Наш самолет вырулил на взлетную полосу и, набрав скорость, взлетел. Раньше я обожала летать. Я всегда чувствовала, что отрываюсь от ненавистной реальности и улетаю в новое, неизведанное, и всегда предвкушала радость перемен. Вот и сейчас что-то екнуло и появились еле заметная радость и надежда: может, все не так плохо? Может там, в другом месте, появятся какие-нибудь другие возможности?
Заключенные послушно сидели на своих местах. Кто-то задремал, другие смотрели в окна на открытые пространства внизу.
– Некоторые заключенные никогда раньше не летали, а охранники говорят, что закоренелые зэки могут превратиться в медуз из-за боязни летать, – заговорщически прокомментировала Луппе.
– Я никогда не летала на таком большом самолете, как этот, – призналась женщина на переднем сиденье, когда самолет набирал высоту. И тоже, как Луппе, продолжала комментировать, пока самолет медленно кружил над Эль-Пасо, довольно заметно перекашиваясь набок.
– Это ожидание чего-то плохого убьет тебя, – пробормотала она.
– Да сиди спокойно! – прошипела Луппе.
– Я чувствую, что улетаю в потусторонний мир… Что если мы разобьемся в этих цепях? Я нервничаю.
– Хочешь, я подержу тебя за руку? – спросил ухмыляющийся заключенный-мужчина, точно так же скованный в ряду позади нее.
– Это мне не поможет, – парировала она, даже не подумав, что при всем его желании он не смог бы этого сделать.
Тишину салона нарушил легкий смешок, когда маршал помогал дородному заключенному втиснуться на свое место. Со своими цепями он не помещался на сиденье самолета. Запах едкого пота и тюремного мыла резал нос, и уши закладывало от резких воздушных ям. Через некоторое время нам раздали кульки с двумя бутербродами, чипсами и Kool-Aid (крашеная вода), но бутылку с напитком невозможно было открыть, потому что руки были жестко зафиксированы в наручниках и прикреплены к сиденью. Она так и осталась нетронутой.
Мы летели долго, не могу сказать сколько, делая много остановок, чтобы забрать «скот с разных ферм», так называли нас тюремщики. С каждой посадкой самолет наполнялся заключенными. Когда на последней остановке, совершенно обессиленная, я выглянула в маленькую щель в оконной шторе, я заметила бункеры для боеприпасов еще до того, как мы приземлились.
Это было похоже на военную базу. Вооруженные маршалы окружили самолет. Несколько заключенных покинули борт, на их место пришли другие, после того как был произведен обыск. Один парень был в старомодных черно-белых полосатых штанах и выделялся, как зебра в клетке со львом, он как-то трагически смотрел на своих спутников. Я долго не могла забыть его взгляд, он олицетворял все мучения, через которые мы проходили.
– Луппе, неужели мы должны летать целый день? – не выдержав, спросила я.
– Да, мы же собираем скот со всех загонов, поэтому облетаем всю страну. Ты не знала?
– Я сильно хочу в туалет, Луппе! – мне уже дико больно было сдерживаться.
– А тебе никто не сказал, что нельзя пить воду за день до вылета? Все бывалые это знают и поэтому не пьют. Странно…
– Да откуда же мне было знать, что меня заберут?! Луппе, я больше не могу! – я уже плакала.
– Э-эй, иди сюда! Она сейчас описается! – на весь самолет крикнула Луппе.
– Ты что, с ума сошла?! Там мужики! Дура! – плача от боли и теперь еще и от стыда, прошипела я.
– Эти ублюдки не придут, если их так не заставить! Это ты идиотка! – Луппе яростно дернула рукой, и наручники впились мне в руку.
Подошел офицер-мужчина и издевательски ухмыльнулся, но, увидев меня, решил отцепить нас с Луппе от сиденья, чтобы мы могли сходить в туалет. Как бы мне ни хотелось маленькой свободы от цепей, нас повели к туалету в связке с Луппе. Офицер лишь ослабил цепи на ногах, чтобы она могла остаться снаружи. Со слезами, болью и яростной ненавистью я еле-еле спустила свой тюремный комбинезон. Вспомнилась песня Ивана Кучина «Человек в телогрейке»:
Я ведь тоже, как зверь, в угол загнан людьми.
Я не могла остановить поток слез. Так хотелось домой… Ненависть к американцам, к Эльнару и ко всему миру! Действительно, эти люди не относились к категории людей. Такое я испытывала первый раз в жизни… Но, оказывается, и не последний.
Наш самолет начал сбрасывать высоту; мы приземлялись в Оклахома-Сити. Можно было даже рассмотреть дизайн этого здания – Федерального трансферного центра, и он впечатлял.
– Добро пожаловать в Центр перевозки заключенных Системы федеральных тюрем США в Оклахома-Сити! Благодарность инженерам и архитекторам, которые спроектировали такую крепость! – громко провозгласила Луппе.
Действительно, это было впечатляющее и добротно построенное здание, похожее на бункер. Никто не смог бы убежать отсюда. Наружные стены – бетонные блоки и кирпич с системой остекления со стальным каркасом. Крыша была тоже из стального каркаса. Оно возвышалось посреди равнины, как напоминание о предстоящем наказании! Этот «увлекательный мир», когда ты входишь в него, напомнил мне фильм «Разрушитель» и футуристическую тюрьму, в которой был заморожен Сталлоне. В этом учреждении было бы здорово совершить экскурсию, но не быть заключенным. Эта впечатляющая тюрьма – неоспоримое доказательство того, как сильно изощрилось общество в изобретении вечного двигателя переработки людских судеб и посвятило себя лишению свободы значительной части населения этой страны. На это было страшно смотреть: огромная круглая загрузочная воронка без окон и дверей, только шезлонги для парковки самолетов. Заключенные поступали в эту круглую котельную через отверстия, и бог знает, что происходило с ними дальше. Ни одной двери наружу, ни одной решетки… Просто одно монолитное сооружение – вход есть, а выхода нет!
