– Да ты что? – я ушам своим не верила. – Я мусульманка, я не могу, ты что?! Я не смогу позволить чужому мужику прикасаться ко мне, Эльнар! Я не смогу!
– Справишься. Ничего с тобой не случится.
– Эльнар, пожалуйста! – умоляла я. – Я не выдержу, я не смогу!
– Хочешь увидеть дочку, справишься! – он гаденько улыбнулся, мысленно подсчитывая, сколько еще денег на мне заработает. – Про дочку помни!
Я справилась – стала самой популярной call girl фешенебельного заведения Prince Machiavelli. Он отвозил меня к клиентам, ждал недалеко от отелей, куда меня приглашали. А потом забирал домой, сияя от радости и приговаривая: «Ты моя золотая уточка». С течением времени Эльнар, конечно, все преподнес так, что проституция была тем, что мне нравилось. Просто потому, что я согласилась быть проституткой. На мои частые срывы и истерики он отвечал:
– Ты могла отказаться, но не сделала этого. Я тебя не заставлял… Ты могла сказать «нет», но не сказала. Знаешь почему? Потому что тебе это нравилось.
– Справилась? – язвительно усмехнулась Джонсон.
– Да!
Страх непонятного и неизвестного снова заставил дрожать. Я смотрела на этих двух агентов и хотела спросить, что происходит, но из моих уст ничего не вышло. Потом Гонзалес открыл рот; он пытался что-то сказать, но я его не слышала. У меня в голове разыгрался какой-то шторм, как будто крик ветра, расчленяющий сознание… Обрывки всяких голосов, разных голосов. Теперь слезы текли по моему лицу, скользя горячей струей. Агенты пристально смотрели на меня, прикидывали, рассчитывали, сканировали. Эти взгляды напомнили мне взгляд Эльнара, когда он начинал очередную лекцию. Я сидела несколько секунд молча, а они все продолжали смотреть на меня.
– Низами!
– Как дела? – спросил Гонзалес с каким-то заботливым оттенком в голосе.
Было поразительно, что кто-то проявляет хоть малейший интерес к тому, как именно я поживаю. Я вся напряглась, предчувствуя очередной подвох. Внутреннее чутье подсказывало: «Осторожно». Но я заставила себя не обращать внимания на этот кричащий в отчаянии внутренний голос.
– Я в порядке, – попыталась я изобразить улыбку.
– Значит, мы договорились, что ты нам все расскажешь. Мы быстро исправим все недоразумения, и ты сможешь идти к детям.
Я кивнула, решив, что это хорошее предложение. Я быстро расскажу все, что они хотят. Отвечу на вопросы и уйду домой к детям.
Джонсон встала и задумчиво посмотрела в окно.
– Скоро я прикажу, чтобы тебя отвезли к детям, – сказала она.
Мой мозг немного расслабился, а желудок разжался. Я проследила за ее взглядом в окно, чувствуя глубокое облегчение от того, что мне не придется долго оставаться здесь со страшными людьми. На Джонсон была белоснежная рубашка и джинсы, у нее были короткие светлые волосы, почти белые. Она стояла словно в позе прыжка, как до предела натянутая струна, готовая лопнуть. Ее взгляд был острым и ясным, а лицо – мертвым, как у вампиров в фильмах ужасов. Я смотрела на нее в ответ и не могла отвести взгляд. Она была зла, я чувствовала это. Внезапно ко мне пришло это липкое и противное чувство: мне очень захотелось понравиться ей, сделать приятное. Было даже обидно, что она меня невзлюбила. Это чувство до боли знакомо – оно овладевало мной, когда Эльнар злился. Я посмотрела на Джонсон униженным взглядом слуги, готового выполнить ее требования. Мне хотелось объяснить, что я совсем не плохая, и оправдаться за то, чего я даже не понимала. Она быстро повернула голову:
– Я не могу читать твои мысли. Скажи что-нибудь!
Я не знала, что говорить. Они мне не задавали вопросов. Только пристально смотрели на меня, и это длилось уже довольно долго. Страх снова прокатился по моему телу. Я онемела, потеряла дар речи и ничего не могла сказать. Меня просто сковало. Все ее движения были механические, лишенные каких-либо чувств, словно она была роботом.
Гонзалес поднял голову и прищурился, а у меня появилась робкая надежда, что они тоже люди и поймут меня, выслушают то, что я должна сказать. Он наклонился вперед в своем кресле и смотрел мне прямо в глаза, как будто это была проверка зрения.
– Надира, – сказал он, – я беспокоюсь о тебе. Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации! – он еще немного наклонился вперед.
О-о-о! Это выражение: «Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации!» Как оно было для меня знакомо! Оно было для меня страшнее любых пыток! Это любимое выражение Эльнара, которым начинались его многодневные «объяснения», если я не следовала его инструкциям. Эти объяснения и лекции сводили с ума. После таких разъяснений я утрачивала чувство реальности и своего места в этой реальности, я чувствовала, что теряю рассудок, а в большинстве случаев сомневалась, что имею его в принципе. Эльнар мог встать среди ночи и «объяснять» все по нескольку десятков раз, все больше углубляясь в детали. И не дай бог уснуть или не ответить на его вопрос, тогда его «объяснения» могли продолжаться еще два или три дня, а в большинстве случаев и ночью. Он «объяснял» до тех пор, пока я сама не начинала верить, что я действительно полнейшая дура и ничего не понимаю.
