Макс купил мне фильм из Blockbuster[78]. Я никогда не смотрела этот фильм. Я не смогла смотреть его, даже не помню названия. Поэтому я вернулась в комнату, села на пол и заплакала. Здесь я была свободна, но чувствовала себя в еще большей ловушке, чем когда-либо. Я была напугана свободой. Я чувствовала себя потерянной и по непонятным причинам одинокой несмотря на то, что рядом была Зарина.
– Мама! Выпей чуток вина, может, это тебе поможет заснуть.
– Нет, ты что! Ты что! Вдруг меня придут проверять? Опять затолкают в тюрьму.
Той ночью я в конце концов заснула, а когда проснулась, то нервничала, даже тряслась, и сначала не поняла, где находилась. Ну и какое-то волнение, что произойдет что-то непредвиденное. Заринка замучилась меня успокаивать. Ранним утром мы поехали в офис иммиграционных властей докладывать, что я освободилась и перевожу свое дело в Техас. Я была слишком одинока. Это была почти клаустрофобия. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. В ту ночь я написала письмо Мэрилин, объясняя, что за ерунда со мной происходит. Я должна была сделать это. Она была единственным человеком, кто мог понять меня. Без тюрьмы и своих подруг я потеряла фундамент.
Какой ужас! Нужно было перестраивать всю жизнь. Я только что прошла пять лет в строго установленном режиме. Всех друзей, знакомый и, как казалось, безопасный образ жизни – все я оставила позади. А что делать дальше, я не знала. Мой мозг взрывался, а на душе скребли кошки.
Срочно нужно было набраться мужества и решить идти вперед в любом случае. Но по мере того, как дни и недели шли и превращались в месяцы, все становилось легче, но в тот первый день было страшно.
Зарина подошла к моей кровати и села рядом. Я видела, что она сильно расстроена. Она должна была переезжать в Остен, чтобы поступить в колледж. Там ее тоже ждала неизвестность, она вступила во взрослую жизнь, и в Остене у нее никого не было, впрочем, как и здесь, если не считать Макса. Зарина несколько недель по телефону договаривалась о работе и проживании, и все это порядком измотало ее и пугало. Объясняя мне это, она пыталась успокоить меня и показать, что ее ждет интересное будущее. Но вместе с этим слезы горечи и обиды не давали ей говорить.
– Залезай, доченька, – я подвинулась, чтобы было достаточно места для ее конструкции на голове, и она склонилась на подушку рядом со мной.
– Доченька, все будет хорошо. Обязательно! Ты скоро поправишься, мы снимем твой шлем и ты, как и раньше, сможешь и ходить, и бегать, – я обняла ее, гладила ее голову, и целовала, и плакала вместе с ней. Я видела, как я ей нужна. Мне было горько смотреть в ее глубокие зеленые глаза, которые проникали в самое сердце. Как много боли ей пришлось пройти за ее маленькую жизнь! У Зарины до сих пор сильные боли, и она не может без болеутоляющих; ее кости с железной начинкой до сих пор не позволяют ей жить полной жизнью. Она зарылась лицом в мою грудь.
– Но, мама, я не хочу расставаться с тобой! Мамочка, ты сказала, что это было настоящим чудом, что смогла приехать ко мне.
– Да, сладкая! Видимо, Вселенная помогает матерям. – В горле жгло, в груди жгло, слезы жгли глаза.
– Мамочка, тогда еще раз сотворим чудо. Давай попытаемся, чтобы ты осталась здесь, пока я не поправлюсь и не смогу уехать с тобой.
Успокаивая, я гладила ее по светлым, мягким волосам, которые пришлось очень коротко отстричь. Мне было страшно осознавать, что система настолько бездушна, что отрывает детей от матерей, ведь наша с Зариной судьба – это капля в море. Там, в тюрьме, горят и корчатся в агонии страданий разлуки с детьми сотни и тысячи матерей, и не у всех есть даже надежда увидеться со своими детьми. Когда в тюрьме рождается ребенок, его забирают у матери через два часа и передают родственникам. Если некому позаботиться о малыше, его отдают на усыновление или удочерение. Никто не слышит дикого крика истерзанных материнских душ! Правовая система в Америке четко ведет учет количества женщин, которых она отправляет за решетку, а ведет ли эта система учет количества разрушенных судеб тысяч женщин и детей! Кто же несет ответственность за их погубленные жизни?
– Тогда ты мне обещаешь, что мы найдем адвокатов и будем пытаться, чтобы тебе отсрочили депортацию?
– Обещаю, Зариночка!
Зарина немного успокоилась и улыбнулась:
– Тогда мы завтра займемся поиском адвоката!
Она заснула около меня почти в полусидящем положении, изредка постанывая от боли. Я долго гладила ее и смотрела на ее исковерканное тело; я не могла представить, что шесть месяцев Зарина не могла положить голову на подушку. И ее теперь уже железные кости все еще приносили дикие боли. Сколько сил и выдержки требовалось ей, чтобы просто улыбаться! Зарина заснула и не подозревала, что она определила для меня мою цель на следующие годы – сделать все возможное, чтобы быть с ней, пока она не встанет на ноги.
Зарина потихоньку шла на поправку. Я готовила еду в доме Лилианы и убиралась, отрабатывала наши пребывание и еду.