Представьте: древний B‐737 ConAir, который подъезжает прямо к передвижному jetway [42]… Заключенные, скованные кандалами, двигаются вверх и через первую круглую структуру (в обычном аэропорту это «рукава») бредут, гремя кандалами. У многих, как и у меня, кровят ноги, губы потрескались и пересохли, волосы запутаны и сваляны в клубки (в тюрьме не разрешают заколки и резинки для волос). Офицеры выстроились в очередь, а заключенные группами поднимались на возвышенную платформу, где снимали кандалы. Затем заключенные входили в главное здание тюрьмы – большое сооружение с множеством электрических дверей, как в научно-фантастических фильмах. Затем их загоняли в большую и очень холодную комнату-камеру, где много заключенных женщин из других тюрем. Заключенных мужского пола уводили в неизвестном направлении… Мы могли только глазами сказать: «Прощай».
Действительно, мы назывались «заключенные мужского и женского пола», а не «мужчины и женщины». Самые смелые из них прокричали нам напоследок: «Держитесь, девчонки! Не дайте этим псам сломить себя!» И мы были до боли благодарны им: они знали, что мы чувствуем, и разделяли наши страдания. Я никак не могла впитать в себя, никак не могла принять, что какие-то неведомые дьявольские силы определили мою судьбу. Без предупреждения, без жалости и сочувствия назначили конкретное местонахождение моего нового кошмара.
OKC было началом путешествия по лабиринтам федеральных тюрем США. Я вышла из-под «заботы» окружной тюрьмы Техаса и теперь находилась в руках федералов США; они могли делать со мной все что угодно. Это была хорошо смазанная конвейерная лента в хранилище глубокой заморозки, которая считается «справедливостью» в этой бывшей когда-то демократии.
– Не бойся. Если ты без приключений пройдешь это место, в Дублине будет нормально. Ты направляешься в дом средней безопасности. А здесь почти все пожизненные в статусе «особо опасные». Смотри в оба, выживи! – напоследок наставляла меня Луппе, а затем ее увели.
Новая среда неизвестности принесла с собой новые опасности, и в каждой тени маячила угроза насилия. Я нервничала, боялась и обращала внимание на любые маленькие детали, изо всех сил стараясь не казаться нервной или напуганной. Мне выделили камеру на неизвестном уровне этой высотной тюрьмы-терминала аэропорта. Если федеральные следственные изоляторы выглядели как обычные тюрьмы, то эти камеры смотрелись страшно и зловеще. Здесь насилие могло оставаться незамеченным, двери были звуконепроницаемыми. На доске объявлений для передачи заметок охранников между сменами были прикреплены листы с надписями:
ИГНОРИРУЙТЕ КРОВЬ В 6А.
12B НЕ НУЖДАЕТСЯ В ЕДЕ В ТЕЧЕНИЕ НЕСКОЛЬКИХ ДНЕЙ.
ЕСЛИ 23C БУДЕТ ОРАТЬ – ИГНОРИРУЙТЕ. ЭПИЛЕПСИЯ.
С большой осторожностью я вошла в камеру. Она была похожа на больничную палату. Все чисто и стерильно. К моему большому удивлению, на нарах лежали полиэтиленовые светлые матрасы и подушки, а не замызганные, темные с кровавыми пятнами. Вся камера была освещена флуоресцентными лампами, прохладный воздух дул из вентиляционных труб. Но все-таки было в этой обстановке что-то напрягающее, что-то непонятное.
Было пусто. Но ненадолго. Женщина-бизон вошла так спокойно, словно ей здесь очень комфортно. Она не разделяла моих опасений. Возможно, она ничего не боялась. Возможно, это была ее привычная среда. Мой рост 160 см, но это существо возвышалось надо мной и было как минимум на 30 см выше. Огромное бесформенное тело имело вес больше 100 килограммов, и на нем не было ни одного сантиметра без татуировки. Там были наколоты мужские имена, цветы, разные плачущие лица и кресты с цепями.
Мои глаза расширились. Я ожидала худшего – что она меня смахнет, как котенка, с нар и придавит. Я была наслышана о темнокожих уличных женщинах-убийцах и не на шутку испугалась.
Глядя на меня сверху вниз, ровным и глубоким голосом она пропела:
– Привет, я Большая мама.
Но Большая мама оказалась не каким-то жестоким монстром, хотя она и соответствовала стереотипу массивной тюремной насильницы. Она действительно оправдала свое имя. Была учтива и вежлива во всем. Да еще и заботлива, почувствовав мой страх и незнание местных обычаев. Больше всего ей понравилось, что меня зовут Надира, потому что Большая мама оказалась мусульманкой, а мое имя арабское. Через пару дней она нашла одну из своих корешей и сумела перевестись в другую камеру. Ее замена появилась практически сразу – Теми. У нее был сильный британский акцент, и она напомнила мне героиню из фильма «Тени» – этакая гламурная вампирша. Тонкие, неестественно красные губы, деланная улыбка, таящая угрозу. Вот она-то совсем не вызывала доверия, а ее шипящий смех угрожающе предупреждал об опасности. Я не ошиблась.