Уже около полутора суток я не ела и не пила воды. Голова дико кружилась, перед глазами плавали черные круги. Я готова была лечь на бетонную скамью и уйти в забытье.
Через целую вечность нас стали звать по одному… Снова обыск с раздеванием, душ с каким-то едким веществом (похоже, против вшей и блох) и выдача одежды. Офицерша протянула мне одежду и сказала, что она временная. После того как я надела нижнее белье, отвратительно пахнущую рубашку и штаны цвета хаки, я попыталась влезть в брезентовые тапки, но не влезла, так как их слишком много раз стирали, так что мой размер 8 был на самом деле размером 10, хотя офицер сказал, что и так сойдет, потому что они были временными. Постоянную одежду мы должны были взять из прачечной. Для этого мне выдали мешок для белья, который в совокупности содержал два одеяла, две простыни и две наволочки, а также небольшой дорожный набор из двух мыльных салфеток, двух дезодорантов, дорожной зубной щетки, зубной пасты и трех одноразовых бритв.
Группу женщин разделили по блокам, в которых мы должны были поселиться, и отпустили в compound [47]… Я вышла из здания приема заключенных осторожно, маленькими шагами, оглядываясь по сторонам, словно ожидая нападения сзади. Но, к моему великому удивлению, ничего плохого не случилось. Свежий воздух щипал ноздри, и крики каких-то птиц заставили мое сердце биться сильнее. Мне показалось, это свобода! Действительно, все познается в сравнении, и человеку, в сущности, так мало нужно, чтобы почувствовать себя человеком.
Пока я шла, несколько женщин вышли из прачечной и уставились на меня. Я не знала, где мой блок С, и в растерянности стояла около толпы женщин. Одна из них предложила проводить меня туда. Другая схватила мой мешок для белья, а затем мою руку и повела меня обратно по дорожке к маленькому зданию. Мне показалось это довольно странным, но их доброжелательные лица рассеяли мои опасения, и я последовала за ними. Когда мои новые друзья привели меня в прачечную, они принялись перебирать брюки, футболки, рубашки, нижнее белье и носки, затем сказали, чтобы я переоделась в чистую и теплую тюремную форму и выбросила свои старые вещи в корзину. Оказалось, что все они работали в прачечной, где выдавали заключенным одежду. Когда они возвращались с работы и увидели меня в старой и холодной временной форме, им просто стало меня жаль. Получилось, что я оказалась в нужное время в нужном месте. Дни уже заметно похолодали, и я была счастлива надеть что-то более теплое. Иначе мне пришлось бы носить эту старую форму еще четыре дня до следующей стирки. Униформа состояла из рубашки цвета хаки с длинными рукавами на пуговицах, брюк цвета хаки, эластичного ремня цвета хаки, белых носков, белой майки, белых боксеров, черных рабочих ботинок и бушлата цвета хаки. Все это я запихала в большой тюремный мешок. Это была повседневная форма для нас, федеральных заключенных.
По громкоговорителю объявили время свободного передвижения, толпа заключенных высыпала на территорию поселка.
– Первый раз в тюрьме? – спросила одна из женщин. Она выдохнула дым и пульнула окурок на дорожку.
– Да.
– Как звать?
– Надира. А тебя?
– Лиса, – она улыбнулась и потащила меня за руку дальше по дорожке.
Мы шли по узкой тропинке, обсаженной деревьями и кустами, к блоку С. Территория тюрьмы напоминала чистенький благоустроенный студенческий городок. Вокруг большого пустыря были расположены четыре двухэтажных здания, напоминавшие общежития, – блоки A, B, C и D. Чуть подальше виднелись еще три здания; как оказалось, это были блок медицинского обслуживания, отдел образования и молельный дом для различных религиозных общин. Повсюду бросался в глаза контраст между тем, к чему я привыкла в окружной тюрьме, и тем, что я видела здесь, сейчас. После столь долгого пребывания в изолированной среде было довольно сложно привыкнуть к тюремной атмосфере. В окружной тюрьме у нас была возможность выйти на улицу только раз в неделю, и один и тот же запах иногда сводил с ума. Почти полтора года в кругу одних и тех же людей, с одним и тем же шампунем и мылом. Один и тот же распорядок дня и одно и то же окружение – и ты становишься унылым овощем. Иногда было страшно видеть, как люди деградируют до такой степени, что ничего не хотят, – просто едят, смотрят телевизор, болтают ни о чем и спят. Помню, когда меня отвезли в клинику за пределами окружной тюрьмы, со мной как будто случилось что-то важное. Свежий воздух, много людей и машин. Вау! Я поняла, что соскучилась по запаху машин. Когда я попала в клинику, первое, что ударило в нос, это запах свежего кофе; это было чудесно! Запах свободы, запах внешнего мира.
Вот и сейчас я чувствовала, что задыхаюсь от переизбытка воздуха. Хоть это и не было свободой, но границы были гораздо шире. Здесь чувствовались движение, поток, живость. Я чувствовала себя опустошенной, но многократно более счастливой. Все познается в сравнении. Десятки женщин бродили взад-вперед или стояли группами и курили. В те времена еще было можно курить, а сигареты и кофе для заключенных – своеобразный символ свободы.
