обретениями в тюрьме.
А Эльнар? Из его писем я чувствовала, что он подавлен, несбывшиеся ожидания, несбывшиеся меркантильные мечты, разочарование и страх перед будущим сделали его загнанным в угол существом. Он напоминал человека, который болен раком. Он знал, что он болен, знал, что умирает, но не понимал, что кроме него самого никто его не спасет. Он все цеплялся за меня как за последнюю надежду. Но для меня его состояние было уже далеким и не относящимся ко мне – он ушел из моей жизни. Много позже я узнала, что Эльнар был депортирован в Узбекистан, и я его больше не видела.
Да, здесь были жесткие правила и законы, которых лучше не нарушать, но эти законы были раз и навсегда установленные и ясные. Я радовалась, что научилась жить полной жизнью и мне не нужно смотреть в глаза своему мужу, чтобы предугадать, доволен ли он или зол на меня за то, что я хочу просто побыть десять минут в тишине и смотреть на небо. Мне не нужно больше зависеть от его непредсказуемого настроения, от постоянных «американских горок» его настроения и состояния, от его таинственных, непонятных мне планов, и самое главное, мне не нужно было прятать ни от кого то, что я чувствую, мне не нужно играть в счастливую, если я несчастна! Мне больше не нужно спрашивать у него разрешения, чтобы написать письмо маме, мне больше не нужно переживать и бояться, чтобы общаться с теми людьми, с которыми мне приятно и хочется быть. Я испытывала ощущение, что освободилась от гнета, от напряжения и от страха – от внутреннего страха, который не поддавался никакому объяснению.
В тюрьме я нашла свободу! Я понимаю, что мои слова могут звучать, как бред сумасшедшего с точки зрения нормального человека: как это в тюрьме жить полной жизнью и как это в тюрьме можно найти много возможностей и радостей? Но когда ты освобождаешься от тирании, каждый день для тебя – целая жизнь. Каждая минута без НЕГО – это радость маленьким обыденным вещам, которые ты сама выбираешь делать. Все познается в сравнении!
Дорогой читатель! Вот и подходит к концу откровение о моем путешествии в поисках себя в условиях тюрьмы. Когда наш автобус выезжал из Дублина, я не знала, что мой путь еще не закончен, я не знала, что это была всего лишь смена декораций. Впереди еще было два года хождения по тюрьмам Америки и встречи с множеством разных людей. Кто-то поддерживал и понимал. Кто-то относился настороженно, а кто-то вовсе отвергал меня. Но я этого тогда еще не знала. Но по этой жизни шагала другая я. Я, которая знала свои цели, я, которая умела выходить из мнимой зоны комфорта, наконец, я, которая могла назвать себя сильной личностью! Этот, как кажется, короткий путь длиною в два года был настолько насыщенным – как событийно, так и эмоционально, – что его можно разложить по дороге длиною в целую жизнь, а значит, еще в одну книгу, которую мне хочется написать в скором времени. Однако, чтобы вас, дорогой читатель, не оставлять в неведении, позвольте мне еще немного провести вас по основным моментам моей дальнейшей жизни, которые яркой бороздой остались в памяти.
Итак, 21 декабря 2005 года. Куратор сказал мне, что я уезжаю в понедельник. Это было сюрреалистично, в это было тяжело поверить! Должно было случиться то, чего я ждала пять долгих лет, и теперь эта новость звучала как издевательство!
Я сильно волновалась, но никто не придавал этому большого значения: вся тюрьма утонула в предпраздничной суете. 24 декабря – канун Рождества и день моего освобождения. Повсюду уже были развешаны украшения и окна разрисованы рождественским Дедом Морозом и огромными зайцами. В крытом стадионе готовилось кое-что еще – огромные рисунки и игрушки из папье-маше. Таня как художница и декоратор принимала самое активное участие. Она часами сидела в недоступной другим заключенным комнате, которую официально выделили для подготовки. Мы лишь краем глаза видели создаваемые странные формы из бумаги, пряжи и картона.
Я сделала все, что обычно делала в выходные. Потренировалась, помогла Милагре приготовить еду… Воскресенье было моим последним полным днем. Мы приготовили кучу вкусностей, чтобы отпраздновать мое освобождение. Милагра то плакала, то смеялась; казалось, она хотела накормить меня на все время пребывания в иммиграционной тюрьме. Буррито и пицца, приготовленные в микроволновке. Я также испекла свои знаменитые чизкейки. Слухи о моих чизкейках буквально путешествовали по всей тюрьме.
Последнее, что я сделала, это раздала все свои вещи: две коробки с книгами, радиоприемники, ручки, кое-какую посуду, кофейную чашку с крышкой, одежду в мешках для мусора. Это были неписаные законы тюрьмы. Все это пригодится тем, кто следовал за мной.
На следующее утро, пока я прощалась с немаленькой группой провожающих, Мэрилин нервно топталась у двери, прямо как ребенок. Я старалась держать себя в руках, но получалось паршиво, мое волнение было даже сильнее, чем когда я пришла в это место.
– Comrade [72] (так называла меня Мэрилин), дай мне свою записную книжку, я напишу тебе свои имя и номер, чтобы ты не забывала писать мне.
