания, на ум ничего не приходило. Я так хотела в туалет, что не думала о вердикте, который должна вот-вот услышать. Меня не выпустили в туалет, тем самым нарушив еще один пункт моих законных прав! Смешно – когда не удовлетворены самые базовые животные нужды, то у человека нет ни желания, ни сил думать о других вещах, пусть даже самых важных! Все остальные важности захлопываются…
Ожидание вердикта присяжных происходило в замедленном режиме; люди двигались, говорили и реагировали так медленно, как будто плыли во времени. Уши заложило, как в самолете, и давление в мозгах нарастало с пугающей интенсивностью. Наконец уютно усевшийся в своем огромном кресле со стаканом воды в руках судья изволил посмотреть на старшину коллегии присяжных, которые минут десять как вышли из комнаты совещаний и ждали, хлопая глазами. Вид у них был растерянный. Они то и дело переглядывались между собой, пока судья не прогремел в микрофон (он использовал микрофон в первый раз на этом суде):
– Мистер Роберстад, пришли ли вы к единому решению по вынесению вердикта по делу Эльнара и Надиры Низами?
Судья испытующе посмотрел на председателя коллегии присяжных заседателей. Шепот стих, присутствующие замерли – и наступила ответственная минута. Пространство в зале было так наэлектризовано эмоциями, что я чувствовала себя как в тумане. Прокатившаяся по рядам волна ожидания заставила меня очнуться от моих тяжелых дум. На кафедру вышел толстый лысоватый мужчина. Бледный, с взъерошенными рыжими волосами вокруг лысины, он стоял на возвышении в своих потертых джинсах с огромным ремнем и рубашке семидесятых, посылая, как сигнальный фонарь, волну важности своей миссии.
– Да, ваша честь. Вот наш вердикт, – старшина присяжных вручил судебным приставам бумаги для передачи судье.
Судья рассмотрел их, а затем передал секретарю суда для занесения в судебный протокол. Когда секретарь закончил писать, бумаги вернулись к судье. Действительно, все происходило, как в замедленной съемке, испытывая последние нервы. Я замерла, не закончив начатую молитву. И опять этот внутренний голос, который я никак не могла заглушить, тихий, еле ощутимый, шептал то, чего я не желала слышать.
Харрис, смотря на бумагу, переданную ему председателем коллегии, огласил вердикт:
– Коллегия присяжных после долгих дискуссий и дебатов признала подсудимых Эльнара и Надиру Низами виновными по пяти пунктам. Я, Алан Харрис, достопочтенный судья Западного округа Техаса подразделения Эль-Пасо, предварительно изучив вердикт, подтверждаю, что подсудимые виновны в следующих пяти пунктах. Пункт первый. Сговор с целью совершения мошенничества и неправомерного использования виз, использование подневольного принудительного труда, торговля людьми и предотвращение, и ограничение свободы лиц с целью получения финансовой выгоды. Пункт второй. Заговор с целью поощрения и побуждения иностранцев въехать в США с целью получения личной финансовой выгоды, а также сокрытие и укрытие иностранных лиц, предоставление им жилья с целью получения личной финансовой выгоды. Пункты 3–5. Ввоз и попытка ввоза иностранных лиц в США для личной финансовой выгоды; пособничество и подстрекательство с целью получения финансовой выгоды. Коллегия присяжных признала подсудимых Эльнара и Надиру Низами невиновными по шестому пункту: осуществление денежных операций с имуществом, полученным в результате специализированной противоправной деятельности.
Все! Все закончилось. Агония ожиданий, бессонные ночи, успокаивающие грезы о воле и сладкие надежды быть с моей дочерью – все закончилось. Эта глава моей книги жизни была закончена, этот куплет моей песни о страданиях был спет. Нужно было только подытожить все это, как в хорошем школьном сочинении. Нужно было написать заключение. И я написала это заключение.
17 мая 2002 года на суде по вынесению приговора я снова стояла перед судьей Аланом Харрисом одна – ни друзей, ни семьи, и ни одной души, кто бы мог сказать: «Держись, это не конец, это начало твоего восхождения!» А Эльнар, скорчившись от нервного напряжения и растерянности, сидел около своего адвоката и, как всегда, сглатывал слюну и облизывал пересохшие губы. Вид у него был мерзкий и жалкий. Наверное, он и не подозревал, что его игра с жизнями может закончиться так печально.
– Эльнар Низами, вы хотите что-нибудь сказать, прежде чем я объявлю приговор, сэр?
– Нет. Спасибо, ваша честь.
Эльнар еще больше согнулся, показывая, что ему невыносимо тяжело все это перенести, но его показуха не произвела ни на кого никакого впечатления.
– Надира Низами, прежде чем я объявлю приговор, хотите ли вы что-нибудь сказать, мэм?