– Надира, мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации, – сказал Эльнар, когда я собралась улетать домой к детям. Я прилетела в Америку только на один месяц, чтобы навестить мужа. – Ты не можешь просто так оставить меня одного. Я тебе не говорил, чтобы ты не переживала, но от нервного срыва я попал в больницу, и теперь у нас долг четырнадцать тысяч долларов, – он на минуту замолчал. – Меня могут посадить в тюрьму, если мы его не выплатим. Мне нужна твоя помощь. Мы вместе вылезем из этого. Сейчас тебе объясню как.
Это был первый раз, когда я услышала его «объяснения», и они длились два дня. Он говорил о том, какой он талантливый и как ему тяжело. Манипулировал чувством вины, обязанностями жены, играл на моей жалости и страхе, что он погибнет. Я чувствовала, что схожу с ума, но я была знакома со своим мужем всего лишь четыре месяца, и мне тогда показалось, что он был перевозбужден и не в себе от страха остаться в одиночестве, и я искренне считала, что мне действительно нужно спасать мужа. Изможденная и потерявшая реальность из-за объяснений Эльнара, я согласилась остаться.
А потом я стала бояться этого выражения: «Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации» больше, чем электрического стула. Эльнар «объяснял ситуацию» по любой моей погрешности. То я без разрешения позвонила маме, то не убралась вовремя, то плачу по пустякам, то забыла в стиральной машине его носок.
– Кутя, мне кажется, ты недостаточно любишь меня. Как же можно относиться так невнимательно к своему мужу? Разве тебя родители не учили, что муж – это господин! Об этом говорит Коран, к твоему сведению. Хочешь, я прочту тебе именно про это?
– Дорогой, конечно, я люблю тебя, просто я убирала много белья и не обратила внимания, что обронила твой носок, – уже дрожащая, пыталась оправдаться я.
– Вот-вот! Мы здесь говорим о расстановке приоритетов. Как раз это я тебе и объясняю, что ты не понимаешь всего, что стоит за твоим вроде бы безобидным поступком. Забыть мои вещи черт знает где! Да это все равно что забыть про меня в принципе.
– Да нет же! Все это совсем не так. Я всегда думаю о тебе.
– Нет, Кутя! Ты опять не понимаешь, – я ненавидела, когда он меня так называл, а ему ужасно это нравилось. – Я говорю не о носке, а о твоем отношении ко мне. Я хочу знать, о чем ты думала, когда доставала белье из стиралки? Скажи мне, о чем, а может, и о ком ты думала?
Эльнар начинал ходить по комнате, посадив меня на стул.
– Эльнар, я устала! Я хочу есть и я хочу в туалет.
– Вот об этом я и говорю. У тебя нет совершенно уважения ко мне, не говоря уже о любви! Я ей распинаюсь про чувства, а она, видите ли, хочет в туалет!
Эльнар начинал закипать, и это был очень нехороший признак.
– Ты меня замучил! Ты меня достал, – набравшись смелости, я встала и хотела уйти в туалет, но сзади на меня обрушился удар по голове. Из носа пошла кровь.
– Господи, где же моя родная жена? Знаешь, она умерла у меня на руках, она обнимала меня, когда испустила последнее дыхание. Говорят, умершие тела твердеют, она так и ушла из жизни с согнутыми руками, – причитал Эльнар, потирая кулак, которым он ударил меня по голове. А я пыталась остановить кровь, обвиняя себя, что не потерпела еще чуть-чуть.
– Кутя, прости! Вот видишь, что происходит, когда не повинуются. Ты ведь не повиновалась. Признайся! – глаза Эльнара сузились и ноздри раздулись. – Следи за языком! Всегда следи за языком!
– Да, я сама виновата! Прости! Прости! – захлебывалась я в рыданиях.
– Ну все, все! Давай закончим… И все же о ком ты думала, когда убирала белье из стиралки?
Ведь я начала жестко пить, именно чтобы пережить его «наставления»!
– Мне кажется, ты не понимаешь всей ситуации! – Гонзалес почти вплотную приблизился ко мне, и его шепот щекотал мне в ушах. – Твоя ситуация довольно тяжелая, как ты сама могла догадаться. Но хорошая новость в том, что все зависит от тебя, в какую сторону качнуть развитие событий.
– От меня?
– Да, если ты скажешь правду, то увидишь свою дочь, своих детей.
– Увижу? Конечно, скажу правду. Мне нечего скрывать!
Я понятия тогда не имела, что, согласившись говорить, совершила роковую ошибку, которая безнадежно повернет мое дело против меня, а мою жизнь – от меня!
– Хорошая девочка! Давай, расскажи нам, когда вы приехали в США и какая настоящая цель вашего приезда.
Я начала свой рассказ про то, как мы приехали в Америку, какие у нас были отношения с Эльнаром и как я попала в стриптиз-клуб. Я также рассказала про его отношение ко мне, про то, что он заставлял меня работать стриптизершей и продавать свое тело. Где-то внутри меня затеплилась надежда – если я расскажу о своей жизни, они сжалятся надо мной, поймут, что я никакая не преступница, а просто бесправная узбекская женщина, которая должна делать все, что приказывает муж. Но через некоторое время Джонсон начала нетерпеливо перебивать меня: