[73] на ex-convict [74]. За забором тюрьмы меня ждали офицеры иммиграционной службы – Нomeland security [75].
– Миссис Низами?
– Да, сэр!
Впервые за пять лет меня назвали «миссис Низами». Звучало успокаивающе!
Офицер вытащил наручники и виновато посмотрел на меня:
– Извините, но это процедура.
Автоматом пролетели в мозгу неписаные правила – предупреждения, которые знали все. «Когда будут надевать наручники, постарайся напрячь запястья, чтобы было хоть немного больше места. И попробуй поймать взгляд маршала, который будет заковывать: может, тогда он сжалится и не станет затягивать браслеты так, чтобы перекрыть кровоток. И еще нужно надеть два носка, чтобы кандалы не натерли лодыжки. И не пей воду перед дорогой. В туалет не пустят».
Я посмотрела прямо в глаза офицеру и улыбнулась, когда он надевал мне наручники. Он улыбнулся в ответ.
– Я только прицеплю их для вида, вот так! Только вы не вытаскивайте руки, хорошо? Как же вы угодили сюда? Вы совсем не похожи на преступницу!
Посмотрев на мои новенькие кроссовки, офицер решил, что незачем их портить кандалами. Золотые правила заключенных сработали!
Автобус по виду напоминал обычный рейсовый, только салон был отгорожен от водительской кабины стальной решетчатой дверью. На окнах решеток не было, но они были цельные, как будто пуленепробиваемые. Кобуры у моих конвоиров тоже не было, вместо этого у них были радиотелефоны, по которым они докладывали каждый шаг.
Автобус тряхнуло, когда водитель завел мотор, и мы поехали. Дублин становился все меньше и меньше, пока совсем не скрылся из виду – так же, как из моей жизни. Когда наш автобус выехал за пределы тюрьмы и вырулил на шоссе, лучи солнца стали пробиваться через густой туман, который окутал, казалось, всю Калифорнийскую долину на рассвете. Ветер трепал эвкалиптовые деревья на разделительной полосе по большому шоссе, и их листья угрюмо качались как сумасшедшие, стряхивая облака пыли, как будто они стряхивали все ненужное прошлое из памяти. Потом все на мгновение затихало, и ветер снова набрасывался на их вечнозеленые листья. За окном плыли пыльные воздушные массы – как обрывки чьих-то судеб. Они плыли по всему шоссе. Они не падали сверху, а парили и кружились вдоль дороги, закрывая бесконечно однообразные дома.
Когда солнце встало, то туман рассеялся и можно было увидеть кирпично-красные верхушки моста «Золотые ворота» – того самого, по которому судьба везла меня на «землю прокаженных». Знала ли я тогда, что смогу вернуться в большой мир? Нет!
На встречной полосе появился тюремный кортеж с мигалками; в автобусе находилась новая партия «свежего мяса». Я уже знала процесс переработки этого материала, называемого «заключенный», и мне просто хотелось выкрикнуть:
– Не бойтесь! Вы пройдете это!
В сером послеполуденном свете поблескивали стальные верхушки 16-этажного здания в центре Сан-Франциско – US Appraiser’s Building [76]. Строгий бюрократический центр напоминал федеральные здания в других городах страны, но внутри нес темную историю, поэтому его называли «Федеральное иммиграционное здание с темным прошлым». Оно было синонимом печально известных камер заключения, расположенных на верхних этажах, где происходили самоубийства и голодовки. Это вызвало общественное возмущение и осталось в памяти заключенных.
– А что, миссис Русская, – вызывающе сказал офицер, увидев, как я с опаской выходила из автобуса, – действительно страшное здание?
Нас, однако, никто не встречал. Надзиратели, такие же хмурые и безразличные, как в окружной тюрьме Эль-Пасо, повели меня и еще десятерых заключенных иммигрантов из другого автобуса привычным гуськом к караульному отсеку. Всех расковали и втолкнули в битком набитую железную клетку с умывальником и унитазом в грязном углу. Впрочем, грязь была всюду.
– Застрянем до ночи, – мрачно прошипела одна латиноамериканка над моим ухом. – И еды не дадут.
«Снимай нарядное платье, Золушка! Принц не поможет! Бал закончен!» – сказала я себе. Снова я была в тюрьме. Да еще в какой! Куда меня занесло? Но мысль эта исчезла, как на угасающем экране, и я заставила себя думать о прошении, которое должна была отправить иммиграционному судье.
Время тянулось бесконечно. Не было места сидеть. Я пыталась готовить свою речь на иммиграционном суде. Стоял ровный, тяжелый, изнуряющий гул, и через несколько часов я была близка к оцепенению. Я видела и чувствовала все сквозь туман. Вот причитает, раскачиваясь из стороны в сторону, доминиканка: власти поймали ее при незаконном пересечении границы и забрали детей в приют. Вот маленькая женщина из Гондураса нервно заплетает и расплетает свои длиннющие волосы. Вот древняя старушка, которая напомнила мне Милагру, старается шутить и поддерживать своих дочерей – они тоже попались на границе, когда группа иммигрантов из Эквадора пересекала самые непроходимые чащи у Калифорнийской границы. Старушка пробиралась к своему сыну, который жил в Лос-Анджелесе. И беременная женщина из Мексики грустно лежала на краешке скамьи – она преднамеренно пересекла границу, чтобы оказаться в иммиграционной тюрьме. Власти США были обязаны позаботиться о ней, а у себя дома она жила в ужасающей нищете. Ни денег на роды, ни родных у нее не было. Все эти истории мой мозг выхватывал из гула испанской речи.