– Мамочка, мне так хорошо! Что ты сегодня готовить будешь? – радости и счастью не было предела. Мы много гуляли с Зариной, говорили на разные темы, я ей рассказывала про тюрьму и про свою жизнь с Эльнаром, а Зарина рассказывала про свою жизнь без меня. Я поняла, какой тяжелый камень обиды и горечи Зарина носила в своем сердце, в такие моменты она отдалялась от меня. Но с каждым днем наши отношения становились все доверительнее и ближе. Я пешком ходила в городскую библиотеку и изучала иммиграционные законы, и мы с Зариной обсуждали возможности моего ходатайства. Впервые в жизни я почувствовала вкус счастья и радость быть собой. Часто мы дурачились с Зариной и Максом, играя роли персонажей из разных комедийных фильмов. Очень часто мы приглашали домой друзей Зарины и Макса, и они играли техасский кантри на гитаре и называли меня Hot mama, что означало «горячая мама». Одним словом, моя жизнь превратилась в рай, хотя у нас с Зариной не было ни денег, ни дома.
Глава 23Психологическая экспертиза
Я была особо опасной преступницей, эмигранткой; никому не было дела, как я выживаю на воле. У меня не было разрешения на работу, и я не могла работать. Для меня единственной возможностью получить юридическую помощь в иммиграционных вопросах были благотворительные организации. Я знала, что мне нужно найти лазейку в иммиграционных законах и подать ходатайство в иммиграционный суд Эль-Пасо. Конечно, я знала, что у меня не было никаких шансов остаться в Америке, да я и не ставила себе такую цель. Мне нужно было задержаться в Америке до тех пор, пока Зарина не поправится и не достигнет 21 года – тогда она самостоятельно смогла бы принять решение, остаться в Америке или уезжать в Узбекистан. Честно говоря, я сильно и не переживала, под каким «соусом» я подам ходатайство. Рассмотрение любого ходатайства, петиции или прошения обычно занимало около года, и я имела право находиться в США. Я просто выигрывала время, которое я могла быть с Зариной.
В поисках иммиграционного адвоката, по совету Лилианы, я попала в DMRS [79] в Эль-Пасо. Это католическая епархия в Эль-Пасо – организация, где работают адвокаты, врачи и психологи, помогая иммигрантам и их семьям в Западном Техасе и Нью-Мексико. Они работали с малоимущими категориями иммигрантов, предоставляя им юридическую помощь в случаях домашнего насилия.
Меня встретила молодая женщина испанского происхождения. Она совсем не была похожа на адвоката, скорее на учительницу начальных классов. Ее черные волосы, собранные в овальный пучок на затылке, открывали красивое и умное лицо, а черные глаза светились добротой и спокойствием. На ней был черный офисный костюм свободного покроя и белая рубашка – все просто и элегантно.
Адриана де ла Крус (так звали моего нового адвоката) слушала мою историю без лишних эмоций и иногда прерывала меня, чтобы задать вопросы, но она делала это очень деликатно, с особой осторожностью и заботой. Даже те вопросы, которые иногда ставили меня в тупик, не ранили мою личность и не унижали мое достоинство.
– Искренне сожалею о том, что случилось с тобой, и как женщина я тебя глубоко понимаю, однако это иммиграционный суд, и мы должны представить доказательства того, что ты боишься возвращаться в Узбекистан. Прости, но судей не волнует твоя личная история, им нужны основания, по которым они смогут удовлетворить наше ходатайство.
– Но это правдивая история, и она показывает, что этот человек способен на все.
– Надира, единственная возможность – это подавать петицию-ходатайство о защите в соответствии с Конвенцией против пыток. Знаю, это звучит очень жестко, но это наша единственная возможность. Больше нет никаких законов, которые бы дали основания приостановки депортации для человека, обвиненного в особо опасных государственных преступлениях. Вот послушай: «Ходатайство может быть удовлетворено только в случае угрозы безопасности истца, нанесенной государственным должностным лицом, или другим лицом, выступающим в официальном качестве, или по их подстрекательству, или с их согласия или молчаливого согласия».
– Но мой муж уже не работает в государственных структурах.
– Вспомни, есть ли у твоего мужа знакомые, родственники или друзья, которые работают в органах защиты или управления? Если да, то подробно расскажи.
Я вспомнила зятя Эльнара, его родственников, которые работали в органах национальной безопасности Узбекистана. Я рассказала Адриане события 2000 года, когда я еле-еле сбежала в Россию и зять Эльнара чуть было не повесил на меня дело о «сомнительной деятельности против безопасности Узбекистана».
– Вот! Это то, что нам нужно. Давай, усаживайся поудобнее, и напишем все подробности, – ее живые и яркие глаза загорелись неподдельной радостью и надеждой.
Меня поразило, что Адриана, не откладывая на потом, взялась за подготовку бумаг по моему ходатайству сама, а не перепоручила работу, как делают обычно все адвокаты. Я сразу поняла, что она была квалифицированным специалистом в своем деле, а самое главное – поверила мне и в меня. В процессе работы над нашим ходатайством мы очень сблизились и стали как давнишние знакомые. Каждый раз, когда у меня возникал вопрос, каким бы глупым или простым он ни был, я отправляла ей сообщение, электронное письмо или звонила, и она быстро отвечала. Она очень упростила для нас все – от сбора всех наших документов до помощи в поиске врачей, одобренных иммиграци