тно с мужем, а он обеспечивал деятельность переправочных пунктов в Мехико, включая виллу неподалеку от границы с Калифорнией, где нелегалы получали пристанище перед отправкой в Соединенные Штаты.
– Подставляешь, за что мне накинули пять лет?
– Тань, да не хочу представлять, я знаю, как они работают.
– Да нет, ты послушай, – она открывала толстую тетрадку, где были наклеены все газетные вырезки. Она почти всегда носила эту тетрадку с собой, читала то, что в ней писали, и потом нервничала.
– Таня! Ну хватит. Зачем ты хранишь это? Зачем ты все время это читаешь?
– Ладно, ладно. Просто перескажу. Они поставили прослушку на телефон, и я там сказала: «Да не знаю, где ваша Света. Что вы ко мне пристали. Ножиком по горлышку чик, и в проруби утопила». А они мне подозрение в убийстве! Да, ты представь? Они еще в озере у дома дней шесть копошились! – Таня начинала нервно и неестественно смеяться.
– Таня, миленькая успокойся!
– А Дашу… Знаешь, почему Дашу-то? Она, оказывается, готовила кушать «бандитской группировке», имеется в виду нам. И соучастие влепили. Идиоты! А еще этим клушам, которые в гости приехали к нам домой, Даша предложила остаться у нас, чтобы не уезжать в ночь. У нас это называется гостеприимство, а у американцев – помощь, пособничество и подстрекательство нелегальным иммигрантам, уголовное преступление! Ха-ха-ха!
ФБР предполагало, что арестовало крупную русскую мафию, поэтому Таня находилась под строгим надзором. Семью посадили, а мафию не нашли! Казус! Но на всякий случай ее упекли за решетку, а то неудобно как-то получается перед общественностью. Искали мафию, а посадили семью!
Пресса называла Таню «хладнокровной криминалкой». Вот это действительно было горестно-смешно. Эта тихая, задумчивая женщина с печальными глазами была похожа скорее на героиню из романов Тургенева, чем на преступницу государственного масштаба. В большинстве случаев она просто тихо гуляла по территории тюрьмы, размышляя об искусстве или о каких-то философских концепциях. Похоже, она в молодости была красивая, высокая, стройная, с длинными ногами, но, возможно, из-за тяжести ее страданий и ответственности за семью тело Тани ссутулилось и согнулось, и она выглядела, как несуразный крюк. Она неплохо разбиралась в психологии и эзотерике, и мне было интересно проводить с ней время: то, как она видела устройство Вселенной и роль в ней нашей судьбы, помогало мне эмоционально справиться с моим собственным состоянием неразберихи в мозгах и в душе. У нее была эта способность уравновешивать и утешать меня, как бы между прочим, без моей просьбы.
Мы с Таней шли по дорожке, вдоль которой трудилась ландшафтная бригада, выдергивая сорняки. Их задачей было очистить пустырь от любой растительности, они беспощадно срывали даже еле выжившие маленькие цветочки. Рядом с работающими женщинами стояла толстенькая кругленькая заключенная и громко смеялась. У нее были взлохмаченные рыжие кудряшки и кругленький носик. Совсем не преступная внешность. Ее тоже звали Таня; она работала в отделе Образования. Она кричала женщинам, что они «вовсю стараются умертвить и так мертвый пустырь».
Вторая Таня приехала из Белоруссии и работала в IT-компании. Одним из ее проектов было распространение программ. Она работала на компанию и только выполняла заказы компании. Против ее боссов завели дело об отмывании денег и зацепили Таню, обвинив ее в соучастии. Дали три года в федеральной тюрьме. На самом деле пользователь сам ставил себе эту программу и нажимал «Принять лицензионное соглашение». Никакой ответственности Таня не несла. Ее задачей было написать программу и передать ее компании, на которую она работала. Но американцы посчитали, что это незаконно. Надо понимать: в Америке, прежде чем что-то делать, нужно изучить все, что в этой стране незаконно. А незаконно в этой стране почти все. Я помню Нейта Янга, который был физиотерапевтом и работал с Эльнаром. Так у него гараж сверху донизу был забит бумагами: чеки, контракты, расписки, имена клиентов и объем выполненных работ. Когда я смеялась над этим, он говорил: «You never know what is coming» [63]. И действительно, засадить могут за все! Только нужно уметь правильно интерпретировать соответствующий многомерно-универсально-непобедимый закон Конституции! А это американцы умеют.
Чемодан (так мы называли Таню из-за ее неподвижности и инертности) только недавно получила разрешение пользоваться компьютерами. До этого ей не разрешалось и близко подходить к корпусу «Образование» – боялись, что она взломает внутренний интернет тюрьмы.
Порыв ветра из долины поднял земляную пыль, и мы увидели, что к нам идет Даша.
– Ну вот, русская гвардия в сборе! – она прищурила глаза и посмотрела на Чемодан (мы, конечно, называли ее так за глаза). Даша возвращалась со своих компьютерных классов. На этих классах мы, русские, изучали все программы Office и Adobe Systems и были очень горды этим, потому что попасть на компьютерные курсы было весьма непросто. Даша рисовала картинки в Illustrator для своей будущей книги.
