Было интересно слушать Шахиду – она вызывала чувство соприкосновения с чем-то потусторонним, как будто общаешься с античным памятником или попала в древнее племя. Размеренность ее речи, величественная пауза между предложениями, которая сопровождалась чувственным надуванием ноздрей, действительно производили впечатление вождя древнего племени!
Надира, которая тоже провела немало лет в тюрьме, рассказала, что вначале ее старшая сестра была взрывная и зажигающая женщина, но постепенно Шахида стала намного спокойней. Речь ее стала медлительной, походка – неторопливой. Проведя двадцать пять лет в неволе, Шахида почти безучастно восприняла известие о смерти матери – единственного близкого человека, который о ней помнил. Конечно, она подала прошение, чтобы ей разрешили присутствовать на похоронах. Обычно даже осужденных за убийство в Калифорнии допускают попрощаться с близкими родственниками – конечно, в наручниках и под присмотром охраны. Но Шахиде было отказано.
Позже, наблюдая за своими сестрами, я видела, что большие сроки или пожизненное заключение в тюрьме, приятие того, что женщины никогда не увидят внешний мир, в конце концов делало мир по ту сторону решеток настолько призрачным и недоступным, что он терял свою реальность. Нормальная жизнь, люди там, за решеткой, становились в восприятии заключенного как нечто утраченное навсегда, и они эмоционально отстраняли себя от всякой связи с внешним миром.
Рассказ Шахиды произвел на меня сильное впечатление. Почему-то на ум приходило сравнение с монахами-отшельниками: глубокий уход в себя и сведение до минимума потребностей общения с внешним миром. Это был ее выбор, но, несмотря на это, в ее черных глазах была тихая грусть, как будто она все еще много страдала. Она вдохновенно рассказывала про ислам, но вместо спокойной умиротворенности верующего человека все равно звучали отчаяние и боль.
Мы провели в мечети почти целый день. Конечно, я не стала правоверной за несколько часов, но на душе стало легче, и одиночество больше не мучило так сильно. А самое важное – у меня появилась надежда, что углубленное изучение ислама и следование его принципам помогут мне избавиться от тяжелого чувства вины перед дочерью и родными и принесут мир и спокойствие в мое сердце.
Да и условия жизни в моем новом месте жительства, как тогда мне казалось, были вполне подходящими для того, чтобы «думать о вечном», как говорила Шахида.
В тюремном compound было все необходимое для жизни узников: душевые, прачечные, гладильные комнаты, холлы с телевизорами, где всегда показывали интересные фильмы, микроволновки, где заключенные могли готовить свою пищу по импровизированным тюремным рецептам. Эта тюремная кулинария была удивительным искусством, женщины постоянно изобретали разные рецепты мексиканской, азиатской и арабской кухни, угощали друг друга и делились своими фантазиями.
Во дворе была большая рекреационная территория со стадионом, пусть даже похожим на пустырь, но все же там мы могли потренироваться или просто гулять. Несмотря на то, что в каждом блоке было ТВ, каждые выходные показывали новый фильм в здании спортзала.
В образовательном блоке размещался учебный отдел – школа GED [54] и различные компьютерные классы; в те времена курсы по Windows, Photoshop и Illustrator пользовались большой популярностью, и все хотели попасть на них.
В отдельном здании располагалась поликлиника, и, хотя все жаловались на качество медобслуживания, все же медики работали.
К тому же в тюрьме была огромная фабрика UNICOR, где работало большинство заключенных. Они зарабатывали, по тюремным меркам, неплохие деньги. Эту фабрику называли «рабовладельческой», но мне это тоже предстояло узнать. Многие заключенные всегда были чем-то заняты. Некоторые из них ходили на занятия, некоторые тренировались или готовили ужин в крошечных комнатах с микроволновкой. Это было движение, поток, живость, как мне тогда представлялось. Конечно, это было всего лишь первое впечатление. Настоящее положение дел в тюрьме мне еще предстояло узнать.
А сейчас мне казалось, что я уже свободна! Прожив десять лет под гнетом мужа, искренне не могла понять, что значит быть свободной. В моей голове царил полный хаос, противоречие следовало за противоречием. Мне еще нужно было разобраться в этом. К тому же почти полтора года, которые я провела в маленьком пространстве окружной тюрьмы, не прошли без последствий – я чувствовала, что стала бояться открытого пространства и скопления людей; очень было похоже, что я стала агорафобом. В Дублине было слишком много солнца, слишком много воздуха и слишком много людей, разных людей. Иногда из-за этого у меня кружилась голова. Я старалась больше наблюдать и скрупулезно изучать правила и нормы нового места. Я думаю, что каждый заключенный, кто попадает в тюрьму-поселение после долгого пребывания в закрытом пространстве окружной тюрьмы, имеет такой тип поведения. К счастью, старые заключенные, зная такой феномен, всегда помогали новеньким. Все эти сказки об их жестокости не соответствовали действительности. По крайней мере, из моего опыта. Было много заключенных с серьезными преступлениями и огромными сроками. Но несмотря на разношерстность населения Дублина, всех объединяла общая реальность – тюрьма! Мы все были из одного мира, и люди понимали и помогали друг другу. Отношения между людьми были такие же, как на воле, с теми же хлопотами и проблемами, но обостренные, как под увеличительным стеклом.
