Презумпция невиновности предполагает, что подсудимый не должен доказывать свою невиновность. Судебные органы обязаны доказать его вину вне всяких обоснованных сомнений, но в реальности все было не так. То, что пишут и говорят о том, что Америка приветствует иммигрантов, тоже оказалось блефом, в чем я убеждалась на каждом проигранном апелляционном процессе, которых у меня было шесть. Я исчерпала все возможности доказать свою невиновность и каждый раз встречала предубеждение к иммигрантам, предвзятость и дискриминацию иммигрантов.
Меня в рабочем порядке, так себе, между прочим, как отработанный материал, закинули опять в клетку. Велели переодеться. Золушка, бал окончен! Снова я стояла у решеток в своей замызганной форме заключенной с большими буквами «El Paso County Jail» [35] на спине. На руке, как у бездомных собак в клетке, – пластиковый браслет: «Заключенная № 17765–180».
Вот и все! Длинная подземная дорога в ад! Мы шли медленно, я разглядывала стены, где местами были видны кирпичи. Можно было разглядеть рожицы, которые образовались от плесени и влаги; вода, как слезы, медленно стекала по ним, и их лица деформировались. Казалось, у них, у этих камней, больше жалости и сочувствия к женщине, которая стала одной из них. Капельки воды, монотонно падая в лужи, издавали однообразный звук, приглашая меня в свой подземный потусторонний мир безысходности, в мир отчаяния. Мы шли в тишине, даже сопровождающие маршалы не могли нарушить мою безмолвную панихиду по моей жизни. Мыслей не было, только скрежет цепей и бряцанье кандалов уводили меня в состояние небытия. Мы шли и шли… Вдруг в конце туннеля задвигалась чья-то тень; тень была круглая и больших размеров.
– Бани, моя родная Бани! Они все врали! Это все была игра. Они не дали мне говорить!
– Знаю, знаю, девочка моя. Знаю! Ты сделала все, что в твоих силах. Ты решилась идти на суд. Ты молодец! Ты произнесла, что невиновна! Не у всех хватит сил на это. Все новости пишут об этом, девочка моя! – она крепко обняла меня, а я рыдала на ее большой груди. Ее маленькие глаза были наполнены слезами, и они вбирали в себя всю материнскую заботу, сочувствие и тепло дома.
– Банечка, миленькая, у тебя будут проблемы! Родненькая! – я рыдала, и говорила по-русски, и целовала ей руки.
Она ничего не понимала, но чувствовала мое искалеченное сердце. Это было абсолютно против любых правил тюрьмы, и вообще, она была надзирателем, а я – приговоренной заключенной. Между нами простирался океан. Она могла попасть в крупные неприятности. Да и моей охране не поздоровилось бы, если бы кто-то узнал. Просто мы были вне видимости камер. Бани быстро вытащила из кухонного фартучка мексиканскую лепешку с сыром и большими кусками стала заталкивать мне в рот. Я не успевала жевать, глотая лепешку вперемешку со слезами. Я обещала Бани, что никогда не сдамся. Никогда не позволю никому управлять своей жизнью и буду бороться за свою невиновность до конца.
Прошло много лет, я не знаю, где она, жива ли моя Бани! Но всю свою жизнь я буду помнить ее – человека, который спас меня тогда от смерти и разрушения. Она, как комета, пришла в мою жизнь и улетела в свой мир, оставив незабываемую борозду мудрости и внутренней силы.
Суд закончился, но страсти не утихли. «Бывший региональный советник ООН, ученый Техасского университета обвиняется в привозе стриптизерш с целью наживы». Секс, политика, стриптиз – все в сговоре с женой. Наше дело стало центром внимания не только местной прессы, оно попало в поле зрения национальных СМИ. «Нью-Йорк таймс» поместила короткую статью, где указывались только факты и просто в информативном порядке, что совсем не удивило меня. Однако «Эль-Пасо таймс» постаралась придать своим публикациям сенсационный характер. В своих публичных заявлениях по поводу нашего суда мистер Баттон не церемонился: «Адвокат защиты Кен Баттон сказал, что разочарован вердиктом, и заявил, что присяжные не поняли обвинений. Он сказал, что планирует обжаловать приговор. “Этих девушек никто никогда не заставлял работать, – сказал он. – Это несправедливый вердикт. Я разочарован тем, что присяжные не были достаточно умны, чтобы видеть сквозь дым и зеркала”», – писала «Эль-Пасо таймс».
Последней сенсацией в этой газете, вызвавшей очень негативную реакцию не только тюремного населения, но и надзирателей, стала статья о продаже моего дома вместе с личными вещами на аукционе. Это было кульминацией работы призрака американского правосудия, которая должна была быть построена на «законах и принципах справедливости». Продавали по отдельности все вещи в доме, включая личные…
Моего сына Алика депортировали, а Зарина выступила на суде, заявив судье и прокуратуре, что она не поедет в Узбекистан и останется в Америке до моего освобождения. Судья не смог лишить меня родительских прав. Зарина временно была помещена в американскую семью, под попечительством государства.
