– Так где же тогда смысл нашей жизни? Мы же должны приносить пользу людям.
– Много ли пользы ты принесла своим жертвенным отношением к людям? А? Тебе кто благодарен? Помозгуй над этим! А смысл нашей жизни – ценить и любить каждый момент, и каждый момент жизни, хорош он или плох, быть счастливой и благодарной этой жизни!
– Как мне быть благодарной ужасающим событиям в жизни? – недоумевала я.
– Пожилую индейскую женщину спросили, почему она всегда такая счастливая. Она сказала, что у нее в сердце два волка и оба голодны. Один волк злой, другой наполнен любовью, и только его она кормит.
– Я это уже слышала!
– Все без исключения обстоятельства в жизни нейтральны, и то, как мы их воспринимаем, делает их исход положительным или отрицательным. Я на собственном опыте поняла, что все дело в нашем отношении к чему-либо: к своей судьбе, жизни и людям. Стоит изменить отношение к тому, чего мы не в силах избежать, и повернуть эту трагедию в свою пользу. Потому что мысли о том, как, почему, в чем причины этих страданий, ужасно утомляют и высасывают всю душу из ядра твоего существа. А чтобы смочь сделать это, займись собой, а не будь на услужении у других. «Как я могу сделать из этого дерьма конфетку?» Вот о чем ты должна думать…
Она встала, и я тоже поднялась, чтобы удержать ее коляску. Она слегка хмыкнула мне и приподняла одну бровь – не то удивленно, не то насмешливо, а может, это означало и то и другое.
Глава 17Встреча с дочерью в тюрьме
Ежегодно 12 июня в нашей тюрьме проводился День детей – волшебный день для всех мам. В тюремной среде, где ничего никогда не происходит, все однообразно и расписано по минутам, строго установленные правила превращают человека в серое существо без нужды, да и без желания чувствовать что-то, не связанное с тюремной жизнью. Для всех нас дни свиданий были чудом и волнующим событием; это были послания чувств и эмоций с воли. Особенно для меня, потому что в этот день наконец ко мне должны были привезти дочь, которую я не видела четыре года. 12 июня был отмечен красным карандашом в моем самодельном календарике. Уже три года со слезами я перечеркивала эту долгожданную дату и с горечью переносила на следующий год. И вот я получила письмо о приезде Зарины.
Я проснулась рано утром. Все мои соседи по комнате еще спали на своих нарах, издавая странные фыркающие звуки покоя и комфорта. Пахло спокойствием. Было еще темно, и уютные кровати приглашали вернуться в теплую постель. Я вспомнила, что Бальзак где-то писал, что когда человек попадает в незнакомую или шокирующую обстановку, сначала он растерян, потом он начинает внутренне бунтовать и не принимает эти обстоятельства, потом он в депрессии от бессилия и в конце концов человек смиряется и ему уже начинает нравиться эта обстановка. Он уже начинает чувствовать себя комфортно. Вот примерно так я и чувствовала себя. Я не хочу сказать, что я была счастливой, но мне даже начинала нравиться моя чистая, теплая постель и мой аккуратненький шкафчик, где было все необходимое и не было ничего лишнего.
Я встала с постели и приготовила себе кофе. Это самое приятное занятие в тюрьме, вероятно, потому что напоминает свободу: ожидание чудесного дня, когда ты в предвкушении чего-то необыкновенного. Вот и я наслаждалась чувством свободы, нахлынувшим из ниоткуда, предвкушением свободы. Свежие сладкие ощущения внутреннего подъема переполняли меня. Бабочки в моем животе не давали мне успокоиться, сердце сильно билось. К тому времени, когда я допила кофе, проснулись соседки по комнате; похоже, они были возбуждены не меньше, чем я. Они задергали меня и не давали возможности успокоиться и взять себя в руки, постоянно задавая вопросы о том, что я чувствую по поводу приезда доченьки. Все буквально выстроились около моей двери, предлагая разную косметику, советуя, как лучше мне уложить волосы и какую форму мне надеть (у нас было три комплекта тюремной формы, которую мы обычно перешивали поуже). Одна женщина утащила мою форму, чтобы погладить, другая забрала кроссовки, чтобы почистить. Они громко разговаривали, давая советы, как вести себя на территории блока для гостей и какие развлекательные программы для детей там наиболее интересны. Я пыталась накрутить и уложить волосы, накраситься, но вместо этого носилась около микроволновки, чтобы согреть кофе, и постоянно выбегала курить.
Я безумно нервничала и не могла сосредоточиться на том, что делала. Нервничала сама по себе, от ожидаемой встречи с дочерью и еще больше от кучи народа, собравшейся вокруг меня и тараторящей. Почему-то хотелось плакать. Горький ком в горле не давал дышать. Я бы отдала все, чтобы побыть в этот момент в одиночестве и успокоиться. У меня было такое чувство, как будто я собираюсь в долгую поездку и могу забыть что-то важное. Без остановки отвечая на вопросы окружающих, я все крутила и крутила волосы щипцами для завивки, все красила и красила глаза, позабыв, что у меня уже был нанесен килограмм крем-пудры и толстенный слой туши, отчего я с трудом открывала глаза. Наконец, когда решила, что я уже королева красоты, я пристально посмотрела в зеркало, чтобы закончить некоторые детали и… замерла в диком замешательстве. Меня охватил ужас от того, что увидела: лицо было, как у египетской мумии, которую приготовили для похоронной церемонии. Волосы были завиты жесткими локонами и неестественно торчали, излишняя тушь хлопьями висела на ресницах, а густая черная подводка на глазах делала взгляд стеклянным и мертвым.