– Тань, тебя босс зовет. Влюбился, что ли? – Даша захихикала.
– Да ты что, – круглые щеки Чемодана залило румянцем, а маленькие глаза нервно забегали.
– А что? Спортсменка, комсомолка и, наконец, просто красавица, да еще и в программах разбирается.
Все дружно расхохотались.
– Ну его! Щас заставит опять всю субботу проторчать около компьютера, объясняя ему 2+2.
– Сказала Марфа Васильевна, томно закатив глаза! – Даша сложила руки у подбородка, имитируя девицу из старых русских фильмов.
– Муля, не нервируй меня! – отмахнулась Чемодан и сделала хмурое, обиженное лицо. – Я есть хочу!
– Сегодня бурритос, и обед через два часа!
– Какая гадость… эта ваша заливная рыба! – съязвила я.
– Ужас, как хочется заливной рыбы, – закатив глазки и облизываясь, проурчала Чемодан.
– Да хватит, Тань! Тебе б только пожрать. Иди спортом занимайся, – вытягиваясь во весь рост и показывая свою спортивную фигуру, встала Даша в позу культуристки.
– И тебя вылечат, и меня вылечат… Всех вылечат, – я встала рядом с Таней и сделала вид, что снимаю парик. И мы опять грохнули со смеху…
– Девчонки, пошли лучше посидим на пустыре, а то здесь уже народ навалил.
Нам было хорошо вместе. После того как я в первый раз я увидела «свое племя», я долго не могла подойти к ним. Мне казалось, что если они не отреагировали на меня сразу, значит, не принимают, но я ошибалась. В тот день в тюремной столовой девчонки обсуждали очередной апелляционный процесс Тани. Она его проиграла. Настроение у всех было паршивое, вот и не обратили на меня внимания. Но позже мои землячки сами нашли меня, и мы подали прошение, чтобы меня перевели в блок С – туда, где они жили.
Но… Правила тюремной системы неисповедимы и загадочны; тюремное начальство посчитало, что опасно содержать в одном блоке русских с одинаковыми обвинениями. Так что мы довольствовались только встречами в тюремном дворе и в тюремной школе, где мы все работали и учились.
Мы вспоминали моменты детства, любимые старые фильмы и мультики. Даже безрадостные глаза Тани веселели. Мы обсуждали рецепты самого лучшего борща, пельменей… Так хотелось домашней, нашей еды! Хоть я и родилась в Узбекистане, большую часть детства я провела в России. Мама с папой работали сначала в Пущино, а потом в Дубне. Поэтому, когда говорили о домашней еде, для меня это были борщ, голубцы или пельмени. Да, и, конечно, черный «Бородинский» с горчичкой! Такого хлеба не сыскать в Америке, а горчица у них сладкая! Гадость! А водочка с селедочкой… М-м-м! Этого американцы никогда не поймут. Селедка, если еще найти ее в Техасе, у них тоже сладкая. Фу!
Нам было хорошо вместе, но мне становилось грустно и горько одновременно. Я смотрела на нас и думала: ведь тоска по Родине – не временное явление, не тюремные муки, это не проходящая ностальгия по дому, на которую мы, эмигранты, себя обрекаем! Что мы нашли в этой «свободной стране»? Что нам не хватало на Родине? Только потеряв, можно ощутить глубину потери!
Помню, как я впервые прилетела в США в 1991 году. На пограничном контроле в Нью-Йорке я предъявила наш красный паспорт СССР с золотым гербом. Мой паспорт никого не оставлял равнодушными, всегда впечатлял: у кого-то вызывал интерес, у кого-то восхищение, а у кого-то и страх из-за постоянной пропаганды опасности со стороны Страны Советов, как нас тогда называли американцы. Я чувствовала гордость за свою страну и защищенность. Наверное, так чувствовали себя все люди нашего поколения. Мы называли себя «советскими», и не было у нас разделения. Мы чувствовали эту единую мощь и единение и знали, что если придет беда, мы поможем друг другу. У нашего поколения 1960-х и 1970-х не было национальностей – не «узбек», «казах» и «русский», а «гражданин Советского Союза». Действительно, это была огромная многонациональная семья. И наши воспоминания принадлежали к этой эпохе.
Зачем люди бросают свою Родину и уезжают в чужую культуру? Ведь в чужой стране тебе не с кем вести разговоры типа «а вот помнишь, как детстве…». Потому что твоя Родина не здесь. Все это не наше – и воздух, и еда, и люди. Когда они болтают про Симпсонов или смеются над сериалом Married… with Children [64], я не понимаю, что там смешного. Я не понимаю их праздников, не понимаю их шуток. Я встречала много «наших» и почти у всех сначала была эйфория: «О, как здесь классно! У нас такого бы никогда не придумали!» Потом люди съезжали – «Что-то так по дому скучаю. Хочется домой», и почти все, включая нас, заканчивали: «Боже мой! Что я тут делаю? Тут все чужое! А надо ли было это делать вообще?»
Чувство бездомности, отрешенности и одиночества – вот на что пожизненно обрекают себя эмигранты. И такое состояние не зависит от количества денег или степени богатства. Состояние чуждости и неприкаянности в чужой стране заполняло внутренний мир каждого из нас.