Я отказалась от защиты Баттона, и он был отозван от моего дела через два дня после суда. Мы с ним встретились только через шесть лет, на моем последнем апелляционном суде. Он все так же был в уродливом желтом костюме в большую клеточку, с нелепой бабочкой, которая криво сидела на его шее, только его живот стал больше и взъерошенные тонкие волосы вокруг лысины стали гораздо реже. На мое дело назначили другого адвоката.
Было еще темно, когда меня разбудило металлическое бряцанье в коридоре. Коридор девятого этажа наполнился громкими перекриками надзирателей, тяжелыми шагами маршалов и глухими ударами ящиков, которые ставили на пол. Такой шум бывал, когда неожиданно посреди ночи в камеры с криками: «Shakedown!» [36] врывалась спецкоманда с очередным обыском. Они старались застать нас врасплох и переворачивали все вверх дном.
Но тут я услышала, как по списку выкрикивают имена. Наша дверь тоже открылась, и в коридор вошли двое маршалов с цепями, свисающими с их боков, как змеи. Нас отправляли на этап.
– Низами! Низами! На выход! – услышала я, и была единственная из нашего блока, которую отправляли в дорогу.
В тюрьме любое неожиданное событие ненавистно, особенно ночные сюрпризы. Я поднялась с койки, вздрагивая от недосыпа и волнения. Собраться в дорогу – три минуты; с собой не разрешали брать никаких личных вещей. Остатки кофе и чипсов я отдала соседке по нарам. Меня вывели в коридор, где уже было достаточно женщин из других камер. Нас построили лицом к стене и дважды пересчитали. Суетились надзиратели, в последний раз сверяя списки с личными делами. Надевание цепей и кандалов заняло примерно час. Мы стояли лицом к стене, к каждой подходил конвоир и надевал на нас комплект цепей.
– Одну ногу. Теперь вторую. Хорошо… Повернись. Вытяни руки… Не туго? Все, готова, иди! Следующая!
Ножные кандалы, как и при городских перевозках, были одни на двоих – правая нога одной к левой ноге другой; руки в цепях пристегнуты к поясу. Забираться в автобус было невероятной задачей. Таща тяжелую пару кандалов, я и моя спутница, маленькая мексиканка, влезли в тюремный автобус. Конвоиры наблюдали за нашими усилиями ко всему привыкшим взглядом, потягивая кофе из пластиковых стаканчиков и иногда переговариваясь между собой.
Я ушла тем утром на этап, дальше по дорогам тюрьмы. Я ушла, не успев попрощаться с близкими мне и дорогими людьми – Бани, мистером Джонсом и Люсией. Я их больше никогда не видела. Автобус тронулся, унося меня по дорогам американских тюрем в новую главу моей жизни.
Часть вторая
Глава 10Дорога в неизвестность
Когда наш автобус выехал за пределы тюрьмы, я прижалась лицом к окну, закрытому стальной сеткой. Мне хотелось увидеть мир и вдохнуть запах воли, бензиновый угар, дым сигарет и еле заметный аромат кофе, который пили надзиратели. Запах настоящего сваренного кофе! Я так много пишу об этом. Да! Я знаю! Но именно этот запах обволакивал чувством свободы! Он вызывал в голове нереальные картинки прошлой жизни! Вот я бегу по полю, ногам немного холодно и мокро от свежей утренней росы; вот я иду по базару Ташкента, вдыхая запах овощей, фруктов и зелени, особенно вкусно пахнут чеснок и укроп; вот я готовлю, и запах жареного лука, который когда-то так раздражал меня, стал несбыточной мечтой! Что бы я только не отдала, лишь бы оказаться сейчас на своей кухне, где в сковородке шипит лук! Это запахи воли. Это запахи дома. В голове не укладывалось, что кто-то может отнять твою жизнь!
Мы ехали по знакомым улицам Эль-Пасо. Маленькие ресторанчики, супермаркеты с еще горящими рекламными вывесками мелькали один за другим, вызывая щемящую тоску по дочери. Вот здесь мы с Зариной проходили несколько раз, покупали школьные принадлежности; вот здесь остановились, чтобы взять ее любимую мексиканскую еду тако. Зарина была такая счастливая, сидела на заднем сиденье и пела русские песни.
– Мамочка, мы же еще не пойдем домой? Нам ведь так хорошо вместе! – между куплетами сказала Заринка.
– Почему, доченька? Давай купим вкусняшки и поедем домой, а то папа снова будет ворчать.
Тяжелые мысли стали давить, окутывая серым туманом волшебные моменты с дочерью. Тогда я не понимала, как важен каждый миг, который я проводила с ней. Я не знала, что через каких-то две недели буду горько жалеть, что повернула машину в сторону дома, а не уделила Зарине больше времени, как она просила.
Мимо проезжали городские автобусы, были видны люди с озабоченными лицами. Кто-то еще сонный, а кто-то смотрел на наш тюремный автобус как на похоронный кортеж, наверное, думая о нас как о покойниках. Нас увозили все дальше от жизни, от людей и от нас самих. Знакомые улицы, перекрестки, безлюдные парки. Все оставалось в прошлой жизни. На улицах никого не было, чтобы сказать «прощай»!
Автобус выезжал на freeway [37]