– Боже мой! Неужели эта мертвая кукла – я?
Но как только я осознала, что далека от понятия «очаровательная», мое имя громовым голосом прокричали по микрофону, и мне нужно было бежать в гостевой холл, что находился на другой стороне нашего комплекса.
Я бросилась к дверям своего блока. Дежурный офицер посмотрел на меня удивленным, но каким-то добрым взглядом и открыл дверь. Я благодарно кивнула ему головой и помчалась в холл для посетителей. Я бежала по улице, окрыленная предстоящей встречей, не чувствуя, как тяжелые бутсы сдавили ноги. Все во мне пело и загоралось духом любви и тепла. Необычайно чудесная погода вторила в унисон моей душе. Было нежарко, как и положено в это время года, свежее морское дыхание освежало. Было ощущение, словно я смотрю фильм – я чувствовала все: и птиц, и морской ветерок, и улыбающееся солнышко, но меня не было в кадре.
Вдруг писклявый голос из ниоткуда резко окликнул меня:
– Стой! Поворачивай сюда!
Я оглянулась и увидела молодого парня, офицера.
– Давай сюда! Strip search [61], – его голос резал ухо, что-то гадкое и липкое как будто оборвало красоту природы и одухотворенность моего настроения. Реальность беспощадно отрезвила меня. Как же я забыла про эту унизительную и бесчеловечную процедуру! Я все еще в тюрьме.
– Ок, сэр! – автоматически отрапортовала я и подошла к нему.
О господи! Этот офицер был на самом деле женщиной, но она вела себя, как парень, которому только что показали женщину. Она как-то слащаво-мерзко улыбнулась, предвкушая предстоящее наслаждение, и затолкнула меня в комнату для обыска с раздеванием. Это, наверное, самая унизительная процедура в заключении, хотя она и предусмотрена законом. Сколько раз я проходила это, но так и не смогла относиться к этому просто как к процедуре. Что-то диким вулканом поднималось из глубины души, чувство агрессии и гнева душило и не позволяло дышать. Особенно в этот волшебный день чувство незащищенности и боли обжигало все нутро.
– Раздевайся!
Я закрыла глаза, как будто так мне легче было перенести эту процедуру, и стала медленно снимать свою форму. Было чувство, что мое сердце упало в желудок и стало бешено биться, и я почти потеряла равновесие, снимая свои форменные брюки. Я невольно крепко сжала кулаки и быстро выпрямилась. Я выживу! Я переживу это!
Чтобы как-то отвлечься, я представила, что я на сцене и исполняю стриптиз для толстых мерзких клиентов. Стало немного легче, но хорошо было бы еще и выпить спиртного, как я делала в те времена.
– Снимай трусы и носки! – скомандовала офицерша.
Ноги подкашивались от ее масляного и противного взгляда. Она нагнулась чуть вперед, как будто боялась упустить что-то важное, схватила мою одежду, трясла все несколько секунд, вывернула наизнанку носки и бросила все передо мной. Я стояла голая в холодной комнате перед этой отвратительной офицершей и сосредоточилась на том, чтобы держать свое тело в равновесии. Я инстинктивно прикрыла грудь и скрестила ноги. Но это действие принесло мне резкий удар по плечу.
– Не сопротивляйся, и чем раньше мы начнем, тем скорее мы закончим. Что ты скажешь? – прохрипела надзиратель с хищным оскалом.
Я не смела отвечать и только зажмурилась. Мои зубы стучали, как будто отбивая: «Это скоро закончится, это скоро закончится». Я зажмурилась и сжалась. Офицерша подошла ко мне. Не глядя на нее, я знала, что она пристально, с вожделением разглядывает меня. Я прямо ощутила на коже ее липкие вонючие слюни, стекающие из ее полуоткрытого рта. У меня появилось дикое желание просочиться в цементные трещины в старом полу комнаты и исчезнуть. Я открыла глаза и резко повернула голову.
– Подними руки над головой. Выше!
– Подними ногу и пошевели пальцами ног. Теперь вторую. Раздвинь пальцы! Больше!
– Подними и опусти свои сиськи!
Мои дрожащие руки на мгновение подняли обе тяжелые круглые груди, а затем позволили им упасть.
– Еще раз, – она тяжело задышала. – Еще!
Я сжала груди между пальцами, подняла их, отпустила.
– Могу смотреть на это весь день, – прошептала она и отвратительно, криво улыбнулась.
Я ощутила ее тяжелое дыхание, пахнущее гнилью, и подумала: американцы чистят зубы по нескольку раз в день – откуда такой запах? Слезы защипали уголки моих глаз.
Офицерша подошла почти вплотную, и я почувствовала холодные руки на своей груди. Ее руки поплыли по всему моему телу, периодичес