В иммиграционке большая часть населения – латиноамериканцы и мексиканцы, которые в основном бегут от нищеты на своей родине. Кроме как смотреть постоянно надрывающийся телевизор, делать здесь, в сущности, было нечего, но все время шла какая-то невыносимая муть. Иногда мы играли в карты, иногда я старалась практиковать испанский, но физкультура спасала меня всегда – свесившись со своей верхней койки, я по сто раз качала пресс. Хоть как-то проводила день с пользой. Я написала прошение судье иммиграционных властей, который навещал нас в Дублине, напомнив ему о том, что он обещал рассмотреть мое ходатайство о приостановке моей депортации и выходе из тюрьмы к Зарине. Конечно, я понимала, что это практически невозможно! Но мое сумасшедшее стремление увидеть свою дочь все-таки сотворило чудо!
Глава 21Освобождение под залог
Судья иммиграционного суда Сан-Франциско сдержал свое обещание. После пяти недель мучительных ожиданий и четырех судебных разбирательств меня повезли на заключительный суд и предоставили возможность говорить.
Когда я рассказывала всю историю своего приговора и заключения, в зале суда никто не двигался и не задавал вопросов. Судья не отрывал от меня своего взгляда. Мне казалось, что он понимал и сочувствовал мне. А может, мне просто этого очень хотелось!
– Миссис Низами, суд внимательно выслушал вас. Однако это иммиграционный суд, а не уголовный. Факт – вы были осуждены Федеральным судом США, и хотя я заявляю, что шокирован жестокостью и туннельным видением Техасского федерального округа, у меня нет полномочий отзывать ваш приговор.
– Ваша честь! Я не прошу аннулирования своего приговора. Моя дочь в критическом состоянии. У нее нет родных рядом. Я прошу дать мне возможность увидеться с ней до того, как я буду депортирована из США. Вот бумага от куратора моей дочери, подтверждающая правдивость моих слов.
– Занесите в протокол, – судья внимательно прочитал письмо от куратора Зарины. Минуту молчал и потом посмотрел на меня. Затем опять смотрел на эту бумагу…
– Миссис Низами! Вы признаны виновной в тяжком уголовном преступлении с отягчающими обстоятельствами и были осуждены на срок пять лет. В соответствии с Законом об иммиграции и гражданстве США, вы не сможете получить решение о приостановлении депортации, и вы не имеете права выйти на территорию США под залог.
В глубине души я знала, что это абсолютно невозможно – просить иммиграционный суд о временном выходе на свободу. Мы пересмотрели кучу бумаг с Мэрилин. Я только надеялась на чудо. Внутри взорвался вулкан. Я не знаю, как я решилась и как получилось, что меня слушали, но со слезами на глазах я почти прокричала:
– Ваша честь! Послушайте! Я не прошу отсрочки, я не прошу выходить на волю в США, я прошу увидеться с дочерью, которая ждет меня! Она только что буквально вернулась с того света! Пошлите меня в Эль-Пасо в цепях, с офицерами или с электронным браслетом, но дайте мне эту возможность!
Я сидела на скамье для заключенных вместе с еще пятью женщинами, которые тоже ждали рассмотрения своего дела, и мы были прикованы к друг к другу наручниками. При каждом моем возгласе я яростно жестикулировала, поднимая руки вверх, и руки двух женщин, сидящих со мной с двух сторон, тоже поднимались. Наверное, это было жуткое зрелище.
– Ваша честь! Неужели в этой стране нет ничего человеческого?! Неужели вы позволите моей дочери страдать еще больше, чем она страдала!
– Миссис Низами! Вы переходите границы дозволенного на суде, – жестко, но не зло отметил судья.
– Она ни в чем не виновата же! – слезы катились по лицу водопадом. Я не могла остановиться и задыхалась. Мне казалось, что я в кратере вулкана. Мне нечего было бояться, нечего терять.
– Ваша страна называется гуманной? Все это ерунда! Все ваши лозунги о человечности – это всего лишь лицемерие вашего государства и вашей законодательной системы. Правосудие? Где оно?
Я уже потеряла надежду на положительное решение. Тяжело дыша, я собиралась сесть на место, но вдруг услышала:
– Суд постановил: ходатайство миссис Низами по делу о приостановлении депортации УДОВЛЕТВОРИТЬ. Размер залога – 1500 долларов. Предоставить истцу Низами соответствующие бумаги в передвижении по территории США и назначить день следующего слушания.
Судья стукнул молотком и перешел к следующему делу.
Через восемь часов, после того как все документы были подписаны, отпечатки пальцев сняты, фотографии с разных сторон сделаны и залог заплачен (моя сестра перевела на счет залоговой компании деньги), я стояла на первом этаже вестибюля и через стеклянные двери смотрела на огни города, мерцающие вдалеке. Подошел офицер и вручил мне бумагу – документ от иммиграционных властей, разрешающий передвигаться по территории США. У меня была тяжеленная сумка, наверное, килограммов 15, со всеми моими бумагами апелляций и большая папка со стихами Тани.