– Переходи к делу! Мне надоело твое нытье.
Я не понимала, что они от меня хотят.
– Я же отвечаю на ваши вопросы.
Потеряв терпение окончательно, Джонсон начала с раздражением навязывать мне свои утверждения, что мы с мужем провезли контрабандой трех русских женщин из Узбекистана в США, заставляли их танцевать и забирали их заработок. У меня перехватило дыхание. Место страха в моем теле занял клокочущий вулканический гнев. Они почувствовали это и, к моему удивлению, внимательно стали слушать. Страха больше не было, моя злость придала мне силы, чтобы говорить уверенно. Я сама согласилась говорить, и только я одна должна была привести допрос к справедливому концу. Но теперь я понимала, что он может быть очень страшный. Допрос был похож на смертельный бой, где нельзя проиграть.
Я пыталась объяснить, что женщины приехали в Соединенные Штаты законно и что мы не заставляли их делать то, чего они не хотели делать сами. Джонсон не сдавалась:
– Да, я поняла. Ты хочешь признаться, что вы принудили девочек приехать и работать в стриптиз-клубах. Так?
– Да нет же. Ваша история, которую вы хотите, чтобы я признала, не имеет никакого смысла. Этих женщин не было необходимости ни заставлять, ни принуждать ехать с нами. Я же вам говорю: Ирина была любовницей Эльнара, Люба – ее двоюродная сестра, а Дильдора – близкая подруга. Они хотели открыть бизнес вместе с Эльнаром и поэтому работали и собирали на это деньги.
Если бы эти чертовы агенты дали мне возможность все рассказать по порядку, выслушали меня, может, они бы и поверили мне.
– Ирина, проходи в дом. Это моя жена Надира. Она поможет тебе с английским. Правда, дорогая?
Это был 1997 год. Эльнара пригласили работать в офис ООН в Ташкенте, и мы вернулись из Америки домой, в Узбекистан.
– Да, конечно.
Я немного растерялась их, так сказать, «дружественному отношению». Но, взглянув на Ирину, я успокоилась. Она стояла у порога и как-то по-детски улыбалась.
– А Ирина собирается в Америку?
– Ты нам чайку приготовь, а то нам бежать на конференцию в офис. В ООН.
– Ирина тоже идет на конференцию?
В глазах Эльнара сверкнул зверский огонек.
– Я работаю в офисе Эльнара и изучаю усиленно английский, а Эльнар мне помогает, правда?
Легкая, молодая, с бесхитростными широко открытыми глазами, она была ярким контрастом мне – измученной, помятой и уже изрядно пристрастившейся к бутылке спиртного. В груди кольнуло знакомое и прижившееся ко мне чувство подавленности, как всегда, породило горький ком обиды и боли. Но к тому времени Эльнар выдрессировал меня так, что я хорошо усвоила: лучше проглотить этот ком, чем задавать лишние вопросы.
После работы Эльнар и Ирина приезжали вместе, и она оставалась у нас на вечер. Она как-то разбавляла обстановку в напряженной атмосфере нашей семьи. Мы разговаривали про книги, философию и смотрели с детьми фильмы. Ничего не подозревая, я была благодарна, что она приходила. Эльнар веселел и не донимал меня насчет наших расходов или неправильного воспитания детей.
Однажды Эльнар с Ириной пришли в приподнятом настроении, и он объявил, что в Нью-Йорке запланирована конференция. Ирина и я летим с ним. У Ирины уже были готовы документы, и она была вне себя от счастья.
– Надира, я так рада! Так рада! Эльнар сказал, что я могу работать с тобой и зарабатывать неплохие денежки! Потом мы с ним откроем такой же клуб. Представляешь?!
– И в клубе мы будем с тобой танцевать? Так? – съязвила я.
– Да нет же! Не только мы одни. Мы наберем других стриптизерш. Из Узбекистана! Вот!
– А они прямо спят и видят, как вертят задницами в Америке!
– Прикинь! Спят и видят! Любая полетит с космической скоростью. Ты что? Я не знаю, как ты, но тогда я уже буду управлять этим клубом! – Ирина радостно стала кружить вокруг меня, размахивая прямыми длинными волосами, изображая стриптиз-танец.
– Я как только попаду в Америку, так сразу пойду танцевать. Ты же меня посвятишь в тонкости своей работы? Посвятишь же?
Но Ирина сразу не пошла танцевать, они с Эльнаром оставались в квартире. А я работала в Pradize, клубе на Манхэттене. Они подбирали мне клиентов в «Эскорт-сервисе». Из-за моей тонкой талии, огромных грудей и волос яркой блондинки меня прозвали Мэрилин DD (DD – это был размер моего бюста). Ночью, после работы, меня забирал лимузин.
– А вы их арестовали? Это же они с Эльнаром хотели начать бизнес, не я! Где они? – мой вопрос вызвал взрыв гнева у обоих агентов. Гонзалес покраснел и, наклонившись ко мне, прошипел:
– Если ты хочешь видеть своих детей, то я тебе очень советую сотрудничать с нами!
Он откинулся на спинку кресла.
– Я как раз говорю все, что знаю! – из-за стресса, гнева и растерянности мой английский путался, и я не могла ясно выражать свои мысли.
– Прекрати эту ерунду. Думаешь, мы тебе верим? Я не шучу. Вот теперь я вообще не в настроении шутить; о чем, черт возьми, ты говоришь?
