ляет розыск и конвоирование обвиняемых между учреждениями или в суд и обратно, проводит расследования преступников. Они не полиция. Сотрудники службы маршалов США не носят форму. Они могут быть одеты во что угодно, чтобы быть неопознанными. ФБР же является основным федеральным следственным агентством, и на захватах фэбээровцы одеты в темно-синюю ветровку с большими желтыми буквами «ФБР».
Сержант повернулся пятками к лестнице позади него. Офис ФБР в Эль-Пасо – большое старое здание из желтого кирпича с колоннами и лестницей, ведущей к входным дверям, окруженное высоким кованым забором. Ни деревьев, ни кустов, ни цветов. Везде вразброс стояли полицейские машины с мигалками. Я тогда еще не осознавала, что это было зловещее место – место жестокости, место расправы.
Парень махнул своим сослуживцам, кивнув в сторону фургона. Я наблюдала сквозь грязное мрачное окошко своей каталажки. Сбежалось много людей; все как на подбор одного стиля: темные часы на левой руке, одинаковая стрижка, солнцезащитные очки, бутылка с водой. Они все были в шортах выше колена и в черных майках с надписью на груди. Офицеры шумно и радостно галдели, а я не могла понять, что они говорят. Вся эта картина была похожа на праздник каннибалов, встречающих своих сородичей с удачной охоты. Они привезли двоих свеженьких жертв! Вот и радовались в предвкушении многообещающего пира!
Из пикапа медленно вышел Эльнар в наручниках. Он со страдальческим видом озирался по сторонам, как будто попал в другое измерение. Его походка стала похожа на походку старика, который боялся упасть. Он плелся к лестницам, еле таща свои ноги. Эльнар выглядел мерзко! Как человек может измениться за какие-то часы! Как он был не похож на того крепкого и статного мужчину, которого я встретила тогда, на первой встрече, десять лет назад.
– Стой!
Эльнара толкнули лицом к стене. Он робко повиновался. Я смотрела на него, и мне стало его совсем жалко. Он так сильно осунулся и поник. Я не понимала, почему мне его жалко. Любила я его, что ли? Думая об этом, я ощутила едкий запах духов, похожий на хвойный освежитель воздуха. Резко повернулась и увидела голову, просунувшуюся в приоткрытую дверь. Это была Джонсон. Острые черты лица, тонкий нос, бледно-голубые бесчувственные глаза и усмешка, словно оскал зверя, выдавали в ней хищника, приготовившегося к атаке. Она напоминала акулу!
– Выходи! – скомандовала она и потащила меня из машины за наручники. – Быстрее! У меня нет времени возиться с тобой!
Я выпрыгнула из темного салона машины. Солнце слепило щипающие от слез глаза. Тогда я не подозревала, что вижу солнышко в последний раз. От моей воинственности не осталось и следа. Было страшно и тоскливо. Тщетно пытаясь сдержать слезы, я посмотрела на Эльнара. Сзади он выглядел еще жальче. Домашнее трико висело, как будто он похудел килограммов на десять за эти два несчастных часа. А его лысина просвечивала при ярком дневном свете. Никогда не замечала, что он лысый. Муж переминался с ноги на ногу, ссутулившись, не смея поднять глаза, тупо смотрел в землю. «Куда подевался вчерашний грозный господин?» – в очередной раз пробежала эта мысль. Какая-то маленькая искорка радости освобождения от Эльнара прокатилась сквозь меня, оставив после себя горечь во рту.
Вернулся сжигающий страх. Я боялась не за себя. Страх за детей, дикое, щемящее отчаяние, что снова оставила их, и боль, что я не могу никак добраться до счастья быть с ними. В голове стучал единственный вопрос: «Почему? Почему? Почему? За что?» С одной стороны, я не могла понять и принять происходящее, с другой – четко чувствовала, что происходило что-то серьезное и неизбежное.
Глотая воду из своих бутылок, маршалы по-прежнему громко обсуждали детали нашего ареста и веселились от удачно выполненной операции.
Меня подвели к Эльнару, который даже не обратил на меня внимания. Он был занят обдумыванием своего спасения.
– Полное имя, год и страна рождения, цель приезда в Америку. – Я даже не обратила внимания, что там Джонсон говорила речитативом. Я хотела переспросить, но она резко повернулась назад.
– Джонсон, хорошая работа! Суперулов! – попытался пошутить один из бравых ребят ФБР, но, увидев свирепую гримасу Джонсон, замолчал.
– Заткнись, идиот! Мы не взяли всех участников преступления! В доме были только эти двое и еще двое сопливых зверенышей. Я посмотрю, как ты будешь веселиться, отчитываясь перед Вильямс!
«Ого! – подумала я, – так они и правда рассчитывали взять многочисленную группу русских преступников… У меня чуть отлегло от сердца. Значит, нас не будут долго держать. Ведь мы не принадлежали ни к какой мафии, и держать нас долго у них нет никаких оснований».
– За что нас арестовали? За что? Вы мне ничего не сказали, – резко дернув цепи, спросила я.
Мой вопрос так и повис в воздухе.