– Мэрилин, не знаю, что бы я без тебя делала. Я тебя люблю.
Пожалуй, я еще ни разу так прямо не говорила с этой гордой женщиной, которая стала мне родной. Я чувствовала, что снова не сдержу слез. Но Мэрилин мягко посмотрела на меня, а потом вскинула голову, поправила волосы и заковыляла прочь. Я не подозревала, что вижу Мэрилин в последний раз. Уже после полного освобождения я узнала, что Мэрилин освободили в 2010 году, она прожила на воле примерно 20 дней и умерла в своем доме в Бруклине от рака женских органов.
Я нежно обняла Милагру, которая все причитала:
– Смотри, будь осторожна! Ты идешь в иммиграционку, там разные люди. Только Бог знает, сколько ты там пробудешь! Спаси ее, Святая Богородица… Молись, чтобы тебя не послали через Джорджию. Там тебя отправят в окружную тюрьму, а хуже места я в жизни не видывала.
Я посмеялась словам Милагры, но попала в эту тюрьму, когда меня депортировали. Прежде чем я попала в аэропорт Нью-Йорка, из Эль-Пасо меня отправили как раз в окружную тюрьму в Джорджии, где камеры напоминали средневековые подвалы, и это место было даже хуже, чем Отеро в Нью-Мексико. Много позже я узнала, что Милагра умерла, так и не дождавшись своего освобождения. Я всегда буду помнить тебя, моя необыкновенная Мадре.
С Габи мы тоже очень тепло попрощались.
– Подружка, все хорошо, – сказала она. – Мы скоро увидимся. Буду ждать тебя дома в Германии. Буду писать тебе.
– Обязательно, Габи, увидимся, – я поцеловала ее.
– Тебе сразу необходимо подать прошение и увидеться с судьей, – строго наставляла Габи. – Сразу!
– Да, да! Конечно, я сделаю.
Габи улыбнулась, и я направилась к зданию R&D.
Как только я вернулась в Ташкент, я получила письмо от Габи, что ее тоже депортировали домой. Но с тех пор мы потеряли друг друга, и я не знаю, как сложилась ее дальнейшая судьба.
Неподалеку от корпуса R&D сидела Таня. Она сделала усилие, чтобы улыбнуться, но получилось плохо. Глаза у нее были красные от слез.
– Надира, только не забудь про меня. Опубликуй все мои стихи! – Таня умоляюще посмотрела на меня. – Скоро, очень скоро я тоже выйду из этого чертова логова! Мне осталось всего ничего – семь лет.
– Конечно, Танечка моя! Конечно!
К моей горечи, я так и не смогла опубликовать ее стихи. Сумка с ее стихами и всеми моими бумагами из судов так и не долетела до Ташкента – наверное, федералы посчитали, что это для меня не важно. А Таня не закончила свой срок, или как у нас говорили, «освободилась досрочно» – она тоже умерла от рака в 2010 году, за два года до своего освобождения. Это единственный стих, который у меня чудом сохранился:
ЭТО
Больница, кладбище, тюрьма…
Судьбы лихие повороты.
О том, что днем наступит тьма,
При свете думать неохота.
И разве хочется признать,
Что ЭТО ходит где-то рядом,
Что ЭТО может настигать,
Как среди лета россыпь града.
И ЭТО может изменить
Весь мир, построенный тобою,
И может друг тебя забыть,
И враг от бед тебя укроет.
А если помнить, если знать,
Что час беды вне расписанья
Умеет мигом разрушать
Все, чем живет твое сознанье,
И ты, застигнутый врасплох,
С бедой своей у края бездны,
Вздохнешь, что избежать бы мог…
Но сожаленья бесполезны.
Прости меня, Танечка, что не выполнила своего обещания!
В R&D я прошла процедуру освобождения из заключения и, подписав кучу бумаг, получила небольшой конверт с копией документа об освобождении и копией паспорта, которые были получены от маршалов несколько дней тому назад.
Затем я переоделась в одежду, которую прислала мне сестра, и выглядела потрясающе! Мягкий розовый свитер, джинсы и классные кроссовки – все пахло моими любимыми духами Estee Lauder, и это воскрешало во мне неземные чувства свободы. Было удивительно наблюдать, как изменились надзиратели – они стали любезны и дружелюбны. Казалось, моя дорогая одежда с воли произвела на них впечатление. А может, мой наряд очень шел мне, подчеркивая фигуру, над которой я упорно трудилась целых пять лет.
Я подошла к электронным воротам тюрьмы, за которыми меня ожидал автобус иммиграционной службы. Один из охранников посмотрел на меня и так просто, по-человечески, сказал:
– Вы можете идти…
Наверное, я выглядела так растеряно, что офицеры тюрьмы рассмеялись и пожелали мне удачи. Мы попрощались, и я вышла за лагерные ворота. Я не могла поверить, что стою снаружи тюрьмы, а не в ней. Вот когда все пошло в замедленном темпе! Я хотела наслаждаться КАЖДЫМ моментом освобождения! Я задыхалась от переполнения чувств: грусти оставлять своих подруг и радости окончания своего срока и предвкушения будущего.
Да, я отмотала срок от звонка до звонка, но оказалось, что я все еще не свободна – только статус поменялся с сonvict