Вау! Сигарета и кофе! Какое удовольствие! Это был не столько позыв тела, сколько психологическая отдушина. Смех и шутки раздавались по всей территории тюрьмы. Среди заключенных были африканцы, арабы, европейцы, индейцы. Идя по дорожке, я слышала новый язык и говор; каждая группа подмешивала в море шума свои звуки.
Со временем мы с Лисой подружились. Тот факт, что я отнеслась к ней с безотчетным уважением и сразу поверила ей, не пытаясь спорить, расположил ее ко мне. Впоследствии она не раз говорила мне об этом. У Лисы был пожизненный срок, но она не ожесточилась, а сохранила живость и человечность. Мы вошли в блок С, и к нам подошли еще несколько женщин, дружелюбно приветствовавших меня:
– Ты новенькая?
– Все в порядке?
– Как тебя зовут?
Я была приятно удивлена их теплому приему.
– Дай гляну на твои бумаги. В какой ты камере? – важно сказала Лиса и выхватила у меня документы, которые мне выдали в приемной.
Всех новеньких помещали во временный блок, A&O [48], и мы направились по узкому коридору.
– Вот твоя камера, – она уверенно постучала в дверь, после чего мы вошли.
Это была малюсенькая комната с тремя кроватями (одна двухъярусная и другая отдельно), накрытыми покрывалами, одним окном с видом во двор. При взгляде на обвешанные самодельными календарями стены, каждая из которых резала глаз своими разноцветными пометками и наклейками, становилось грустно, большими цифрами были обозначены десятилетия. По углам краска отстала от стен и свисала лохмотьями. Потолок был в трещинах. Бетонный пол, покрашенный масляной краской, был неровным и волнистым. Кроме кроватей, в комнате стояло три металлических шкафчика с навесными замками. За углом расположились обшарпанный, но вычищенный до блеска туалет и раковина, сверху которой была подвешена полка с потрескавшимся зеркалом.
– Привет, Норма, это Низами. Она новенькая, только прибыла из Эль-Пасо. Ее взяли там, сама она из России. Позаботьтесь о ней, у нее нет своего племени.
Сколько бы я ни старалась объяснить женщинам, что я не из России, а из Узбекистана, никто не удосуживался это запомнить. Так и сложилось, что большинство считало, что я из России. Я уже и не спорила с ними. Из окружной тюрьмы я знала, что племя – это группировка заключенных в соответствии с национальностью, расой или страной.
– Вот твоя койка, – Лиса показала на пустую верхнюю койку с незаправленным матрасом. – Я в камере десять, на втором этаже. Если что нужно, то не стесняйся.
Похоже, на этом миссия Лисы закончилась, и она повернулась к двери, чтобы уйти.
– Лиса, дай мне пачку сигарет до следующего commissary day [49], – сказала Норма. – Чем ты хочешь, чтобы я тебе заплатила?
– Купи три пачки чипсов Doritos. На, бери! Позаботься о новенькой; знаешь же, как это бывает, – она вытащила из кармана пиджака новую пачку сигарет и кинула ее Норме.
– Спасибо большое за твою помощь. Я бы не справилась сама, правда! – я с теплотой поблагодарила ее, не стараясь скрыть своих чувств. И я осталась с Нормой и другой женщиной, которая с нескрываемым интересом рассматривала меня.
Норма встала и взяла у меня мой большой мешок, который я все еще держала в руках, не зная, куда его пристроить. Это была невысокая полная мексиканка за тридцать, с короткими и взъерошенными черными волосами. Она была похожа на толстого мальчика-подростка. Постучали в дверь, и кто-то принес небольшой пакет.
– Надира, это тебе, – радостно объявила Норма и передала мне целлофановый пакет, который используют для мусора.
Я с интересом открыла пакет, а там… Шампунь, кондиционер для волос, крем для тела, надеванная, но чистая толстовка со штанами и плитка шоколада Hershey!
– Подвинься чуть. Мы застелем тебе постель.
Норма с Пиклс [50] (так звали вторую женщину) взялись застилать мою кровать.
– Руса, смотри и учись. В A&O размещают или новеньких, или тех, кто провинился… Как мы, – Норма захихикала и подтолкнула бедром Пиклс.
Я тогда не поняла смысла ее хихиканья, но позже узнала, что их засадили в штрафной блок на месяц за то, что они пытались вынести полкилограмма сыра из кухни, где они работали, и это было мягким наказанием. Обычно отправляли в карцер.
– Если все не будет по правилам и мы не пройдем инспекцию, то останемся здесь надолго, – заключила Пиклс, и ее маленькие глаза нервно забегали.
– А разве нас будут переводить еще куда-то? – мне ужасно не хотелось опять проходить всю процедуру приема с раздеванием догола.
– Нас здесь будут мариновать еще примерно месяц, и тебя тоже. Обычно так. До тех пор, пока ты не завершишь ориентацию, ты классифицируешься как имеющий статус A&O и не будешь назначена ни на какую работу, образовательные курсы, лечебные группы или другие программы. Тебя просто будут таскать на различные встречи и знакомить с тюрьмой. Если ты без проблем пройдешь этот этап, тебя переведут в общий блок, и ты сможешь жить нормальной жизнью.