– Да, ваша честь!
У меня не было ни злости, ни ненависти. Я была спокойна, я приняла все. Приняла с осознанием реальности, в которую попала, и внутренне чувствовала, что достигла дна – больше падать некуда, а значит, пришло время подниматься. Это как мяч – ударившись об землю, он отскакивает вверх. У мяча нет другого пути, падать больше некуда. Это сравнение давало мне уверенность в себе и силу начать свой путь вверх.
Прежде чем судья вынес мне приговор, я сделала заявление:
– Ваша честь! Я хочу заявить, что невиновна в этом преступлении. Я чиста перед законом. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы доказать свою невиновность.
Я выпрямилась во весь рост и вздохнула полной грудью. Я понимала, каков мой путь и как долго мне идти, но я сделала первый шаг на семилетнем пути по лабиринтам судебной системы США.
Наступила тишина. Судья проницательно смотрел на меня. Я встретила его взгляд и не опустила глаза, и я почувствовала, что он знает все, что со мной произошло. И прокурор Вильямс знала. Я это чувствовала всем своим существом. Еще момент, и я бы это сказала. Я бы просто выкрикнула: «Вы как все себя чувствуете? Вам хорошо?! Но не я буду иметь дело со своей совестью, а вы!» А потом подумала: «Какая совесть у них может быть? Не я первая, не я последняя».
Эти вопли о невиновности многих и многих заключенных в Америке навсегда останутся без внимания циничных умов американского правосудия. После того как подсудимый осужден, никто из тех, в чьих руках находится его жизнь (его адвокат и судьи апелляционной инстанции), не будет верить ему и беспокоиться о его невиновности или виновности. Он осужден. Он заключенный. Это больше не вопрос актуальности. Как отправляют прокаженного в лепрозорий, так и здесь – тебя отправляют в другое измерение, со своими законами и установками, ты становишься изгоем общества, и никто уже никогда не задастся вопросом: «А может, это все-таки не так?»
Часть меня не очень-то верила в человечность: у меня просто не было достаточного опыта, чтобы почувствовать понимание, настоящую любовь или простую заботу. Жизнь для меня всегда была путешествием по преодолению препятствий и ограничений, но в силу необъяснимых причин я старалась идти все дальше и дальше. Бывали минуты, когда я уставала жить и теряла смысл жизни.
Присяжные заседатели так и не узнали, чего я натерпелась от Эльнара. Мой адвокат не попытался опросить людей, которые видели меня, в крови бежавшую по улице, он не представил ни одной бумаги, которые послала мама… И многое другое. Ни о чем из этого не было сказано в суде. Все, что знали присяжные заседатели числом 12 человек, это что молодая женщина сомнительного морального облика, стриптизерша, была в сговоре со своим мужем, чтобы привезти женщин из родной страны и заставить их работать на себя. К тому же эта сомнительная женщина на первом допросе сама призналась во всем. А поскольку в деле фигурировали угрозы, они приплели угрозу благополучию и жизни жертв и их семей. И неважно, что это были угрозы по поводу того, чтобы они убирались из моего дома и не лезли в постельные отношения с моим мужем, потому что рядом были мои дети.
А я не смогла защитить себя. Позже, когда я подавала апелляцию в Верховный суд США, этот факт был краеугольным пунктом, адвокаты потом назвали это нарушением моих конституционных прав: «Надире Низами не дали возможности расспросить Ирину Рахимову о ее сексуальных отношениях с Эльнаром Низами. Этот факт является нарушением ее прав, прописанных в Шестой поправке к Конституции. Низами намеревалась показать, что у Ирины Рахимовой был реальный мотив давать показания против нее, а угрозы Надиры Низами касались именно отношений между Ириной и Эльнаром. Кроме того, суд, не допустив допроса Рахимовой, нарушил существенные конституционные права Надиры Низами».
Хороший адвокат всегда сумеет сообщить присяжным заседателям определенное направление мыслей. В данном случае Баттон даже не попытался донести до них, что я работала в тех же заведениях, что и жертвы. Так же, как и они, записывала свои заработки и расходы, но, в отличие от них, я должна была спрашивать разрешения у Эльнара по поводу любой мелочи, потому что была его женой. Более того, не я ходила в американское посольство, а они; не я врала послу, что отправляюсь на работу в университет, а они вместе с Эльнаром, не я ходила на университетские посиделки, притворяясь стажером департамента биологии, а они, и им этот спектакль дико нравился. А я в это время работала и училась в колледже, чтобы скорее стать независимой и сбежать. Если уж эти женщины были названы жертвами батрачества, подневольного труда, то кто же была я? Приговор должен был быть вынесен на основании неопровержимых доказательств, и прокуратура не предоставила присяжным железобетонные доказательства.