– А как мне пройти к автобусной станции «Грейхаунд»? Мне нужно в Лос-Анджелес.
– Иди по десятой авеню. Когда дойдешь до парка «Буэна-виста», увидишь указатель и сориентируешься. Это невозможно пропустить. Удачи!
Стеклянная дверь разъехалась, и я оказалась на улице, в два часа ночи, одна в Сан-Франциско. Мне нужно было доехать до Лос-Анджелеса, а оттуда у меня был билет до Эль-Пасо, который купила сестра.
– Эй! Сестра! Сколько? – Ко мне подошел невероятно огромный и невероятно черный афроамериканец. Ночью у него блестели только белоснежные зубы, а в зубах висела сигарета, которую он как-то устрашающе пережевывал.
– Пять, – я сообразила, что он спрашивает про срок.
– Пошли, – он подошел поближе и, ничего не спрашивая больше, взял у меня из рук сумку, как будто все так и надо. Больше всего меня удивила собственная реакция, я тоже вела себя так, будто меня встречают в аэропорту.
– Мне нужно на станцию «Грейхаунд». Покажешь дорогу?
– Я Син. Син Пика. Десять лет в «Томбс», Нью-Йорк. Мы туда и идем. Все, кто выходит отсюда, идут к автобусу на «Грейхаунд», – Син многозначительно посмотрел на меня, но я ничего не поняла.
Мы пошли по тротуару. Мы проходили мимо бомжей, укутавшихся в тряпье и спящих на коробках, уличных наркоторговцев и просто уставших попрошаек. Как в кино! Никогда не думала, что такая картина может быть реальной.
– Как тебя зовут? Боишься? Не бойся! Мы помогаем своим.
– Надира. Я и не боюсь. Я курить хочу, – я действительно не боялась, этот человек был из моей реальности, хотя я не понимала кто такие «мы».
– О! Ты мусульманка?
– Да, – на всякий случай подтвердила я.
Пока мы шли, меня слегка подташнивало, и я чувствовала себя как-то странно. Мы подошли к фастфуд-ресторану Wendy’s, который работал 24 часа.
– Давай позавтракаем, – Син вел себя так, как будто выполнял какую-то миссию, как будто все, что он делал для меня, была какая отработанная схема. Он даже не разговаривал, а только наблюдал за мной.
Я вошла внутрь, и как только прошла через эти двери, у меня чуть не случился приступ паники. Много людей, воздух, звуки, яркие цвета… Это было слишком. Я начала потеть, и мне все время казалось, что все смотрят на меня. Я мечтала обо всех этих видах еды и продуктах в течение многих лет в тюрьме, и теперь это случилось, и я не могла решить, чего я хочу. Я была в каком-то шоковом состоянии. Хотелось убежать в знакомую среду – тюрьму и спрятаться там.
Это был как раз завтрак, но названия многих блюд для меня были незнакомы, да и денег у меня было ограниченно, даже очень ограниченно. Я просто сказала официантам дать мне что-нибудь с беконом, что они и сделали. Было очень вкусно! До сих пор помню вкус этого бургера с беконом и сладкий кофе со сливками!
– Я заплатил, не беспокойся! Вот сигареты, – просто и по-деловому сказал Син.
Потом мы дошли до автобусной остановки, Син пообщался с водителем и предупредил его, чтобы приглядывал за мной.
– Твоя сумка в багажном отделении. Бывай, удачи! Больше не попадайся этим псам!
И все. Я его больше не видела. Мне предстояла восьмичасовая дорога до Лос-Анджелеса.
Меня переполняло столько разных чувств, что я ушла в какой-то медитативный ступор. Я не раз думала о том, как неоднозначны определения «хороший» и «плохой». Многие мои подруги в клубе были проститутками вечером, а после работы шли домой к своим детям, и их «грязная работа» обеспечивала жизнь их маленьких детей или престарелых родителей, а иногда безнадежно больных родственников. А самые богатые, «порядочные» многоуважаемые клиенты, которые пользовались этими «грязными» услугами, втайне от своих жен и детей тратили семейные деньги на тех, кого осуждали. К слову сказать, завсегдатаями нашего клуба часто были те же самые федералы, судьи и знаменитые адвокаты, которые точно так же, как простой люд, по-черному пили, покупали и использовали наркотики и лапали запотевшими руками наши сиськи и попы. А наутро сидели с многозначительным и важным видом, объявляя очередной приговор. Что такое мораль? И как она определяется? Кто «хороший», а кто «плохой?» Наверное, это определяется в зависимости от нашего восприятия определения «порядочности». Раньше я представляла себе заключенную женщину с огромными наколками на руках и сигаретой, свисающей изо рта, истязающей кроткую подругу ручкой от швабры где-нибудь в чулане. Я думала о мужчинах-заключенных как о больших крепких бугаях, насилующих растлителей малолетних или превращающих слабого в своего панка [77]… Пока сама не оказалась в тюрьме. Конечно, эти обстоятельства реальны, и они случаются, но очень редко. Многие люди, которых я знала в тюремной системе, вероятно, были более прямолинейны и честны, чем средний человек в обществе свободного мира. Я обнаружила, что люди в тюрьме более склонны встать на сторону слабого в случае конфронтации или помочь тому, кто нуждался в помощи. Так что да, если смотреть на дело таким образом, то большинство людей в тюрьме порядочные. То, что человек совершил преступное деяние, даже неоднократно, не делает его непорядочным. Он преступил закон. Это просто делает их преступниками. Если определение непристойности, непорядочности применимо исключительно к преступному поведению, наверно, это будет неправильным выводом.