Мы пошли по длинному коридору, в конце которого нас дожидались еще двое офицеров ФБР. У нас взяли отпечатки пальцев и сфотографировали около стены, прямо как в фильмах. Потом опять потащили по коридору. Меня вели первой, и я не видела Эльнара; когда я обернулась, его уже не было. Совсем обалдевшая, я шла по длинным запутанным переходам с холодными голыми стенами. Полумрак помещения нагонял тоску и ужас, ритмичный шаг моего конвоя навевал усталость, а от нее и накатившее безразличие. Ведь я даже не могла понять, где оказалась, каждую секунду ожидая, что меня вот-вот выпустят и настанет конец моим мучениям.
– Ты говоришь и понимаешь по-английски? – открывая дверь, спросила меня Джонсон.
– Да, но я не… – слова застряли у меня в горле. Потому что она злобно обернулась и по рации сообщила:
– Нет, не нужен переводчик. Она сказала, что хорошо говорит по-английски.
– Я… не очень… – попыталась я объяснить этой акуле, но она меня даже не слушала.
– Это уже неважно, – с безучастным видом ответила она.
Я только открыла рот от негодования и удивления, как она втолкнула меня в комнату и закрыла за собой дверь. Я слышала, как она повернула ключ в замке. На самом деле я очень плохо говорила по-английски, а понимала их еще хуже. Но, как всегда, в силу своего характера я подумала, что справлюсь. Не пойму, так переспрошу.
Офис был скудный: маленький выцветший диванчик, старенький компьютер, что-то вроде книжного шкафа и пара хлипких деревянных стульев. Вообще все здание этого заведения выглядело, как будто я попала в американские фильмы про полицейских шерифов в начале века. Даже компьютер выглядел инородным телом в таком месте. Еле заметный луч света пробивался сквозь тяжелые темные занавески. В комнате, как и во всем здании, было холодно и сыро. Американцы помешаны на кондиционерах. Куда бы я ни ходила: в супермаркет, в колледж, да и в любое другое помещение, не говоря уж о машине, – все было оснащено кондиционерами, и нам приходилось все время носить с собой легкие куртки. Я сидела на протертом стуле и думала: «Ни один человек не сможет мне помочь. Некому позвонить…» Совершенное одиночество и куча людей вокруг, озлобленных непонятно на что. Как будто все разом договорились быть злыми! Никто меня искать не будет, и никто не придет за мной.
В комнату вошла Джонсон и второй агент по фамилии Гонзалес.
– У тебя есть право требовать адвоката и говорить только при нем! – только и отчеканила Джонсон. Она смотрела на меня пронизывающим взглядом, ее нереально голубые глаза, в которых не было жизни, замораживали меня, превращая в льдину. – Из твоего бывшего дома выезжает последняя группа нашей команды. Ты что-нибудь хочешь взять оттуда, что может помочь при даче показаний?
Мне было холодно, и я дрожала. В комнате было действительно чертовски холодно.
– Мне очень холодно. Можно привезти мою куртку?
– Что?! – возмутилась Джонсон. – Я говорю про вещи, которые относятся к твоему делу!
– Мне нужна куртка. Я сейчас умру от холода!
Она снова вышла. Агент Гонзалес слащаво улыбнулся и процедил сквозь зубы:
– Ты можешь сохранять молчание и говорить только в присутствие адвоката, но я настойчиво рекомендую сотрудничать со следствием. Ты же волнуешься за детей? Не правда ли?
Он пристально посмотрел на меня. За детей я волновалась, и еще как! Они ведь только три месяца как прилетели в Америку, толком не говорили по-английски, страну совсем не знали. Они остались одни. Мысль о них горячей волной прокатилась по всему телу. Руки вспотели и стали мелко дрожать.
– О чем ты думаешь? Согласна говорить, сука?! – Гонзалес не стеснялся в выражениях.
Я почему-то вспомнила передачу про американских полицейских, которую мы недавно смотрели с детьми. Там говорилось, что при аресте или при допросе полицейские должны сказать свою святую мантру, «правило Миранды», которое каждый коп должен знать наизусть и дословно. При оглашении «правила Миранды» даже запрещается всячески искажать его текст. Эта мысль промелькнула у меня в голове, но я вспомнила про детей и поспешно заявила:
– Я буду говорить. Мне нечего скрывать. Я вам все объясню.
Внезапно комнату наполнил влажный липкий воздух. Это заработали обогреватели. Но все равно было холодно, как в пещере. Через некоторое время вошла Джонсон и кинула мне куртку. Я показала на наручники.
– Справишься! – съязвила она.
Наручники жестко сцепили мои руки, и я с трудом накинула на себя куртку. Стало немного теплее. Я всегда справлялась, у меня не было другого выхода.
– Эльнар, представляешь, этот старый козел предложил мне 200 долларов за два часа в его спальне! Какой ужас! Я ему сказала, что я замужем и здесь только работаю и не более. Я танцовщица, а не проститутка.
– Сколько, он сказал, тебе заплатит?
– Двести, но ты не понял – не за танцы, а за постель.
Эльнар резко посмотрел на меня. В его глазах сверкнула та самая молния, которой я больше всего боялась, – начинающийся гнев, который мог продолжаться днями.
– Я продаю свои мозги этим американцам, и моя работа не два часа, а 24, как ты успела заметить. Ничего страшного, если ты будешь брать с них деньги за свое тело, – он призадумался, – пока оно не вышло из строя.