Глава 13Тюремный Рамадан
Наступил ноябрь. В мусульманском календаре этот месяц 2002 года был святым месяцем Рамадан. В этот день нам разрешили снять наши серые униформы и одеться в разноцветные платья, которые нам прислали из благотворительной общины мусульман в Калифорнии. Заключенные-мусульманки были в восторге от того, что наступил священный месяц Рамадан. Женщины были в особом расположении духа – ощущали причастность к чему-то сакральному и таинственному. Почтительно склонив головы и смиренно опустив глаза, мусульманки приветствовали друг друга:
– Рамадан мубарак! [55]
– Рамадан карим! [56]
Воздух был чистый в шесть часов вечера, теплый ветерок доносил аромат масла Creed Prayer Oil, когда мусульмане в нашей тюрьме вошли в комнату-мечеть на сухур, последний прием пищи перед постом. На следующий день – первый день Рамадана. Нам всем раздали упакованную еду; мы не знали, что в наших пакетах, и нам не разрешалось открывать их, пока не пройдет проповедь имама и вечерняя молитва намаз. Волнение нарастало, пока мы ждали еще два с половиной часа, чтобы начать трапезу на закате. Это любопытство и волнение добавляло игривости нашей радости от обмена едой и обмена историями.
– Ассаламу алейкум, – сказал брат Абдул Салам, 54-летний имам в Дублине, заходя в комнату.
– Ваалейкуму салам, – вторили ему мы все в унисон, улыбаясь и томно опустив глаза. Вся мусульманская община собралась вместе, чтобы начать месячный пост.
В обеденном зале было торжественно и комфортно, надзиратели находились за дверьми зала и не контролировали нас своими сверлящими взглядами. Мы ели сухур из рисовых хлопьев, булочки с корицей и финики и слушали Абдул-Вахида – приглашенного имама родом из Уэст-Палм-Бич, который принял ислам два года назад и стал имамом мужской тюрьмы, тоже в Калифорнии. Он выглядел сыто и счастливо, чего нельзя было сказать о нас.
Сначала он вещал о том, что Коран говорит о бренности этого мира и о том, как человечество, блуждая в тумане заблуждений, без цели и направления пытается выстроить свою преходящую жизнь, не осознавая, что истинный путь к внутреннему миру и гармонии – это поклонение Аллаху. Потом он плавно перешел на тему обязанностей правоверного мусульманина и того, как правильно жить, чтобы не разгневать Аллаха. Абдул-Вахид читал суры из Корана, стараясь усилить наше состояние вдохновения и причастности к святости ислама.
– Воздержание от еды и питья от рассвета до заката в течение тридцати дней во имя Аллаха – это святая обязанность каждого правоверного мусульманина, – выразительно повторял мусульманский проповедник.
– Сам опыт – это благословения, которые приходятся на месяц Рамадан, – перебила имама 27-летняя Саида, и он одобрительно покачал головой.
– Праведный мусульманин должен с честью нести все невзгоды жизни и страдать во имя Аллаха! Только поклонение Аллаху приносит истинное утешение! – добавила Шахида, раздувая ноздри.
– Страдания во имя Аллаха возносят нашу духовность на новые высоты, открывая перед нами новые грани божественного сознания. Эти испытания, которые кажутся мраком, на самом деле являются светом, пробивающимся сквозь тени. Этот свет проникает в самые глубины нашей души, проверяя истинность и стойкость нашей веры. В этом и заключается подлинный смысл наших страданий! – приглашенный имам многозначительно окинул взглядом всех женщин в зале, заглядывая каждой в глаза, и продолжил читать проповедь.
Его монотонная и спокойная речь, мягкий запах молельных масел приводили всех присутствующих в созерцательное состояние, как будто он перепрошивал все наши подсознательные установки и убеждения. А мы сидели на коврах, как стая бандерлогов, покачиваясь из стороны в сторону, и смотрели ему в глаза с непоколебимым доверием. Имам все больше усиливал тему безоговорочного поклонения Аллаху и следования всем предписаниям Корана, и голос его становился более командным. Наступило состояние отрешенности и полного растворения. Даже я, которая не умела медитировать, ушла в забытье; слова говорящего звучали издалека, не из моей действительности. Напряжение в теле куда-то делось, и сладостное успокоение окутало меня теплым покрывалом. В самом деле, зачем мучиться? Зачем искать пути-дороги? Ведь отдавшись полностью Всевышнему, ты освобождаешься от терзающего душу чувства вины. «Все происходит по воле Всевышнего, от нас ничего не зависит… Все происходит по воле Аллаха! Нет места выбору своих решений, а значит, нет и ответственности за свои выборы. А значит, нет терзаний по поводу своих ошибок. Все что требуется от тебя – это двигаться по жизни по четко прописанным правилам поведения и установкам. Все предсказуемо, и ты защищена! Конечно же, меня успокаивала и умиротворяла эта философия. И, наверное, не меня одну. Это был бальзам на истерзанную душу многих заключенных.