Примерно через 15 минут мы все гуськом вышли к автобусу. В нем были крошечные клетки с металлическими решетками; я предположила, что это клетки на одного человека, но в каждую поместили по двое, сидеть было ужасно тяжело. Было очень жарко, молния полиэтиленового комбинезона была застегнута под самое горло, рукава длинные, а мы были полностью привязаны друг к другу в крошечном пространстве. К счастью, позади меня было маленькое окно, чтобы подышать свежим воздухом. Нас загрузили в «скотовозку», и мы поехали.
Как я узнала позже, уже в тюрьме, наш маршрут шел по автомобильной трассе, известной как «подкова». Она шла из Оклахома-Сити через Аризону, Техас и Миссури в Южную Калифорнию, Сан-Франциско и, наконец, в Окленд, где находилась женская тюрьма среднего уровня безопасности – Дублин. Часа через три нам дали кульки с сэндвичами, которые надо было исхитриться съесть в кандалах. Но поесть нам так и не удалось – еду забрали через пять минут. Как бы моя сущность ни бунтовала против такого зверского отношения, мне ничего другого не оставалось, как подчиниться происходящему. В голове громко, как удары колокола, раздавался вопрос и отдавался эхом в груди: «Почему, почему, почему? За что?»
Большую часть пути я сидела без движения в каком-то забытье. За окном пролетали деревья, дома, улицы. Люди, спешащие по своим делам, с грустью смотрели на нас из окон своих автомобилей. А мы плыли и плыли навстречу своей горькой судьбе! Но знаете, что было сложнее всего выдержать? Поездка длилась вечность (только по прибытии я узнала, что мы были в пути 26 часов), и нам не разрешили сходить в туалет, даже несмотря на то, что федералы останавливали автобус в некоторых окружных тюрьмах, чтобы подобрать других заключенных! Действительно, это была другая реальность, и правила, что нельзя отказывать в возможности использования туалета, здесь не действовали. Помню, девушка, прикованная со мной, буквально плакала от боли и потом просто описалась на месте. Никто не обратил на это внимания, кроме одной офицерши, которая сморщила лицо в отвращении, но она лишь фыркнула и отвернулась.
Свет рекламных огней заставил меня вернуться в реальность. На огромных билбордах вдоль трассы было написано: «Добро пожаловать в Сан-Франциско!». Было видно Десятую авеню, парк «Золотые ворота», затем парк «Президио» и кирпично-красные верхушки моста «Золотые ворота», а еще дальше – крутые зеленые склоны холмов Мартин-хедлэндс. Я знала, что для всех людей на свете мост «Золотые ворота» считается чем-то особенным, но для меня сейчас это был мост в жестокий неизвестный мир выживания, меняющий саму суть личности. Смогу ли я вернуться по этому же мосту в свою прежнюю жизнь? Смогу ли вернуться по этому же мосту в свою прежнюю личность? Тогда все это было мне еще неведомо; значительно позже я поняла, что этот мост стал для меня Рубиконом моей жизни, точкой невозврата к себе прежней.
Глава 11Мой Большой дом – Дублин, Калифорния
FCI Dublin, моя конечная точка, мой Большой дом, был расположен в Северной Калифорнии, примерно в 56 километрах к востоку от Сан-Франциско. Наша процессия, покружив между оградами с конвоирами, въехала на стоянку тюрьмы и остановилась перед огромными воротами. Мы увидели массивную конструкцию из бетона и стали, катушки колючей проволоки поверх стен. Две патрульные машины, проехав по периметру, подъехали с вооруженными охранниками. Мы ждали. Все мы всматривались сквозь стальные защитные решетки окон автобуса в приближающуюся опасную неизвестность. Была видна длинная цепочка заключенных женщин по ту сторону электрических ограждений; они махали нам руками, были слышны их улюлюканье и крики:
– Привезли свежее мясо! Добро пожаловать в наш мир! Свежее мясо! Свежее мясо!
Они, как туземцы вокруг жертвенного огня, пританцовывали, хлопали в ладоши и переругивались с надзирателями.
– Заткнитесь же вы! Заткнитесь! А то выговор получите и полетите в одиночку!
Но было очень тяжело остановить этих дикарей. Там были и маленькие женщины-кнопки, и черные орангутанги, и индейские женщины-великаны! Нас было тридцать человек, многие из которых уже отбывали срок, и несмотря на это энергия страха была ощутимой; все были на пределе.
Большая стальная ограда скользнула в сторону, и наш автобус въехал на территорию тюрьмы. Ворота за нами закрылись. Мое тело находилось в одном положении более суток, и в конце поездки было очень больно двигать любой частью тела. Что еще хуже, в ту ночь у меня начались месячные, сопровождавшиеся очень болезненными спазмами. Так что да – это было похоже на транспортировку скота, и я никогда не могла бы предположить, что в Америке, которая провозглашает гуманное отношение к человеку, можно было допустить такое.
Вошли двое конвоиров, и нас расцепили друг от друга. Наши имена выкрикивались одно за другим. По мере того, как называлось каждое имя, остальные волновались еще больше; у женщин были рассеянные и испуганные лица. Затем тревога превратилась во внутреннюю панику. По одной мы выходили из автобуса, озираясь и спотыкаясь, в то время как офицеры, приветствовавшие нас в государственной тюрьме, покрикивали, чтобы мы шли быстрее. Нас толкнули к стене для дополнительного обыска и так же, по одной, завели в здание R&D [46].