– Я знаю, о чем она говорит. Она хочет свалить вину на мужа! – состроив язвительную гримасу, проорал Гонзалес.
– Что, черт возьми, с тобой? Не строй из себя дуру. У тебя же высшее образование! – не унималась Джонсон.
Когда на меня орут, все мыслительные процессы схлопываются. Я просто перестаю соображать и реагировать быстро. Я действительно не понимала, чего они от меня хотели. Я тупо не понимала! В глубине души я чувствовала, что сама подписалась на все это, потому что не смогла сказать «нет». В голове сразу всплыло: «Вы имеете право хранить молчание. Все, что вы скажете, может и будет использовано против вас в суде».
Ужас охватил меня! Что я наделала? Перед ними нельзя открывать рот, даже чтобы ртом вдохнуть воздух!
– Я больше говорить не буду. Ни одного слова.
Это решение пришло так быстро, что я даже не поняла, когда приняла его.
– Ох, заткнись, хватит спорить!
– Я закончила говорить, – уверенно отчеканила я.
– Ни хрена. Мы еще даже не начали! – продолжал орать вспотевший Гонзалес.
– Надира, я думаю, потребуется время, чтобы разобраться во всем этом, – Джонсон тем временем встала и тихо прошла через комнату к своему столу. Она села в кресло, чуть наклонилась вперед и пристально посмотрела на меня, как будто хотела прочитать мои мысли.
– Не начинали! Что не начинали? Я уже сказала все, что вы хотели услышать.
Я дрожала, но не от страха. Я дрожала от гнева на себя, что поверила им и стала отвечать на вопросы, и на них, что заставили меня это делать. Я чувствовала себя изнасилованной…
– Знаешь, Надира, – сказала Джонсон, – у тебя очень живое воображение. Думаю, наша беседа всколыхнула в тебе много чувств, иногда чувства переполняют. Но не думай, что мы тебе верим.
– Мы во всем разберемся. Не волнуйся, Надира. Мы во всем этом разберемся. Давай поговорим, – сказал Гонзалес, но внезапно его глаза ожесточились и он начал кричать на меня:
– Так ты сказала правду? Где ваши сообщники?
Я открыла рот, но не издала ни звука, я глазами умоляла его поверить мне.
– Я думаю, что мы должны работать здесь вместе, – он опять откинулся на спинку стула.
Я смотрела на него с надеждой, но решила твердо, что больше не скажу ни слова.
Действительно, гнев и ненависть придают силы. Целью становятся защита и страстное желание выжить. Но что интересно, в критических ситуациях появляется чувство отстраненности, перемешанное с чувством любопытства. Я давно это заметила. Когда Эльнар орал и читал многочасовые лекции, у меня происходило то же самое. Я становилась наблюдателем, или зрителем, своих страданий. Это же состояние было, когда они ворвались в дом несколько часов назад, и так происходило и сейчас: я наблюдала за ними и за своими чувствами. Эти два монстра вызывали у меня отвращение и непреодолимое желание противостоять им. Не показаться слабой. Я уже была на грани озверения, голова кружилась от того, что я с утра ничего не ела и не пила воды. В горле пересохло, очень хотелось пить. Я их ненавидела. Ненавидела за то, что забрали меня от детей, ненавидела, что не верят мне, ненавидела за то, что я в Америке, и в конце концов ненавидела их за то, что хотела курить и выпить кофе.
Несмотря на то, что одна моя рука была прикована к стулу, я резко встала, а стул почти повис у меня на руке. Эти двое вскочили со своих мест и яростно шарили в кобуре, пытаясь вытащить пистолеты, которые сдали при входе в здание. Они заорали в рацию: «Obstruction of justice!» [1] (что это означало, я только потом узнала). Я была, наверное, похожа на психбольную. Я почувствовала обжигающую волну, передвигающуюся по моему телу, глаза горели от слез, а губы пересохли и потрескались от того, что я их почти все время кусала.
– Я ни хера не понимаю, что вы там орете. Но вы нарушаете права человека и тоже понесете наказание. Я хочу в туалет, я хочу воды, я хочу есть и курить тоже хочу! Это мои права!
Мой дикий вопль отрезвил их. Джонсон стала отступать назад от меня, жестикулируя, чтобы я успокоилась:
– Ок, ок, я сейчас скажу, чтобы тебе все дали. Не нужно психовать.
– Я гражданка Узбекистана! – не унималась я. Хотя хорошо знала, что моей стране глубоко наплевать на меня.
Меня отвели в туалет, даже сняли наручники, дали воды и разрешили покурить. Как-то жить легче стало. Когда я вернулась в комнату, там уже ожидала мадам, похожая на Шапокляк, с острым носом, тонкими губами, которые она то и дело зажимала, и прищуренными глазами. Ей не хватало только шляпки, чтобы дополнить картинку, потому что все остальное было при ней: маленькая квадратная сумочка, несуразная юбочка и кофточка прошлого века. И улыбалась она, как Шапокляк, гадко и язвительно.
– Я миссис Флорес. Я работаю в организации по защите детей в Эль-Пасо. Мы забираем твоих детей. Они сначала будут поселены в приюте, а потом мы отдадим их на усыновление. Ты не заслуживаешь быть матерью. Дети под угрозой того, что они тоже могут быть порабощены в сексуальных целях, точно так же, как и эти молодые девочки. Дети боятся вас и не хотят жить с вами.