Распространенные стереотипы и заблуждения, которые люди создают об узниках, заключаются в том, что все они просто мусор из трейлерного парка, извращенцы или хулиганы, но там есть и нормальные люди, такие же, как и в свободном мире. Я гарантирую вам, что многие люди, которых вы знаете или с которыми контактируете каждый день, не раз делали что-то, что могло бы отправить их в тюрьму, но они просто не были пойманы! Прежде чем создавать стереотипы и предвзято судить о человеке, который был в тюрьме, полезнее было бы помнить, что это люди, которые попали в ловушку, и они тоже заслуживают справедливого шанса. Так что все это зависит от наших убеждений «хорошего и плохого» и от нашего уровня восприятия.
Глава 22Встреча с дочерью на воле
Ранним утром 8 февраля самолет «Лос-Анджелес – Эль Пасо» приземлился в аэропорту Эль-Пасо. В том самом аэропорту, с которого начиналась моя дорога в Америке и откуда меня увозили федералы в другое измерение. И вот я стою перед работниками аэропорта и жду, когда они закончат подозрительно проверять мою единственную бумажку, которая удостоверяла мою личность.
– Ок, вы можете пройти на тест на наркотики, – в рабочем порядке сообщил мне охранник.
Такого я не знала. Это оказалась пропускная коробка, откуда меня обдало парообразным веществом. Я не имела дела с наркотиками целую вечность, так что не волновалась. И без проблем прошла проверку.
В конце коридора навстречу мне шли Зарина и Макс. Макс был бойфрендом Зарины. В тот трагический день аварии он вел машину и был выпившим. Он не увидел мчавшийся по полосе встречного движения огромный грузовик «Кока-Кола» и повернул налево, сделал U-turn, как говорят американцы. Невероятных размеров махина врезалась со стороны Зарины и раздавила маленькую «Тойоту Короллу» Макса.
– Мамулечка! Миленькая! Родная моя! – крик Заринки заставил обернуться всех людей вокруг. Она пыталась бежать мне навстречу, придерживая руками огромную металлическую конструкцию на голове – гало. Это сооружение так и грозилось слететь с ее худенького, еще неокрепшего тела. Зарина останавливалась, чтобы удержать равновесие; она сильно хромала на одну ногу.
– Доченька! Доченька! Тихо, тихо! Осторожно, Зарина! – дико кричала я и тоже бежала ей навстречу.
Как иногда ужасно длинным кажется путь, который здоровые люди могут пройти за пару минут. Какой ужасающе долгий путь мы прошли с Зариной, чтобы сейчас снова бежать навстречу друг другу!
– Мама! Ты смогла! Мамочка! – мы обнимались и прижимались друг к другу, смешивая наши горькие слезы в общий водопад обжигающих и переполнявших чувств.
Боль случившегося, страдания пройденного, агония разлуки, горечь беспомощности и страх неизвестного – все перемешалось в одном диком крике души: «За что! За что моей дочке уготована такая судьба?» К Максу у меня были довольно противоречивые чувства: я старалась, чтобы моя злость и ненависть не поглотили меня. Я это уже прошла, и кроме разрушения это ничего не принесет. Кроме всего прочего, Макс и сам страдал и делал все, чтобы у Зарины была комфортная жизнь. Как только Зарине исполнилось 18 лет, она ушла к Максу от своих приемных родителей. Они жили у бабушки Макса, Лилианы, и туда мы направлялись по знакомым улицам Эль-Пасо.
Наверное, у Зарины Макс и его бабушка тоже вызывали противоречивые чувства. Через пять лет со дня аварии они с Максом расстались – Зарина не смогла перейти этот барьер и простить его за халатность. Но пока мы поселились у Лилианы.
Было странно наблюдать за собой – почему-то Эль-Пасо не вызывал у меня никаких чувств, как будто я и не жила в этом городе. Вполне возможно, это был защитный механизм моей психики, ведь с этим городом меня связывали только трагические события и чувства. Лилиана подготовила для нас комнату с мягкой удобной постелью. Она, наверное, решила, что я устала и хочу вздремнуть. Я устала, я очень устала от дороги и от страха. В течение двух суток я должна была связаться со своим куратором, офицером службы пробации и встать на учет, сообщив о дне своего освобождения. Но у меня был этот повторяющийся и измучивающий кошмар всю дорогу в Эль-Пасо: что-то случится, и я не смогу связаться с сотрудником службы пробации, и меня затолкают снова в тюрьму, да еще навесят дополнительный срок.
Я легла в эту удобную кровать, и это было так странно! Я не могла спать. В конце концов я просто села на пол и уставилась в стену. Все было странно, все было устрашающе. Воздух казался странным, люди казались странными. Странно было, что никто не давал распоряжений, когда идти спать или когда садиться за стол. Поначалу я постоянно спрашивала разрешения у Лилианы: можно ли искупаться, можно ли в туалет, можно ли выйти прогуляться… Я пыталась смотреть телевизор, но возможность смотреть все, что захочу, с помощью пульта дистанционного управления была тоже слишком странной и непривычной.