Меня «приветствовала» молодая женщина-офицер. Мы прошли по короткому коридору, затем через двойную стеклянную дверь. Когда дверь открылась, я увидела слева от себя большой письменный стол, который опоясывал всю комнату. Над столом была огромная этикетка с надписью «Прием».
– Сними тапки и положи их на стойку.
Я сняла тапки и поставила на прилавок.
– Встань на намеченные контуры.
Она указала на два желтых следа, нарисованные на полу, и я отступила назад и раздвинула ноги, пока мои ступни не оказались над ними. Затем она приказала мне наклониться вперед и положить руки, которые были все еще в наручниках, на стойку. Это была очень смущающая и неудобная позиция, потому что я была далеко от края стойки и мне пришлось наклониться вперед, вставая на цыпочки и опираясь всем весом на руки, чтобы дотянуться до стойки, удерживая ноги на отпечатках желтых стоп.
– Я собираюсь обыскать тебя. У тебя есть что-нибудь острое или способное уколоть меня?
– Нет.
– У тебя есть при себе наркотики или оружие?
– Нет.
Затем она начала меня обыскивать. Совсем не так, как в аэропорту. Это было более открыто и навязчиво. Она засунула руки мне под лифчик через мою пластиковую униформу спереди и сзади, а затем засунула пальцы в мои штаны, чтобы нащупать верхнюю полоску моего нижнего белья, и пошарила там. Она проверила каждый участок моего тела, залезла пальцами в волосы и трясла их, прошлась по подошве моих ног, потом приказала повернуться, широко открыть рот и задрать язык, оттянуть уши вперед. Наконец она вернула мне тапки. Я изо всех сил старалась собраться и не обращать внимания. Мне дали пару квитанций для подписи. Это было трудно сделать, когда руки были прикованы цепями к талии. Другой офицер приказала мне повернуться к ней спиной, пока она разматывала цепь вокруг моей талии. Наручники упали с каждой стороны цепи, и она освободила мои запястья с каждой стороны. Дышать стало намного легче.
Как интересно устроена человеческая природа! Все познается в сравнении! У меня так же ныло все тело, я так же была голодна и хотела пить, так же у меня болел живот от менструальных спазмов, но мои руки были свободны, и уже только это сделало меня счастливой! Я заметно воспрянула духом, и мысли о том, что все в этом мире проходит и это пройдет, придали немного сил. Мне сказали сесть на ряд пластиковых сидений и ждать, пока меня вызовут.
Через пару часов меня отвели в другую комнату, к фельдшеру. Мне измерили кровяное давление, вес и рост, после чего медсестра задала множество вопросов.
– У вас есть аллергия на что-либо?
– Нет.
– Вы страдаете каким-либо заболеванием?
– Нет.
– У вас есть какие-либо проблемы со здоровьем?
– Нет.
– Вы беременны прямо сейчас?
– Нет.
– Вы принимаете противозачаточные таблетки?
– Нет.
– Вы гомосексуалка?
– Нет! – меня уже стали раздражать ее дурацкие вопросы.
Она взяла образец крови, пометила его моим именем для проверки на наркотики/алкоголь и измерила мне температуру.
Следующей остановкой были фотоснимки. Я стояла на желтой линии лицом вперед и боком, пока щелкала вспышка. Здесь мне тоже задали ряд вопросов: имя, адрес, номер телефона, работодатель и т. д.
– Вы состоите в каких-либо бандах?
– Нет.
– Вы гомосексуалка?
– Нет. Меня уже спрашивали, – почти падая от усталости, прошептала я.
– Вам хочется покончить с собой?
– Нет. Пока нет. Если бы даже хотелось, я бы не сказала.
Офицерша посмотрела на меня исподлобья:
– За такие шутки сажают в карцер! – злобно рявкнула она. – Как вы себя идентифицируете: женщина или мужчина?
– Женщина, – я уже не решилась огрызаться, но дико удивилась такому вопросу. И так ясно же.
Затем было снятие отпечатков пальцев… Офицер протер мои пальцы несколькими детскими салфетками и расправил их на стеклянной пластине сканера. Компьютерный монитор. Серия электронных чириканий означала, что фотографии были сохранены… Наконец машинка выплюнула мою тюремную карточку-удостоверение.
Удостоверение было красным, со штрихкодом и надписью «Федеральное бюро тюрем Министерства юстиции США – ЗАКЛЮЧЕННАЯ». В дополнение к неприглядному фото на нем также был крупным шрифтом напечатан мой регистрационный номер: 17765–180. Последние три цифры определяли место моего осуждения – Западный округ Техаса, Эль-Пасо. Первые пять были уникальными и фактически представляли собой мою новую личность.
Меня отвели в камеру предварительного заключения. Офицер открыл дверь и сказал мне войти. Внутри были уже семь женщин. Эта маленькая камера была примерно два метра в ширину и десять метров в длину; три стены были из бетона, а четвертая полностью стеклянная. Вдоль двух стен стояла встроенная бетонная скамья, а в углу, за невысоким барьером, – стальной комбинированный унитаз. Мне все казалось очень грязным, поэтому я ничего не трогала. Пахло мочой, потом, блевотиной и немытыми телами.